Обе стороны замерли: что ответит воевода?
— Пьян ты, что ли, Алишар-бей? Или ослышался я? Здесь не совет папы римского, чтобы связать мусульманину руки и выдать его во власть гяуров. Опомнись! Так фирман не исполняют.
Алишар бесновался в седле, раздирая шпорами брюхо коня. Рванулся было к воротам, но Безбородый Михаль и Перване Субаши удержали его, вернули назад.
Перване выскочил вперед, прокричал:
— Брат мой, Нуреттин-бей! Слушай меня хорошенько! С султанским фирманом шутки плохи. Отдай парня. Поедем в Эскишехир, напишем обо всем в Конью и поступим согласно ответу. Не то головой рискуете! Палец, отрезанный по шариату, не болит. А кто против фирмана идет — добром не кончит.
— Хорош шариат! Безвинного управителя моего избили! Где же ты был тогда, Перване? Разве так исполняют фирман?
— Ты сам бей! Знаешь, бей может и отколотить. Управитель — человек подпалочный. Надо будет, сеньор Фильятос заплатит золотом, принесет извинение. Знай меру и не суй головы в огонь. Надо самим проверить — мусульманин ли парень? Собственными глазами поглядеть, собственными ушами услышать. Вели ему, пусть выйдет, послушаем!
Такого никто не ждал. Нуреттин посмотрел на Осман-бея, перевел взгляд на Мавро. Осман-бей на хитрости был не горазд. Он гордился своей прямотой, и затянувшаяся торговля оскорбляла его. Но назад пути уже не было. Мир, который с таким трудом много лет поддерживал его покойный отец и который он обещал хранить шейху Эдебали, оказался под угрозой из-за Балкыз. Схватиться с Фильятосом означало также нарушить строгий приказ Тавриза. Это бы еще пол-беды. А вот столкновение с Алишаром не сулило ничего доброго. Пока он размышлял, снова раздался мягкий, вкрадчивый голос управителя Перване.
— Что с тобой, братец Нуреттин-бей? Отрекся, что ли, ваш мусульманин? Упаси аллах, забыл слова исповедания?!
Мавро еще не успел прийти в себя от страха, а тут еще нужно было отречься от своей веры. Он закрыл глаза, покачнулся. Осман-бей тронул его за руку.
— У нас насильно веру менять не заставляют, сынок! Тут воинская хитрость... Мы свидетели! Вера есть вера!..
Мавро, обнажив голову, пал на колени перед Осман-беем.
— Чем быть в одной вере с убийцами моей сестры, лучше быть в твоей... Господь наш Иисус свидетель — не хитрость это! По доброй воле принимаю я твою веру!
Осман-бей положил руку на голову юноше. Обернулся к Карабету:
— Ты свидетель, уста.
— Свидетель, Осман-бей! Прав Мавро! — Он перекрестился.— Прости меня, господи Иисусе! Аминь!
Мавро вскочил с колен. Надел туркменскую шапку. Поцеловал руку Осман-бею, дядюшке Карабету. И, ни на кого не глядя, твердым шагом подошел к Нуреттину. Когда Мавро показался на стене, Перване Субаши развернул коня и во весь опор поскакал прочь.
Мавро, выждав, поднес ладони ко рту и прокричал:
— Я... сын Кара Василя Мавро...— Голос его эхом отдавался в горах.— По доброй воле стал мусульманином... Нет бога, кроме аллаха... и Мухаммед — пророк его... Слышите?
Последние слова он крикнул, падая за ограду. Просвистела предательски пущенная стрела.
— Ах, мерзавцы!
— Подлец Алишар!
Орхан подбежал к Мавро первым. Тот, усмехаясь, сидел на корточках и сбивал с себя пыль.
— Все в порядке, Орхан.
— Здорово ты их обманул!
— Когда Перване развернул коня, я сразу подумал: здесь что-то не так. Где френк, там и предательство!
Прибежал ратник, поставленный Гюндюз-беем следить за долиной.
— Добрая весть! Пыль поднялась над дорогой. Люди Эртогрула...
Все схватились за оружие. Осман-бей команду взял на себя.
— Тихо. Не то все испортите.
Обернулся к управителю:
— Есть у вас потайной ход?
— Потайной ход? — Управитель колебался.
— Есть, конечно,— вмешался Нуреттин.
— Хорошо...— Осман-бей оглядел своих людей.— Орхан! Незаметно выйдешь из конака, доберешься до Тороса... Пусть в городе разделятся и перекроют все три улицы.— Он обернулся к Карабету-уста: — Ступай к барабану! Гляди на площадь. Когда наступит время, ударишь в барабан.— Приказал Орхану: — Пусть Торос без сигнала на площадь не выскакивает... Только когда услышите барабан!
— Я уже наказал Кериму, отец! Когда подъедут, прежде всего связаться с нами.
— Хорошо. Ступай... А ты, Мавро...
Раздраженный окрик Алишара оборвал его:
— Эй, Нуреттин!..
Воевода вопросительно глянул на Осман-бея, тот шепотом, словно его могли услышать, сказал:
— Отлично. Выиграем время. Спроси, чего ему надо?
Нуреттин-бей подошел к амбразуре.
— Прикажи, Алишар-бей!
— Твои гости пошли против султанского фирмана. Кто идет против фирмана, сам под фирман попадает. Ты воевода! Свяжи их и передай мне!
Нуреттин оглянулся. Осман-бей думал, как ответить, чтобы не погубить Нуреттина. Молчание затянулось. Алишар прорычал:
— Эй, глупый Нуреттин! Жизнь твоя на волоске висит! Знай, твой дом будет разрушен. Жены и дочери потоптаны. Голова твоя слетит с плеч — будь она проклята!
Осман-бей встал рядом с Нуреттином. Приложил ладонь ко рту.
— Не надрывай зря глотку, подлец Алишар!
— Что?.. Кто ты такой?..
Никто никогда не слышал, чтобы Осман-бей кого-нибудь обругал. Не раз стыдил он тех, кто не мог совладать с собой в минуты гнева. И потому сейчас все поразились не меньше Алишара. А тот хриплым от бешенства голосом переспросил:
— Кто это? Кому там жизнь надоела?
— Это я, Осман, сын Эртогрула!..
— Ах, ты! Знай, конец твой настал, поганый туркмен! Проваливай! Ты вне закона... Нуреттин! Где Нуреттин?
— Оставь в покое Нуреттин-бея. Я взял его сына заложником! Стоит бею пошевелить пальцем, и Бай Ходжа снесет его сыну голову... Теперь слушай! Недостойное это мужчины занятие — пугать женщин да девиц! А фирман свой можешь сунуть в торбу — счет твой ко мне!.. Выходи, сразимся! Сами расколем орешек!
Он умолк. На площади перед домом воеводы воцарилась тяжкая тишина. Людям Османа во главе с его братом Гюндюзом пришлось не по душе предложение бея решить спор в единоборстве. Враги тоже знали, как люты в бою Алишар и Кара Осман — а уж если схватятся они один на один, то и подавно,— и пытались найти предлог, чтобы уклониться.
Осман-бей, выждав, снова крикнул:
— Что с тобою, Алишар? Смотри, упустишь случай. Не пристало соколу с каждой вороной драться, да что поделать, дал слово... Поторопись, а то откажусь!..
Алишар-бей о чем-то зашептался с Фильятосом.
Гюндюз-бей подбежал к брату. Осман-бей поднес палец к губам, призывая к молчанию. Прислушался, будто мог разобрать, о чем говорят враги. Слишком хорошо он знал Фильятоса, чтобы не догадаться о его советах.
— Нет, Кара Осман,— горячо проговорил Гюндюз-бей,— не пущу я тебя одного!.. Они без стыда и чести... Нападут на тебя все... Или стрелу пустят. А у Чудара, сам знаешь, какие стрелки!.. К нам пришла подмога. Не пущу тебя на смерть!
— Погоди, не суетись! Не выйдет он драться один на один... А выйдет — значит, задумал подлость... Такой на себя не надеется.
— Тогда я пойду!..
— С какой стати? Дело мое. Да и они растеряются, если я выйду сам!
— Эй!
Осман-бей обернулся на голос.
— Кто это? Не узнаю тебя, Алишар! — крикнул он.— Видно, душа у тебя в пятки ушла, от страха дыхание сперло. Не бойся! Не нужна мне твоя поганая душа, уши обкарнаю, и все. Будут тебя звать Алишар Безухий.
— Чего ты болтаешь, как баба, Кара Осман! Против каждого вшивого туркменского пастуха бей саблю не обнажит. С тебя и палки хватит!
— Так я и знал, не выйдешь ты со мной драться... Или новую подлость задумал?!
Алишар всадил шпоры в брюхо коня, закрутился на месте.
— Выходи, трусливый туркмен! Боишься? Тогда своим языком подлижи свой плевок!
— Не реви, как бык. Похвальба — знак глупости, а крик — страха.— Осман-бей хотел выиграть время.— Чего барабанишь!
Перескакивая через ступени, Бай Ходжа взбежал по лестнице.
— В Тополиной роще Орхан-бей с Торосом схватили дозорного.
Осман-бей поправил шапку и кушак, взялся за рукоять сабли.
— Коня! — сказал Гюндюзу.— Будьте наготове. Как ударит барабан, выскакивайте! — Обернулся к Нуреттину: — Дорогой Нуреттин! Ты теперь защищаешь не гостя. Прошу тебя, как брата, не вмешивайся, дабы исполнилось желание мое, дабы не пришлось лгать нам в донесении, которое в Конью отправим. Он повернулся к площади и крикнул: — Настал твой час, трус, позор беев! Молчи! Нет у тебя слова, чтоб ему верили! Стрелы нам сегодня неподвластны. Будем биться один на один на саблях! В поединке решим дело. Пусть Чудароглу попридержит своих стрелков.
— Не тяни, трусливый туркмен. Мы слов на ветер не бросаем... И еще тебе обещаю: не саблей, а обухом снесу твою пустую голову!..
Осман переглянулся с Гюндюзом. Наверняка готовит ловушку Алишар. Тревогу будто смыло с лица Гюндюз-бея. Теперь он боялся только глупого случая: конь у Осман-бея споткнется, сабля сломается... Хоть Алишар и разжирел в последнее время, но все же остался бойцом, и в гневе очень опасным.
