Паровоз протяжно загудел. Мелькнул семафор, ход замедлился. За окнами поплыли крыши, фабричные трубы, сети воздушных электрических линий, тополя… Кое-где виднелись развалины: город еще не успел залечить свои раны.
Перрон. Тысячи встречающих. Цветы, знамена, море лиц — мужских, женских, пожилых и совсем юных, смеющихся и плачущих от безграничного счастья и радости, застывших в тревожном ожидании… Приехали! Приехали! Сыны наши, отцы, старшие братья, мужья — приехали…
Толчок. Вагоны дернулись — стали. Но еще раньше посыпались из вагонов люди — фронтовики. Вслед за ними выпрыгивали собаки. Пока человека тискали сразу десятки рук, целовали враз несколько уст, пес крутился где-то под ногами; его пинали, давили хвост, лапы; он только отскакивал, да берегся, но чтоб огрызнуться — ни-ни!
— Гляди, сколько собак! — воскликнул кто-то.
— А как же, — ответил другой. — Тоже воевали! А теперь по домам… на отдых, значит…
— По домам или в питомник…
— Собаки — и тоже воевали?! Чудно!
— Еще как воевали-то, будь здоров!
— Цельная воинская часть?!
— А как же… Они и на Параде Победы были!..
— Другие небось…
— Ну, эти или другие — какая разница…
В проеме вагонной двери показался уже знакомый нам старший сержант. Одной рукой он придерживал ремень заплечного вещевого мешка, другой сжимал поводок собаки… И немедленно из толпы, запрудившей перрон, донеслось:
— Алеша! Яранг!!!
Встречающих было трое: пожилой высокий мужчина, женщина с седыми прядями в волосах — его жена и хорошенькая синеглазая девушка — их дочь. Сперва сержант оказался в крепких руках мужчины, они троекратно, по русскому обычаю, поцеловались; потом его по-матерински мягко привлекла женщина. Девушка тем временем занималась псом. Опустившись перед ним на корточки, она трепала его, целовала прямо в морду, в холодный влажный нос, прижимала к себе, как самое близкое, дорогое существо, взволнованно повторяя:
— Неужели это ты, Яранг?! Неужели это ты? Милый… хороший… Ты узнал меня? Яранг! Ярик! Ярашка!!!
Да, конечно, он узнал! Разве может собака забыть близкого человека! Это будет уже не собака! Как глупый неотесанный щенок Яранг юлил, вилял хвостом, в восторге лизнул девушку в щеку, потом, словно устыдившись своего порыва и отсутствия выдержки, принял чинный вид, какой и полагалось иметь собаке, прошедшей через горнило войны. Но в блестящих глазах светились любовь и преданность.
Затем здороваться с собакой наступил черед мужчины и женщины, а девушка, выпрямившись, подала руку старшему сержанту.
— Здравствуй, Алеша.
— Здравствуй, Надя…
Счастьем сияли их глаза. Теперь старший сержант смотрел на девушку так, как минуту назад Яранг (право же это сравнение совсем не оскорбительно для человека). И понимающе улыбались их спутники…
По многим признакам — выражению лиц, непринужденности друг с другом, недомолвкам в разговоре — можно было безошибочно заключить, что они, эти четверо (не считая собаки), не просто давние добрые знакомые: их связывает нечто большее — общие пережитые тяготы.
— А тебя не узнать, Алексей, — сказал отец Нади, когда они выбрались из толпы. Мешок старшего сержанта теперь нес он, а Ярангов поводок перешел в руки девушки. — Возмужал. Возмужал. И усы смотри какие отпустил! Прямо сказать, гренадерские!
— Давно не видались, Степан Николаевич…
— А наград-то, наград! — всплеснула руками Надина мать.
— Целый иконостас! Ай да молодец! — И тут же вновь принялась оглаживать собаку: — Ярангушка… Ярангушка…
— Папа, а у Яранга золотой зуб, — сказала Надя.
Порывисто опустившись перед Ярангом, она бесцеремонно оттянула ему губу и показала. Верно: золотой. На один нижний клык была надета коронка, будто у человека. Вот диковина-то!
Пес не сопротивлялся, лишь моргал, как будто ему попала перчинка в глаз, да слегка вертел головой, пытаясь вежливо высвободиться. «Да будет вам, — говорил его вид. — Ну, золотой и золотой, чего тут такого…».
— Как же? — удивился Алексей. — Разве я вам не писал? Это после того случая… у моста… Надя, помнишь?
— Ой, еще бы не помнить! Рассказывала нам… Разве забудешь? Сейчас жуть берет… — И в голосе Елены Владимировны послышались отзвуки пережитых невзгод, на глазах блеснули слезы.
Разговор враз оборвался, все затихли, словно набежало облако. Тень недавнего прошлого коснулась всех.
Однако слишком хорош был этот день, чтоб грустить долго. И скоро все снова оживились, хотя воспоминания продолжались.
— А это — помнишь? — показала Надя Алексею.
С одной стороны через морду и скулу собаки тянулась глубокая борозда; давно заросшая, она, тем не менее, была сильно заметна, придавая Яранговой физиономии выражение подчеркнутой суровости. Сразу видно: бывалый пес. Видал переделки…
Алексей кивнул: он ничего не забыл.
— Милый мой, хороший! — продолжала Надя тормошить собаку, когда они уже шли по улице, а сама, встряхивая золотистыми кудрями, все лукаво поглядывала на красивого сержанта.
Глава 2. С чего все началось
Как ей было не ласкать, не тормошить Яранга, коли он…
А ведь если сказать, что было время, когда Надя не переносила собак, брезгливо морщилась при их виде, а иной раз готова была кричать караул при встрече, трудно будет поверить.
Брезгливо и предубежденно поморщилась она и в тот раз, в вагоне пригородного поезда. Она возвращалась с подругой от знакомых. В купе сидели два молодых парня спортивного вида, и около одного, «жгучего блондина», как определили его подруги, приткнувшись тесно, точно к матери, лежал щенок. Такой маленький, такой беззащитный… Он мог разжалобить кого угодно, только не Надю.
— Может быть, вы уберете свое животное под лавку?
— А что? Вы боитесь его заразить чем-нибудь? Петро, тогда, и вправду, надо принять меры… — И блондин, осторожно поддев щенка под брюшко, невозмутимо переложил его… на столик.
Это было уж слишком. Единственная дочь обеспеченных родителей, избалованная и не очень привыкшая к тому, чтоб было не по ее, Надя взорвалась, как фугасная бомба. Наговорила невесть что (и теперь стыдно, как вспомнит). Подруга тщетно толкала ее в бок. Надя «закусила удила». С нею так бывало. Но, удивительное дело, чем больше она хорохорилась, тем шире расплывалось в улыбке лицо этого… «жгучего блондина». А что же ругаться, если не действует? Надя вдруг споткнулась и умолкла.
— Цицерон, — хладнокровно сказал блондин. — Правда?
— Факт, — подтвердил второй, круглолицый и чернявый.
