– Что ты помнишь о том времени? – спросила я. – Когда ты был еще ребенком? До Блэклифа?
Витуриус нахмурился и прижал ладонь к виску. Его маска странно переливалась от этих прикосновений словно водоем, покрытый рябью во время дождя.
– Я помню все. Караван был как маленький город. Племя Саиф – это десятки семей. Я воспитывался сказительницей племени, мамой Рилой.
Он рассказывал долго, и его слова сплетались перед моими мысленным взором в целую жизнь, жизнь темноволосого ребенка с любопытными глазами, который сбегал с уроков ради приключений, который с нетерпением ждал на краю лагеря мужчин племени, возвращающихся с рынка, где они торговали. Я видела мальчика, который дрался со своим сводным братом и уже в следующую минуту хохотал вместе с ним. Видела ребенка, не знавшего страха, пока Пророк не пришел за ним и не швырнул в мир, которым правит страх. Но для Пророков этот ребенок мог быть и Дарином. Мог быть и мною.
Элиас замолчал, и будто теплая золотая дымка наполнила комнату. Он обладал умением сказительниц к плетению словес. Я смотрела на него и удивлялась, что вижу не мальчика, а мужчину, каким он стал. Маску. Претендента. Врага.
– Я утомил тебя, – сказал он.
– Нет. Совсем нет. Ты… ты был как я. Ты был ребенком. Нормальным ребенком. И у тебя это отняли.
– Тебя это волнует?
– Ну, теперь мне сложнее будет ненавидеть тебя.
– Увидеть во враге человека – это главный ночной кошмар генерала.
– Пророки привели тебя в Блэклиф. Как это произошло?
На этот раз пауза затянулась, покрывшись тяжелым налетом хорошо забытых воспоминаний.
– Это случилось осенью – Пророки всегда собирают новый призыв в то время, когда ветры пустыни самые сильные. В ночь, когда они пришли, в лагере Саифа царила радость. Наш вождь вернулся после удачной торговли, обеспечив нас новой одеждой, обувью и даже книгами. Повара забили и зажарили двух гусей. Били барабаны, девушки пели, мама Рила несколько часов кряду рассказывала свои истории.
Мы праздновали ночью, затем все уснули. Только я не спал. У меня возникло странное чувство, будто вокруг надвигалась тьма. Я заметил, как тени окружали лагерь. Я выглянул из фургончика, в котором мы жили, и увидел этого… этого человека. Черные одежды, красные глаза и бесцветная кожа. Пророк. Он назвал мое имя. Помню, я подумал тогда, что он, должно быть, отчасти рептилия, потому что вместо голоса у него выходило шипение. Вот так все и случилось. Меня приковали к Империи. Я был избран.
– Ты боялся?
– Я был в ужасе. Я знал, что он пришел забрать меня. Только не знал, куда и зачем. Они привели меня в Блэклиф. Остригли волосы, забрали одежду и посадили в загон за стеной школы вместе с другими детьми для выбраковки. Раз в день солдаты бросали нам черствый хлеб и вяленое мясо, но тогда я был слишком мал и еды мне почти не доставалось. К полудню третьего дня я думал, что умру. Поэтому выскользнул из загона и украл еду у стражников. Я поделился добычей с другим ребенком, который в это время стоял настороже. Ну… – Элиас посмотрел задумчиво, – я говорю – поделился, но на самом деле она съела почти все. В любом случае, спустя семь дней Пророки открыли загон и тем из нас, кто остался жив, сказали, что если мы будем бороться, то станем стражами Империи, а если нет – умрем.
Я могла себе это представить. Маленькие бездыханные тела тех, кто не выжил. Страх в глазах тех, кто остался жив. Витуриус – ребенок, испуганный и голодный, не желавший умирать.
– Ты выжил.
– Лучше бы нет. Если бы ты видела Третье Испытание… если бы знала, что я сделал… – он натирал одно и то же пятно на клинке снова и снова.
– Что случилось? – спросила я тихо.
Элиас долго молчал, и я решила, что разозлила его, что переступила черту. Но затем он стал рассказывать, часто замолкая. Его голос становился то надломленным, то бесцветным. И все это время он продолжал заниматься мечом, начищая его до блеска. Затем прошелся точильным камнем по клинку, пока тот не засверкал. Закончив свой рассказ, он повесил мечи на стену. В свете огня я увидела на его маске дорожки слез и теперь понимала, почему он дрожал, когда вошел, почему его глаза были как у привидения.
– Так что видишь, – сказал он, – я такой же маска, как и тот, который убил твоих родных. Я такой же, как Маркус. На самом деле даже хуже, потому что те люди считают, что убивать – это их долг. А я думаю иначе, но все же сделал это.
– Пророки не предоставили тебе выбора. Ты не мог найти Аквиллу до конца Испытания, и если бы не сражался, ты бы умер.
– Значит, я должен был умереть.
– Нэн всегда говорила, что надежда длится столько же, сколько жизнь. Если бы ты отказался выполнять приказ, твои люди умерли бы немедленно – от рук Пророков или от взвода Аквиллы. Не забывай. Она выбрала жизнь для себя и своих людей. И так и эдак ты винил бы себя. И так и эдак люди, за которых ты переживаешь, пострадали бы.
– Не имеет значения.
– Нет, имеет. Конечно же имеет. Потому что ты – не зло. – Это мысль была словно откровение и так меня ошеломила, что захотелось, чтобы и он тоже это понял. – Ты не такой, как все. Ты убивал ради спасения. Для тебя другие на первом месте. Ты не такой… не такой, как я.
Я не могла заставить себя смотреть на Витуриуса.
– В день облавы я убежала. – Слова лились из меня как река, слишком долго сдерживаемая плотиной. – Дедушку и бабушку убили. Маска схватил моего брата. Дарин велел мне бежать, хотя нуждался во мне. Я должна была помочь ему, но не смогла. Нет.
Я уперлась кулаками в бедра.
– Я не помогла. Я предпочла сбежать, как трусиха. Все еще не могу этого осознать. Я должна была остаться, даже если это означало смерть.
От стыда я опустила глаза. Элиас взял меня за подбородок и поднял лицо вверх. Запах чистоты окружил меня.
– Как ты сама сказала, Лайя, – он заставил посмотреть ему в глаза, – в жизни должна быть надежда. Если бы ты не сбежала, то погибла бы. И Дарин тоже.
Он убрал руку и снова сел.
– Маски не любят, когда им бросают вызов. Он заставил бы тебя заплатить за это.
– Это не важно.
На губах Витуриуса появилась острая как нож улыбка.
– Взгляни на нас, – сказал он. – Рабыня и маска убеждают друг друга, что они не зло. У Пророков есть чувство юмора, не так ли?
Я обхватила рукоять кинжала, который дал мне Витуриус, и горячий гнев затопил меня. Гнев на Пророков – за то, что позволили думать, что меня ведут на допрос; на Коменданта – за то, что обрекла собственного ребенка на мучительную смерть; на Блэклиф – за то, что воспитал этого ребенка как убийцу; на родителей – за то, что умерли; на брата – за то, что пошел в ученики к меченосцу; на Мэйзена – за его требования и секреты; на Империю и ее полный и беспощадный контроль над нашими жизнями.
Мне хотелось бросить вызов им всем – Империи, Коменданту, Ополчению. Я подумала, откуда исходит это желание, и мой браслет внезапно стал горячим. Возможно, мне досталось от матери больше, чем я думала.
– Может, нам не обязательно быть рабыней и маской, – я уронила кинжал. – Может, сегодня ночью мы будем просто Лайей и Элиасом?
Осмелев, я коснулась и потянула за край его маски, которая никогда не являлась частью его самого. Она сопротивлялась, но сейчас мне хотелось снять ее. Хотелось видеть лицо юноши, с которым говорила всю ночь, а не маску, каким я его всегда считала. Поэтому я дернула сильнее, и маска с шипением упала мне в руки. Обратная сторона маски была сплошь покрыта острыми шипами, влажными от крови. Татуировка на шее Витуриуса блестела от дюжины крошечных ран.
– Прости, – вымолвила я. – Я не знала…
Элиас посмотрел мне в глаза, и в его взгляде появилось нечто неясное, вспышка эмоций, окатившая мою кожу жаркой волной.
– Я рад, что ты сняла ее.
Мне бы стоило отвести взгляд, но я не могла. Его глаза ничуть не походили на материнские. Ее – напоминали осколки битого серого стекла, но глаза Элиаса в обрамлении темных ресниц имели более глубокий насыщенный оттенок грозового облака. Они притягивали, гипнотизировали, отказывались отпустить. Я подняла руку и неуверенно коснулась пальцами его щеки. Почувствовала под ладонью грубую щетину.
Перед глазами мелькнуло лицо Кинана, но тотчас исчезло. Он не здесь, он – далеко, полностью посвящен Ополчению. А Элиас рядом, предо мной, теплый, красивый, надломленный.
Он – меченосец. Маска.
Но не здесь. Не сегодня, не в этой комнате. Сейчас он просто Элиас, а я просто Лайя, и мы оба тонем во взглядах друг друга.
– Лайя, – в его голосе, в его глазах чувствовалась мольба. Что это значило? Он хотел, чтобы я отошла? Он хотел, чтобы я подошла ближе?
Я привстала на цыпочки, и в то же время он наклонил лицо. Его губы оказались мягкими, мягче, чем я представляла, но были горьки от отчаяния. Поцелуй говорил. Просил. Позволь мне забыть, забыть, забыть.
Плащ соскользнул с моих плеч, и я прильнула к нему. Он прижал меня к груди, гладя по спине, бедрам, прижимая крепче и крепче. Я выгнулась навстречу ему, наслаждаясь его силой, огнем, этой странной алхимией между нами, что сплетала нас, сжигала, растворяла нас друг в друге. Затем он отпрянул, держа руки перед собой.
