А несуразные голые два человека молча старались вообще не смотреть друг на друга.
Дверь беззвучно за ними закрылась.
Я никогда не страдала клаустрофобией, но стало не по себе.
Зачем мы здесь с ними? Ах, да! Я же «Зеркало». Будут все портить и отражать, раз уж процесс этот магический, а никакой не технический. Надо на пакость настроиться.
Лера представлю себе.
50. Зеркальный кошмар
«Есть два аргумента, заставляющие кошку в корне изменить свое мнение: доброе слово и заряженный пистолет.» М. К. Кот «Дневники и записки»
Лучше бы не представляла. Бессмертные — к неудачам. Так себе и запишу, если выживем, в чем с каждой минутой я сомневалась все больше.
Голые мимикримы с сосредоточенным видом достали откуда-то большой черный ножик и резали руки друг другу.
Сначала старался мой бывший. Или тот, кто им так успешно и долго прикидывался. Потом его тайная женская суть с видимым удовольствием долго кромсала запястья ему. Кровь капала на белый пол комнаты, разливаясь там яркими пятнами. Уже через несколько минут все стены и потолок пестрели алыми каплями крови.
Кровь, кровь, снова кровь.
Марк нервничал. Его хвост бился в ладони, как бабочка в банке.
Августа присела на корточки, разглядывая получившийся дикий узор, и расклячившись на испачканном кровью полу, выглядела как шпорцевая лягушка в аквариуме. Голые белые лапки, обвисшая грудь и пустой жадный взгляд голодного земноводного. В довершение общей картины она обмакнула дрожащие пальцы в стремительно подсыхавшую кровь на полу и с удовольствием их облизнула.
Я содрогнулась, выдохнув громко. Гётлимиха оглянулась.
— Что ты стоишь? — прошипела, все так же сидя на корточках у стены и пошире расставив колени. — Ритуал позабыл?
— Смотрю на тебя и раздумываю, знаешь ли...
— Даже не думай. Кровь моя здесь пролита, назад пути нет. Дверь ты не откроешь. Магия возвращается.
— Хватит слов, начинай! — вдруг нервно рявкнул Гётлим. Он стоял у тех самых дверей, которые больше заперты магией и разглядывал очень внимательно нашу зеркальную стену.
Что-то заметил? Я вжалась в Кота, всей кожей чувствуя его напряжение. Марку не было страшно. Эмоции мужа походили на сжатую до упора пружину. Готовность к решающему прыжку, когда слабости в сторону.
Августа еще раз макнула палец с длинными грязными ногтями в лужу крови на полу, уже точно не белом и принялась медленно выводить на зеркальной стене те самые, мне неизвестные знаки.
Гётлим сделал шаг вправо, наклонился (тут я закрыла глаза, не найдя в себе сил так откровенно рассматривать его голую задницу), и по стене с дверью повел строку знаков от заставленного колбами угла и зеркально,
уже в нашу сторону. Каждая завитушка им выписывалась аккуратно, сосредоточенно, долго. Как только сложная композиция из ломких линий и загогулин логически завершалась, то в ту же секунду она засыхала и «гасла». Кровавые знаки становились пронзительно-черными, словно сгорали.
Один, два, пять, десять. Дойдя до углов по сторонам «нашей» стены, оба они развернулись и повели строку знаков обратно. Крови меньше не становилась, она продолжала стекать по запястьям болезненно-бледных уже мимикримов. Этих тел им обоим не жалко.
Или тела. Моему бедному воображению не хватало ресурсов представить длинную череду похищенных образов и способностей. Где их истинное начало?
Очень скоро обе стены были исписаны кровью почти до самого потолка. Оставалась лишь наша. Интересно, Марк случайно так ее выбрал удачно или знает подобные ритуалы? Что за глупости лезут мне в голову? Это со страху, похоже.
Встретившись снова в углу обе части Гётлима вдруг замерли и разом повернулись к единственной чистой стене. Августа сделала шаг вперед, «Славка» встал за ее спиной, расправляя сутулые плечи. Теперь они отражались в зеркале за нашей спиной, как нечто единое, целое.
Раздался женский голос, сиплый, низкий.
Гётлимиха пела. Слова незнакомого языка скрипели, как несмазанные колеса старой деревенской телеги. Так скрипела подъездная дверь нашей съемной квартиры, когда по утрам соседи выводили собаку. Заунывно и гулко. Все громче.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
После особенно горестной фразы к этому вою присоединился Гётлим. Лучше бы он промолчал. Жестами обошелся и мимикой. Одно меня радовало несказанно: в этом мире есть кто-то со слухом и голосом значительно хуже моих. Впервые встречаю подобное.
С каждой новой руладой нашего голого и окровавленного дуэта, увлеченно рассматривающего себя в большом зеркале, в комнате становилось все холодней. С пола по стенам наверх, затягивая и зеркальную гладь и черные линии знаков, медленно разрастались иголочки инея. Выше, выше.
Интересно, мимикримы должны были примерзнуть друг к другу? Оригинальное несомненно решение...
Острый укол резкой тревоги Кота ударил разрядом. Я взгляд отвела от завораживающей ритуальной картины, посмотрев почему-то направо и похолодела.
Стоящие в углах колбы с «душами» продолжали мерцать в ритме сердцебиения. Почти все. Но из нескольких свет вытекал тонкой струйкой медленно, будто бы завороженно. Он скапливался возле четкой линии изморози и клубился там яркой дымкой. Пульсация прекратилась, как будто жизнь там замерла, затаила дыхание.
Струек становилось все больше, и через считанные секунды по боксам на пол, под ноги мимикримам стекал светопад.
Это происходило во всех углах комнаты, целое облако света, зеленоватое, яркое, оно заполнило полностью пол и теперь поднималось все выше.
По щиколотки, по колена.
Игры закончились. Все это время я жила, будто во сне. Когда все, что вокруг происходит, даже самое страшное, закончится утром. Солнце взойдет, прозвенит звонкой трелью будильник, и все быстро закончится. А спустя быстрый час утренней суеты я и помнить не буду о том, что случилось во сне.
С той самой минуты, когда вихрем стремительным в мою жизнь ворвались колдуны-азеркины, я играла в реальность. Увлеченно, выкладываясь на всю катушку, при этом в душе понимая: скоро солнце взойдет. И ничего мне за это не будет. Просто игра.
Я хотела стать ветром. Превратиться в сквозняк, выгоняющий из углов страшной комнаты вязкие, мглистые звуки унылого воя Гётлимов. Разметать этот странный зеленый туман, что касался колен. Опасно. Всё, что происходило теперь рядом с нами, буквально давило убийственным ужасом. Только горячий бок зверя у меня за спиной согревал, возвращая к реальности.
Хотелось бежать, разбивая зеркальные стены на крохотные осколки. Закрыть глаза и проснуться на маленьком твёрдом диванчике в нашем издательстве. Стать снова тем, кем была я все эти годы.
И отказаться от самого лучшего во всем этом мире мужчины? От теплого, все еще нереального огонька, что тлел где-то во мне. Глубоко, но уже ощутимо. Мой символ любви и надежды...
Песня вдруг прекратилась.
В углах зеркальной комнаты наполненных колб не осталось совсем. Все «души» стеклись в светящийся плотный туман у наших ног, слабо переливавшийся перламутровым светом.
Августа медленно развела руки в стороны, словно собравшись взлететь. Очевидно, момент это был очень важный, хотя выглядели они несуразно: брезгливо взирающий на свою женскую часть из-за ее широкой спины Гётлим и вдохновенно стоявшая перед ним лже-Августа. Мне вдруг подумалось, что с таким настроением ритуалы не ритуалятся. Манной каши и то подобным способом не сварить. И как в воду глядела...
Что-то странное стало происходить с зеркалами вокруг. До последней минуты в них отражались лишь сами Гётлимы, опустевшие боксы с колбами, расчерченный знаками пол и потолок. Это как-то неправильно. Что-то неверное в этом всем было, ощущалась какая-то ложь, иллюзия. Зрительная головоломка.
Кот тоже вглядывался напряженно в зеркальные стены. И в этот самый момент в отражениях будто раздвинули занавес. Поднялись необъятные стены из гладких зеркал. Бесконечные, необозримые коридоры. Выход в космос на все четыре бескрайние стороны.
