— Не знаю, — сказал старик. — Часто то, что вызывает у человека душевную боль, и надо исправить. Та душевная боль, которую ты испытываешь, то, что не дает тебе идти к свету, как мне кажется, непосредственно связано с размолвкой, которая возникла между тобой и женой. Исправь причину, и ты исправишь последствия.
Свернув с Риверсайд-драйв, они подошли к западным воротам старого кладбища.
Кладбище Святой Троицы. Двадцать четыре акра холмистой местности над рекой Гудзон. В 1776 году эту землю омыла кровь британских солдат и мятежников во время битвы на Вашингтон-Хайтс. В 1842 году вспышка холеры, тифа и ветряной оспы превратила эту землю в кладбище. В настоящее время более тридцати двух тысяч человек лежат рядами на кладбище Святой Троицы или покоятся в собственных склепах.
Шеп остановился, не зная, стоит ли входить в ворота.
— Все в порядке, — успокоил его Вирджил. — Ангелу Смерти нечего делать на кладбище.
Старик шел первым. По сторонам от дорожки высились столетние дубы. Их толстые ветви скрипели на ветру. Узловатые корни пробивались в трещины бетонного покрытия. Присыпанная снегом дорога пошла вверх. Шеп помог Вирджилу взобраться на склон. По бокам высились могильные камни американской истории. Джон Джеймс Одюбон…[51] Джон Джейкоб Астор…[52] Джон Питер Зенгер…[53]
Дорога стала еще круче. Старик тяжело задышал.
— Мне надо передохнуть, — сказал Вирджил.
— Сюда.
Они присели на свободный от снега клочок земли. Луна выбилась из-за туч.
— Вирджил! А Мрачный Жнец, он — зло или нет?
— Ангел Смерти — это нейтральная сила, которая исполняет свое предназначение. В истории человечества бывали периоды, когда власть Сатаны становилась особенно сильной. Зло расползалось по земле, закрывая от людей доступ к божественному свету. Жажда власти и алчность приводили к моральному разложению, и люди впадали в амок. Тогда людская порочность открывала дорогу Ангелу Смерти, и он спускался на землю. Во все эпохи бывали времена тяжелых испытаний, но после тьмы всегда приходил свет.
— Ты ведь сам жил в темные времена, — сказал Патрик. — Расскажи о холокосте. Как тебе удалось выжить?
— Почему тебе это важно знать?
— Не знаю. Просто так…
Вирджил прикрыл глаза. Некоторое время он сидел молча. Лицо освещал серебристый лунный свет.
— Как тому иракскому мальчишке, которого ты убил, мне было девять лет, когда нацисты вытащили меня и всех моих близких из постелей и вместе с другими евреями погнали через польскую деревушку, в которой мы тогда жили, на железнодорожную станцию. Нас затолкали в вагоны для перевозки скота. Было так тесно, что я едва мог дышать. Люди взбирались на плечи друг друга, чтобы глотнуть свежего воздуха из единственного окошечка под потолком. Я, должно быть, потерял сознание. Когда свист паровозного гудка вернул меня к действительности, мы уже подъезжали к Освенциму, который немцы называли Аушвицем. Я до сих пор помню яркий свет прожекторов и вооруженных автоматами солдат в черной форме. Как и сегодня ночью, воздух был морозным, а от разгоряченного паровоза поднимались клубы пара. Из тумана вышел хорошо одетый человек, само воплощение зла. Впоследствии мы узнали его имя: доктор Йозеф Менгеле. Тогда я впервые увидел Ангела Смерти. Он стоял за спиной у нациста, облаченный в белый плащ с капюшоном. Ангел Смерти посмотрел на меня, затем на мою мать и трех сестер. Пустые глазницы его черепа заполнились десятками мерцающих глаз. Пока он смотрел, с покрытого зеленью лезвия косы начала капать кровь. Менгеле подошел ко мне и отцу. Нас отделили от женщин и увели направо. Всех остальных, включая матерей с маленькими детьми, пожилых людей, всех сестер, дочерей и тетушек погнали налево. Я помню, как кричали те, кого разлучали с близкими и родными. Одна мать не хотела брать на руки плачущего младенца, думая, что эта «обуза» предрешит ее судьбу. Эсэсовец застрелил ее на глазах у остальных. Больше я никогда не видел мою мать и сестер. Потом мы узнали, что их отвели в газовые камеры. А когда открыли крематорий, в пламя печей живьем бросали детей.
Патрик почувствовал себя нехорошо. Его бил озноб.
— Мужчин и мальчиков, которые казались достаточно сильными, повели по дороге, огражденной забором из колючей проволоки к главным воротам. Над ними на немецком языке было написано: «Arbeit macht frei», что переводится: «Работа делает свободным». В Аушвице не было ни мгновения свободы, не было света, а лишь сплошная тьма. Каждое утро начиналось с переклички и распределения дневной работы. Иногда мы часами стояли голыми на холоде, а врачи осматривали нас, решая, кому жить, а кому умереть. Отец сказал мне, чтобы я бегал на месте. Так мои щеки порозовеют, а лагерные врачи увидят, что я вполне здоров. Едой для нас были кусок хлеба и миска баланды. От такой еды загнулся бы даже дворовый пес. Немного мерзлого картофеля считалось пиршеством. Со временем мы стали похожи на ходячие скелеты — только кожа да кости. Вены просвечивались сквозь кожу. Рот болел от многочисленных ран и гнойников. Постоянный голод сводил меня с ума. Однажды я сорвал пучок травы и съел его. Потом мне стало плохо. Диарея чуть было не лишила меня жизни. Наша одежда воняла. Вместо обуви мы носили деревянные сабо, на которых просто невозможно быстро идти. Но любая одежда лучше, чем полное ее отсутствие. Без одежды человек кажется беззащитным. Ходить голым — стыдно. Жизнь стала невыносимее, когда заработал крематорий. Печи пылали и днем и ночью. Огромный столб черного дыма поднимался из единственной трубы, отравляя воздух. Иногда в этом дыму мне чудилось лицо Сатаны, который, глядя на наши мучения, насмехался. Позже я видел Ангела Смерти, но теперь на нем была черная одежда.
— Ты боялся Ангела Смерти?
— Нет. Я боялся нацистов. Я боялся Менгеле. Жнец олицетворял собой смерть, а смерть несла избавление от страданий. Впрочем, нацистам удалось сделать процесс умирания настолько ужасным, что люди делали все, лишь бы отдалить страшный конец. Некоторые решили, что останутся жить ради того, чтобы поведать миру о тех злодеяниях, которые творились в лагере. Это долг перед убитыми членами их семей. Мы работали на смерть. Став дантистами, мы извлекали коронки и мосты из черепов. Мы собирали вещи убитых: чемоданы с пожитками, женские сумочки, драгоценности и одежду. Мы дезинфицировали волосы мертвых и сушили их на чердаках. Мы выносили трупы из газовых камер и сжигали их в печах крематория. После мы удобряли лагерные поля золой. Мы жили в аду, но, как верно подметил твой друг Данте, преисподняя имеет много кругов. Последним, самым ужасным был десятый блок. Там проводились медицинские эксперименты под руководством Менгеле. Это была его личная камера пыток, в которой он проводил хирургические операции без анестезии. Он изменял пол, переливал жидкости, ампутировал конечности и вырезал органы. Он «изучал» последствия кровосмесительных оплодотворений. Менгеле предпочитал проводить свои эксперименты на детях, желательно близнецах. Молодых евреев и цыган кастрировали. Других замораживали живьем или убивали в компрессионной барокамере. Людей ослепляли, испытывали на них действие лекарств, подвергали пыткам настолько ужасным, что о них трудно говорить. Если ты думаешь, что это вызвало возмущение в среде немецких врачей, то ты глубоко ошибаешься. В Аушвиц потянулись медики, готовые принять участие в этих сатанинских экспериментах. До этого у них не было возможности вволю поэкспериментировать над людским стадом. Каждый день в лагерь прибывали поезда с новым материалом для опытов доктора Менгеле.
— Кто-нибудь пытался бежать?
— Немногие. Беглецов в основном ловили. Когда кто-нибудь бежал, нас заставляли часами стоять на плацу, пока беглеца ловили. Если его находили и притаскивали обратно в лагерь, над ним издевались и вешали у нас на глазах. Понимаешь, Патрик, мы были евреями, которых изгнали в ад. Нас никто не любил. Куда нам было бежать? Даже союзники, которые в конце концов освободили узников концентрационных лагерей, воевали с Гитлером не ради нашего спасения. Нас учили, что мы богоизбранный народ, но Бог отвернулся от нас, как многие из евреев отвернулись от Бога на горе Синай. Молиться запрещалось. Нацисты считали нас грязными паразитами, но некоторые из нас сумели найти лучик света, спасти последний островок человеческого достоинства, которое у нас хотели отобрать. Для меня таким лучиком света стало умывание. Каждый вечер перед тем, как лечь на нары, вместе с четырьмя-пятью такими же ходячими скелетами, как я, мы старались отмыть руки от золы и грязи, прилипшей к ним за день. Так я боролся со своими угнетателями. Эти маленькие победы не давали моей душе спуститься во тьму.
— Ты верил, что вас спасут? Как ты поддерживал в себе надежду?
— В Аушвице надежда была большим грехом. Те, кто надеялись выжить, прожить хотя бы еще один день, теряли человеческое достоинство и совершали страшные дела. Я видел, как матери отказывались от своих детей, а женщины позволяли себя насиловать охранникам за кусок хлеба. Я видел, как один человек задушил своего брата и съел его пайку. Зло порождает только зло, Патрик. Ты и сам это прекрасно понимаешь. Впрочем, несмотря на все это безумие и жестокость, мы верили, что однажды мир изменится к лучшему и придет наше спасение.
