— Прикончи сукина сына, Михаль! — с ненавистью в голосе взмолился Алишар-бей.— Вспори ему брюхо!
Орхан вздрогнул, будто ощутил ледяное прикосновение смерти.
Михаль опустил саблю.
— Мы безоружных не убиваем, Алишар-бей, а детей и подавно!
Он сказал это без всякого чванства, вежливо, словно извиняясь.
Орхан бросил сломанный клинок, выдохнул из груди воздух, растерянно оглянулся. Шагах в десяти он увидел целехонькую саблю — она почему-то шевелилась. Он поднял глаза и только тогда заметил Керима, который стоял на коленях, повернувшись к нему спиной, и платком вытирал чью-то окровавленную голову, Орхан, униженный и беспомощный, подошел к товарищу.
Раненый со стоном открыл глаза. Это был Кёль Дервиш, которого сбил Безбородый Михаль; он узнал Керима и удивился:
— Неужто в раю мы, Керим Джан? Ведь мы умерли, значит, в раю!..
— Помолчи! Кроме рая, есть и другие места.
— Коли выпили мы шербет смерти за веру, нет нам другой дороги, кроме как в рай!..
— Вот голодранец, все о шербете думает! Говорил ведь тебе: не глотай этой дряни, иначе не сносить тебе головы!
— Не дряни!.. Грех так говорить.— Он заволновался.— Помилуй! Значит, головы наши все-таки слетели с плеч?
Орхан с трудом удержал улыбку.
— Керим Джан, я возьму твою саблю.
— Саблю? — Керим, не понимая, глянул на него снизу вверх.— Зачем?
Орхан не стал объяснять. Вытащил саблю из ножен и направился к Безбородому Михалю, который, подбоченясь, с едва заметной улыбкой наблюдал за ним. Улыбка вывела Орхана из себя. Он хотел было крикнуть: «Держись!» — но возглас застрял в глотке. Сзади к Михалю подкрадывался Человек-Дракон Пир Эльван. В трех шагах выпрямился и метнул в спину рыцаря огромный камень. Михаль ничком рухнул на землю. Голыш бросился на него, с ловкостью палача засунул два пальца в ноздри и рванул, задрав голову. Поплевал на саблю и, пробормотав: «Во имя аллаха!» — занес ее над туго натянутой шеей.
Страшным, поразившим его самого голосом Орхан закричал:
— Остановись, Пир Эльван! Стой, тебе говорю! — Отчаянно размахивая саблей — будто это могло помочь,— он бросился к дервишу.
Пир Эльван замер, не понимая, кто кричит. Орхан подскочил к нему:
— Оставь, Пир Эльван! Оставь его! — Он подал Михалю руку. Тот с трудом поднялся, улыбнулся Пир Эльвану и, помрачнев, посмотрел на Орхана.
— Спасибо, Орхан-бей, недолго ходил ты в должниках... Быстро расквитался...
— Я еще не расквитался. Не я тебя сбил!
В глазах Михаля мелькнуло одобрение.
Пир Эльван насупился. Потом уставился на Алишара. Эх, не успел пошарить у него в поясе, не снял бриллиантовой заколки, украшенного камнями кинжала.
— Орхан, что тут происходит?
Юноша беспокойно оглянулся: сидя на коне, на него строго смотрел отец. Орхан подошел к нему, взялся за стремя.
— Прости сеньора Косифоса Михаэлиса, отец!
— Чей он пленник?
— Пир Эльвана... Прости сеньора.
— Почему?
— Мы бились. Он сломал мою саблю. «Вспори ему брюхо!» — сказал Алишар. Не послушал его, пощадил.
— А что он здесь делал, почему стал врагом нашим?
Отец и сын, глядя на Безбородого Михаля, ждали ответа.
Михаль спокойно, без страха, без мольбы сказал:
— Давно не заглядывал я в Эскишехир. Сегодня заехал, ничего не знал. Алишар предложил отправиться вместе с ним.
— Ты не спросил его, куда, зачем?
— Не спросил — он мне друг.
— Он был неправ.
— Плох тот друг, Кара Осман-бей, который и в неправом деле иногда тебя не поддержит. А ведь прежде не творил неправых дел Алишар-бей, наш друг!
Осман-бей подумал, как поступить. Люди стояли вокруг не шелохнувшись. Наконец он сказал:
— Ты храбрый джигит, сеньор Косифос Михаэлис! Ступай себе на все четыре стороны!
Михаль положил саблю на колено. Осман-бей поднял руку:
— Не ломай! Незапятнанной вышла она из этого боя, тому я свидетель!
Безбородое лицо Михаля зарделось. Кивком головы он поблагодарил бея, опустил саблю в ножны, кинулся было к коню, но остановился.
— Прошу джигита Кара Осман-бея, да поймет он меня! — Михаль запнулся, сглотнул, поглядел на Алишара.— Разреши взять друга с собой, чтоб не сказал он потом, что удрал я, бросив его.
На площади не было слышно ни звука, только Пир Эльван рычал, точно раненый волк. Осман-бей нахмурился, будто раздумывал, как решить. Между тем он знал, что сам не причинит зла бею султанского санджака, и потому просьба Михаля была ему на руку.
— Нет у нас такого обычая,— сказал он.— Ну да ладно, благородный Косифос Михаэлис! Будь по-твоему. Забирай его.
Безбородый Михаль ударил себя в грудь. Подбежал к Алишару, склонился над ним, окликнул по имени и, не получив ответа, осторожно взял за руку. И тут же выпустил: рука упала безжизненно.
Михаль закрыл покойному глаза, перекрестил и побрел к коню. Подобрал с земли поводья, привычно проверил подпруги.
К нему подбежал Орхан, взялся за стремя.
Безбородый Михаль удивленно покосился на юношу, поклонился.
— Спасибо! — Сел в седло.— Спасибо, Орхан-бей!
— Мы еще не рассчитались, благородный Косифос Михаэлис!
— Мы давно рассчитались! Нынче я должник — мой черед поддержать тебе стремя. Спасибо.
Гордо сидя в седле, Михаль медленно пересек площадь и скрылся из виду.
Шейх Эдебали молча слушал рассказ Осман-бея. Он был подавлен. Столько лет старался предотвратить столкновение, столько труда положил, и все пошло прахом в один миг. Да еще из-за его собственной дочери! Теребя бороду, хмуро глядел он на воинов, еще не успевших остыть после жаркого боя. Они стояли на коленях, почтительно сложив руки на животе, уставшие, грязные, взмокшие от пота.
Стараясь скрыть жалость, Эдебали строго спросил:
— Разве не было пути, Явер-уста, чтоб предотвратить недоброе дело?
— Не было, господин мой. Покойный Алишар-бей в последнее время выпустил из рук своих повод сдержанности. Позволил подлецу Хопхопу водить себя за бороду. Обо всем Нуреттин-бей отпишет, как надо, в султанский диван... Если вы вовремя сообщите шейху в Конье...
— Чего зря писать, там все в сундук сложат не читая,— вмешался Гюндюз-бей.— Да и не станет султан мстить за такого, как Алишар...
Эдебали улыбнулся.
— Время, конечно, не такое, чтоб за смерть взыскивать! Но меня другое мучит: сколько мы ни старались, а брани не смогли предотвратить.
— На нас, что ли, за это вина?
— Вина!.. На ком бы ни была она, важно было сохранить мир.— Он вздохнул.— Не смогли мы показать своего умения.
— «Когда страсти заговорят, мир засыпает, война пробуждается!» Не впустую сказано, мой шейх, сам знаешь.
Гюндюз умолк. Явер-уста и Осман-бей не сводили взгляда с шейха Эдебали, ожидая его ответа. Но Гюндюза уже невозможно было остановить. Считая, что шейх и сам не без вины, он стал рубить с плеча.
— Отдал бы дочь свою Осман-бею, и не свалилась бы беда на наши головы. Вот и показал бы искусство свое да умение.
Осман-бей, испросив позволения, молча удалился. Гюндюз кивнул ему вслед.
— Во всем он виноват: нашел кого посылать сватом...
Явер-уста, видя, как расстроен шейх, поспешил вмешаться:
— Тебя, что ли, безрассудного, посылать надо было?
— Чем меня безрассудным обзывать, ты бы, Явер, поддержал нас, припал к ногам шейха нашего, помог получить его дочь!..
Гюндюз-бей повалился шейху в ноги, схватил за край платья. Эдебали, улыбаясь, поднял его за руку.
Явер-уста сразу понял, что может означать эта улыбка, крикнул: «Аллах велик!» — и, даже не надев туфель, выскочил за дверь, чтоб обрадовать Осман-бея доброй вестью. Гюндюз-бей, воспользовавшись тем, что остался наедине с шейхом, не выпустил края его платья, пока не получил согласия немедленно сыграть свадьбу.
Однако устраивать сразу после битвы веселую свадьбу с боем барабанов и плясками, состязанием бойцов да скачками не приличествовало, и потому Осман-бей той же ночью в обители Итбурун тихо вошел в брачные покои, подталкиваемый по обычаю кулаками в спину.
Кум Явер-уста, памятуя о древнем завете: вода спит, а врагу не спится, велел зажечь вокруг обители костры, выставил сёгютцев в охрану.
— Враг только и ждет нашей радости, чтобы застать врасплох,— говорил он людям.
В поварне накрыли для дозорных отдельные столы. Послушники разносили сидевшим у костров ратникам кувшины с шербетом, кумысом, айраном.
Много похвал выслушал в этот вечер Мавро, отличившийся в первом бою. Как метко он угодил рыцарю Нотиусу Гладиусу прямо в глаз! Он даже придумал прозвище своему кровному врагу — Одноглазый. Нет, счеты с ним еще не сведены...
По сельджукскому обычаю, вновь обращенный мусульманин получал богатые подарки «на чалму». И потому у Мавро через плечо висели уже две сабли, а за поясом торчали два кинжала, рядом с его собственным луком стоял еще один, монгольский, а за пазухой лежал туго набитый кошель. Ахи Иненю вместе с воеводой Нуреттином, Осман-бей и Гюндюз-бей, Орхан и Бай Ходжа — каждый одарил его кто чем мог.
