Ощущения, которые он испытал перед входом в номер отеля, были таковы: он чувствовал, что его сыновья неприятно изменились, вопреки его ожиданиям. В них чувствовалась какая-то угловатость, которую Лео, будучи привязанным к идее детской ароматной мягкости, заметил впервые. Голос Сэми был низким и хрипловатым, как голоса всех ребят-подростков. На щеках и подбородке Филиппо уже пробивался пушок. От их тел исходил солоноватый запах организма в полном гормональном развитии.
Лео постарался спрятать свое волнение за гиперактивностью. Он начал разбирать чемоданы, приказав сыновьям почти категоричным тоном делать то же самое. Потом принялся педантично объяснять им, как разгладить складки на брюках, которые они извлекли из чемоданов (закрыли дверь в ванной, брызнули горячей водой, обдали паром и — на вешалку). После этого, чтобы занять время, он заказал в комнату высококалорийный завтрак.
В конце концов, чтобы не делить с сыновьями время ожидания еды, Лео разделся и наполнил ванную водой, вылив в нее жидкое мыло изумрудного цвета, которое предоставляла гостиница. Он погрузился в воду по горло. Но даже это не уняло его беспокойные мысли о предстоящих днях в компании сыновей. Не желая даже слышать, чем они там занимаются за стеной, он включил кран и с головой погрузился в теплую воду. Там, внизу он наслаждался тяжелым и успокаивающим шумом водопада, который, однако, так и не смог отвлечь его от мыслей о сыновьях, которые ждали его за стеной, присмиревшие и молчаливые.
Но вот, выйдя из ванной, окутанный ароматным паром, завернувшись в махровый халат с золотой каймой на карманах, он увидел, как его сыновья на кровати в одних трусах спорили из-за пульта. С облегчением Лео сказал себе, что, может быть, изменения, произошедшие с его сыновьями имели и положительные стороны: например, мальчики стали более самостоятельными, чем он воображал. Они не нуждались в нем, чтобы жить и развлекаться.
Наконец-то колокольчик.
Вошла проворная кореянка с тележкой. Она была одета в костюм горничной девятнадцатого века с фартучком и в чепце. Театральным жестом она подняла покрывало с оловянного подноса, на котором, как дублоны из сокровищницы, горкой лежали пышные сэндвичи в окружении картофельных чипсов и латука. Эта изящная восточная женщина также открыла бутылки с кока-колой. И в завершение она поднесла Лео кожаную папочку с чеком, который мужчина в халате подписал небрежным жестом и почти не глядя.
После плотного завтрака и ванной Лео охватила приятная томность и вялость. Ему достаточно было прислонить голову к подушке, чтобы почувствовать, как силы совершенно оставляют его. Однако окончательно справиться с чувством беспокойства ему так и не удалось.
«Папа, а можно нам заказать еще пирожное?»
Голос Самуэля.
Почему бы и нет, подумал Лео, возьмите что хотите.
«Папа, можно нам заказать торт?» — настойчиво повторил Самуэль.
Лео открыл глаза. Улыбнулся. Кивнул в знак согласия.
В сущности, подумал он, окончательно успокоившись, отсутствие Рахили имело и свои преимущества: без этой бережливой дамочки я научу этих сопляков, что значит жить на полную катушку.
«Вы можете делать все, что пожелаете», — он говорил, как Вилли Вонка, принимавший детишек на своей фабрике шоколада. Фабрикой шоколада Лео был Лондон: Лондон ледяной, переливающийся всеми цветами радуги и ироничный, заваленный всевозможными товарами и манящий всевозможными удовольствиями. Город всегда на высоте, который знал, что значит праздновать Рождество. Это меняло все. Отсутствие Рахили из проклятия превращалось в благословение. «Вот что мы будем делать, — подумал Лео, — все, что нам нравится. Какая радость! Какое веселье!»
Он принялся мечтать о четырех прекрасных днях, которые ожидали его. Днях, когда он сможет вернуться и с сыновьями в те годы, которыми он наслаждался с женой: особое удовольствие приобщать дилетантов к радостям потребительской жизни.
Но в очередной раз ожидания Лео оказались слишком оптимистичными. Странным образом тем, что помешало этому длинному уикэнду стать незабываемым, оказалась прекрасная, трогательная и почти страстная привязанность, которая неразрывно объединяла его сыновей. Лео столкнулся с этой проблемой в первый же вечер. После того как Филиппо вызвал горничную, чтобы заказать пирожное, Лео услышал от Сэми вопрос, намерен ли он сдержать свое обещание.
«Какое обещание?»
«Ты сказал нам, что отведешь нас на мюзикл».
«Я же тебе сказал, — довольно ответил Лео. — Мы можем делать все что хотим».
Так он отправил Филиппо к консьержу заказать билеты на «Джентльмены предпочитают блондинок» на этот же вечер. А затем он достал из своего портфеля несколько папок и уселся в красное кожаное кресло.
Итак, Лео устроился в кресле, завернувшись в халат, и принялся подправлять карандашом некоторые места из своего доклада, как вдруг Сэми спросил его: «Но куда делся Филиппо?» Он спросил это голосом, в котором слышалось плохо скрываемое беспокойство. Сначала Лео подумал, что это беспокойство вызвано опасением, что нет билетов. И стал успокаивать сына: «Спокойно. „Джентльмены предпочитают блондинок“ показывают каждый вечер. Если на сегодня билеты распроданы, у нас полно времени. Обещаю тебе, что в любом случае мы достанем билеты, можно даже попросить Альфреда». Но краем глаза он заметил, что его слова совсем не успокоили Самуэля, который принялся ходить из одного угла комнаты в другой, как муж роженицы, который терзается в приемной роддома в ожидании рождения первенца. Потом он снова набрался мужества и спросил отца, куда мог запропаститься Филиппо.
«Я же тебе сказал, что не знаю! Возможно, он стоит в очереди. Возможно, пошел в бар выпить что-нибудь. Он мог встретить друга или женщину своей жизни… он мог выйти прогуляться».
«Не предупредив нас?»
«А почему он должен это делать? Твой брат — почти взрослый».
«Мама хочет, чтобы мы всегда предупреждали ее».
Тогда Лео вспомнил об одном споре с Рахилью, которому он не придал большого значения.
Она говорила ему об излишней мнительности Сэми: «Он слишком волнуется, прежде всего за брата. Стоит только Филиппо выйти хоть на минуту, он начинает нервничать. Он начинает думать о самом плохом. Однажды он даже разбудил Филиппо, опасаясь, что тот умер».
Это было слабым местом более удачливого сына? Это была едва заметная трещина на самой благородной и почти совершенной вазе из его коллекции? Мнительность, подозрение, что все может сложиться наихудшим образом, совсем не беспристрастное ожидание самой разрушительной и жуткой трагедии…
Пока Лео припоминал этот разговор с Рахилью, Филиппо как ни в чем не бывало вернулся в номер. Сэми набросился на него с расспросами, как ревнивая жена, прождавшая всю ночь возвращения мужа:
«Что ты делал все это время?»
«Эй, какого хрена ты наезжаешь на меня?»
Хотя Сэми казался расстроенным, он был удовлетворен. Когда Филиппо улегся в кровать, Сэми пристроился рядом с ним, свернувшись клубочком, как котенок. В номере стояли две двуспальные кровати. Одну из них с листками и карандашом в руках занял Лео, на другой разместились ребята.
Филиппо принялся читать путеводитель по Лондону, а брат начал доставать его. В такой навязчивой манере, которая, казалось, перечеркивала его удовлетворение от возвращения Филиппо.
За этим последовала еще одна странность.
«Ты мне дашь понюхать свой живот?» — попросил Сэми у Филиппо. Лео спросил себя, не ослышался ли он. Филиппо ответил на это, как будто он отвечал на самую обыкновенную и нормальную просьбу: «Если ты принесешь мне лед для кока-колы, я дам тебе понюхать руку пять раз».
А это что за история? — спросил себя Лео. Его сыновья обнюхивали друг друга? Зачем? Это ему показалось довольно странным, чем-то животным и даже хуже: отдающим гомосексуализмом. Это совсем не нравилось ему и придавало привязанности братьев какой-то болезненный оттенок. Почему Сэми так резко отреагировал на позднее возвращение брата? И почему они всегда держались друг друга? И прежде всего, почему они обнюхивали друг друга? И как один мог шантажировать другого этой возможностью понюхать?
Сейчас, когда Лео видел своих сыновей без Рахили, без ее иронии, с которой она смотрела на них, без ее способности сделать ситуацию менее драматичной, его сыновья казались ему очень странными. И этот факт немало раздражал его. Нет, ему не нравились странные выходки сыновей. Если хорошенько подумать, ему вообще не нравились странные вещи. В любой форме. Он всегда боялся их. Оригинальность — вещь хорошая, бесспорно, но в умеренных количествах, без экстравагантности.
Поведение Лео всегда колебалось между эксцентричностью и высокомерием, но никогда не переходило в странность. В конформизме всегда есть нечто успокаивающее. Нет ничего более естественного в том, чтобы быть тем, кем тебя хотят видеть другие. Зачем провоцировать ближнего своего? Зачем вести себя странно, если не для того, чтобы скрыть какой-то недостаток? Какой-то дефект?
