Я покупаю пару тонких темно-синих носков и подумываю о том, что можно было бы сохранить Адидасы для Скрила, но он может неправильно меня понять. Уже на вокзале, перед тем как сесть в поезд, я проверяю сообщения на мобиле. Рентой сообщает, что он вернулся в Шотландию. У парня, похоже, тяжелый случай клинической паранойи. Даже не сказал мне, где остановился, наверное, боится, что я проболтаюсь кому-нибудь из коллег Франсуа. Но скоро я это выясню.
Я звоню в «Малмэйсон» в Глазго, рассуждая примерно так: если я поселюсь в дорогой гостинице, это придаст мне дополнительный стимул к действию.
Сойдя с поезда и добравшись до Сэмми, я сразу же вижу Скрила. Он стоит у барной стойки. Я вдруг понимаю, что мы с ним не виделись уже почти четыре года. Я стараюсь не вздрагивать, когда он представляет меня парочке присутствующих тут же уиджи, как Психа.
— Псих, он ваще мировой мужик.
Уиджи. Если отобрать у них ножи и научить их правилам личной гигиены, из них получаются прекрасные домашние питомцы. Однако Скрил — на коне, он проделал большую работу, так что прямо сейчас я готов проглотить обиду и позволить ему доиграть свою роль. Пусть потешит свое самолюбие, тем более что от меня не убудет, а он мне еще может понадобиться.
— Ну ладно, а где эта крошка? — Я понижаю голос и начинаю петь, как в том мультике, кажется, «Герман и Валерьянка». — Я настроен на любо-оф-фь…
— Я даже знать ничего не хочу об афере, которую ты собираешься тут провернуть, хитрый ты крендель, — улыбается Скрил, что значит, что он очень хочет узнать, в чем дело. Чтобы успокоить его любопытственный зуд, я сую ему в карман конверт.
— Когда-нибудь я тебе все расскажу, но не сейчас, — говорю я резко, тоном, не терпящим возражений.
Мы выходим и направляемся под скучным дождиком через площадь Георга, в Торговый Город, как уиджи в шутку называют эту принаряженную часть своей ночлежки. Полисмен останавливает какого-то алкаша — за распитие спиртного — и велит ему убрать фляжку. Фигня какая-то. Если Глазго всерьез собирается действовать по схеме «пьянству — бой», им попросту придется посадить все население города в вагоны для перевозки скота и отвезти их всех в горы.
Я говорю об этом Скрилу, а он отвечает, что он бы зарезал меня, если бы я не был его приятелем.
Я отвечаю, что ничего другого и не ожидал.
Это классический «Бар № 1», такой может быть где угодно. И отсутствие своеобразия в таком заведении, кажется, уравнивает и всех клиентов. Это как демонстрационный зал ИКЕИ, куда одинокие бабы и мужики приходят выпить с коллегами по окончании рабочей недели в надежде найти кого-нибудь достаточно пьяного или озабоченного, чтобы пойти с ним домой и выебать. Или дать себя выебать. Я углядел кучу ужасных манчестерских девок с кошмарной химией на башке; больше, чем можно встретить в Арндейлском Центре в субботу.
Мы подходим к бару, Скрил показывает мне Ширли Дункан, после чего отбывает с беспечным напутствием:
— Удачи.
Ну ладно, привет, малышка. Я мог бы и сам догадаться, что это она. Она сидит с двумя подругами, одна из которых очень даже ничего, а другая чем-то похожа на поджарую гончую. Но моя девушка, моя Ширли — она если еще не страдает клиническим ожирением, то уже очень к тому близка. В чем я согласен с Рентоном, так это в том, что нет ничего отвратительнее жирной бабы. Это никак не простительно, это уже настоящее уродство, которое наводит на мысль о жадности и отсутствии самоконтроля, и, давайте уж скажем прямо, болезни психики. Это если говорить о женщинах; лишний вес у мужчины может служить показателем наличия характера и joie de vivre [13].
Я бы сказал, что ей около двадцати (хотя толстые молодые девчонки всегда кажутся старше своих лет — жир убивает все преимущества молодости), и одевает ее властная мамочка. «Это платье из дешевой материи в стиле ретро пятидесятых годов, которое я купила на барахолке, просто ужас как хорошо смотрится на тебе, детка». Я стою у стойки, попиваю себе потихонечку виски с колой, и тут как раз к стойке подходит подруга моей коровушки, та, что похожа на гончую. Я сверкаю ей улыбкой, она отвечает мне тем же, откидывает челку с глаз, на лице выражение натянутой скромности. Но эта старлеточка никого не обманет. Ей тоже нужен большой мужской половой хуй, как и всем бабам, несколько дюймов эрекции, которые засчитываются как дополнительные очки в этой великой игре под названием «Да, я живу, живу по-настоящему», в которую мы все играем.
— Здесь всегда так людно в такую рань, по пятницам? — спрашиваю я у нее, пока Стинг в колонках поет о том, как несладко приходится англичанину в Нью-Йорке.
— Ага, это ж Глазго, — отвечает она. — А ты откуда?
Ой, как же все просто. Ну почему мне нужна не она, а эта Большая Толстуха?!
— Да из Эдинбурга, приезжал по делам, уже собираюсь обратно, просто решил выпить слегка на дорожку. А ты только что с работы?
— Ага, совсем недавно пришла.
Я представляюсь этой девушке, которую зовут Эстель. Она предлагает угостить меня выпивкой. Я настаиваю на том, что угощаю я. Она говорит, что пришла с подругами, так что, поддерживая реноме истинного эдинбургского джентльмена, я покупаю выпивку на всех.
Девчонка явно под впечатлением, и вполне очевидно — из-за чего.
— Это ведь свитер от Рональда Мортсона? — спрашивает она, пробуя пальцами качество шести. Я лишь улыбаюсь, неопределенно подтверждая ее догадку. — Я так и знала! — Она бросает на меня оценивающий взгляд. Здесь молодые девчонки так на тебя смотрят, в Эдинбурге и Лондоне так на тебя смотрят тетки в два раза старше. Я из задрипанного Лейта, ох-ох-ох…
Когда я подхожу к их столу с напитками, выясняется, что они уже совсем тепленькие, даже Ширли Дункан. Эстель смотрит на меня и оборачивается к Мэрилин, третьей из присутствующих девушек.
— Она сейчас в настроении поохотиться, — подхихикивает она и кашляет, подавившись напитком.
— Что, не в то горло попало? — улыбаюсь я, ловя взгляд Ширли Дункан. Взгляд у нее, надо сказать, забитый, какой-то травмированный. Определенно она — самая страшненькая из всех трех.
— Странно, обычно у нее все выходит из горла, — смеется Мэрилин, и Эстель пихает ее локтем. Я стараюсь обуздать свои природные инстинкты, чтобы не нацелиться на Мэрилин, и даже Эстель сгодилась бы на крайняк, но дело есть дело.
Ширли выглядит очень смущенной. Да, в этой теплой компашке она явно случайный человек.
— А чем ты занимаешься, Саймон? — робко спрашивает она.
— Да пиаром. По большей части рекламой. Я недавно вернулся в Эдинбург из Лондона, раскрутить кое-какие проекты.
— А в какой области?
— Кино, телевидение, все в этом роде, — говорю я. В общем, сижу, как говорится, жую дерьмо, потом заказываю еще выпить, и прямо вижу, как прыщи на их лицах становятся все больше и краснее, по мере того как алкоголь проникает в организм, зажигая их, как маяки, а гормоны играют просто повсюду Да, это как тот рекламный щит в Вегасе, на котором написано: МНЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ЧЛЕН.
И я уже знаю то, что эта Эстель ебучая работала бы у меня на Кингз-Кросс просто за ужин, если б я ею занялся по полной программе. Да, есть такие стремные цыпочки, от них так и разит катастрофой, трудное детство и все такое… извращенец-папаша или, скажем, отчим… психическая травма на всю оставшуюся жизнь, рана, которую не залечишь, что-то вроде социальной экземы, вроде бы все и нормально, болезнь никак себя не проявляет, но она только и ждет момента, чтобы прорваться. Это — в глазах, такой гибельный признак болезни, болезненного стремления одаривать разрушительной любовью самую что ни на есть злую силу, все одаривать и одаривать — до тех пор, пока она тебя не поглотит. Такие штучки всю жизнь проводят под знаком жестокого обращения, они прямо сами на это напрашиваются, добровольные жертвы — они изначально были запрограммированы охотиться на следующего обидчика, так же яростно и безустанно, как хищники охотятся на них самих.
Ночь растекается над Клатти, и я отделяюсь от Эстель и Мэрилин, вместе с Ширли Дункан, к полному их изумлению, да и к ее изумлению — тоже. Она вся такая жирная и свежая, и я чувствую себя одновременно и коварным соблазнителем, и социальным работником, и вскоре мы уже целуемся и направляемся в сторону моего отеля. Она говорит: — Я всего один раз это делала…
Когда мы оказываемся в постели, я сжимаю зубы и думаю об афере. Я напряжен, как член. Мои руки скользят по ее тяжелым грудям, вверх-вниз — по этим отвислым штуковинам и по лунному пейзажу необъятной задницы. Я еще толком в нее не засунул, а она уже кончила. Замечательно. Вот, кстати, повод потренироваться в технике сдерживания оргазма. Я на миг замираю в притворном напряжении, выдаю тихий стон и совершаю спазматические толчки тазом, симулируя бурную эякуляцию.
Я понимаю, что вот сейчас я в первый раз в жизни сымитировал оргазм. Ощущения несколько странные, но я доволен.
