Я бы сделала все возможное, чтобы доказать, что быть со мной – это лучший вариант.
Реган хотела того, что лучше. Но смогла бы она это осуществить?
– Ты не ешь, – пробормотал Тан, не отрываясь от своего дела. Его волосы свисали, скрывая выражение его лица, но его голые руки были согнуты, и он делал гравировку тонким металлическим инструментом на грубой коричнево-красной коже.
– Вызовет ли это у тебя аппетит, если я скажу, что Виктор не причастен к заговору с целью убить нашего сына?
Слава богу. Ей стало спокойно за малыша, и за Танатоса тоже. Он нуждался в этом. Очень сильно.
– Как ты узнал?
– Я отвел его к моей татуировщице, Орелии. Она не нашла обмана в его действиях. Но я не советую тебе использовать свой дар на его татуировке. Судя по всему, он не всегда был хорошим парнем.
Тан посмотрел на нее, и одна косичка зацепилась за его плечо, у Реган возникло желание протянуть руку и накрутить ее на палец.
– Виктор отведет других, по очереди. После этого, ты не откажешься с помощью своего дара прочесть их татуировки? Я был с Виктором, когда ему делали его тату и Орелия смогла рассказать мне о рисунке. Но у меня нет времени, чтобы сидеть со всеми.
– Конечно, – сказала она. – Это замечательно быть полезной. – Взяв кусочек бекона, она вытянула шею, чтобы лучше рассмотреть, что делает Тан. – И часто ты этим занимаешься?
– Да. У меня есть помещение во дворе, где я делаю исторические репродукции. Это помогает мне успокоиться. Мне нужно отвлечься, пока я жду, когда вернуться Виктор с Артуром.
– Если я не ошибаюсь, он много значит для тебя?
Когда Тан не ответил, она протянула руку и провела пальцем по изогнутой деревянной основе проекта, над котором он работал.
– Как красиво. Что это…
Она замолчала, наконец, видя, над чем он работает.
Колыбель. Танатос делал колыбель.
– Что думаешь?
Он говорил это с такой нежностью, ласково проводя ладонью по гладким линиям деревянной основы качалки, а затем по коже с мелким тесненным рисунком, которая была натянута на раму.
Реган не могла говорить. Тишину нарушало только тяжелое дыхание адского пса. Она обратила внимание на рисунки животных, все были выполнены в кельтском стиле.
В итоге, когда к ней вернулась способность разговаривать, теперь она не знала что именно сказать? Неужели он все еще надеется воспитывать ребенка самостоятельно, даже после того как его собственные прислужники пытались убить малыша? Даже если каждое злое существо на планете будет пытаться убить ребенка, чтобы начать Апокалипсис?
Она понимала его теперь… очень хорошо понимала, почему он хочет оставить малыша. Но до тех пор, пока им угрожал Мор, ни один из них не сможет вырастить этого ребенка.
Реган только и смогла сказать:
– Это прекрасно. Удивительно.
Казалось Тан знал о чем она подумала, и очень аккуратно взял ее за плечи и повернул к себе.
– Я знаю, что ты планируешь сделать с нашим сыном. И знаешь, что я ненавижу это. Но мы боролись и так слишком много, так что в оставшееся время до рождения ребенка, мы должны поработать над этим.
– Звучит логично, – Реган слегка ему улыбнулась. – Ты совсем не похож на человека, который штурмовал штаб-квартиру Эгиды и похитил меня.
– Да, – выдохнул он. – Я был немного не в себе.
– Это и понятно, учитывая то, что я сделала с тобой.
– Мы оставили это в прошлом. Ты та, кто сказала, что нам не нужно искать простые решения. Нужно разговаривать об этом.
Реган резко вздохнула. Была ли она готова к разговору? Тан прав, она сказала, что им это нужно. Как нормальным людям. Да потому, что воин Эгиды с демоническими силами и четвертый всадник Апокалипсиса были совершенно нормальными.
– Ладно, – сказала она, подбадривая себя.
– Раз нам нужно поговорить, я хочу, чтобы ты знал, что если с Мором все получится… ну, ты знаешь, мы остановим его…
Она отсчитала три ломтика бекона и скормила их псу. Тан терпеливо ждал, что было странно.
– В любом случае, думаю, возможно, мы могли бы что-то придумать, что делать с малышом.
С трудом сглотнув, Тан закрыл глаза. Когда снова их открыл, будто новые крошечные огоньки зажглись в них.
– Мы победим его, Реган. Мы сделаем это. А сейчас давай сосредоточим наши усилия на прекращении чертового Апокалипсиса. Мы выясним все остальное после.
Он был таким противоречивым иногда. Его неконтролируемая злость могла означать смерть для тысячи людей, но, когда Тан спокоен, являл собой самого разумного, заботливого человека, которого она когда-либо встречала.
Реган не могла поверить, что когда-то думала о нем как о монстре с куском льда вместо сердца. Сейчас же она видела, что это сердце плавилось от возможности иметь семью, и каким-то образом и ее собственное сердце открылось ему и ребенку.
Но что, если слишком поздно выяснять, на какой стадии развития находятся их отношения?
Реган почувствовала боль в животе.
– У нас, возможно, не так уж много времени.
– Никаких "возможно", – сказал он серьезно. – Не надо. Пока я разбираюсь со своими вампирами и пытаюсь тебя защитить, Лимос и Эрик организовывают ловушку для нашего брата, а Арес собирается сделать так, чтобы Идесс препроводила Мора к Азаготу.
Верно. Мрачный Жнец. В прошлом году он заявил, что возможно он их отец, но, насколько ей было известно, данная версия не подтвердилась.
– А что если Азагот не твой отец?
– Мы будем в заднице, если не остановим Мора, когда наш сын родится. Одно лишь точно, то что я узнал от твоих коллег сегодня утром. Эрик сказал Кинану, что доставит твоих хранителей и парализующий яд сегодня.
По какой-то причине, она не была больше уверена в необходимости их присутствия, даже если хранители и были сейчас на пути к ней. Напряженность в отношениях между ней и Танатосом почти сошла на нет, и в этот момент Эгида могла дестабилизировать все. Кроме того, глубоко в душе она хотела, чтобы рядом с ней был только Тан.
– Танатос?
– Да?
– Ты сможешь пережить то, что мы собираемся сделать с твоим братом?
Танатос сглотнул, а его тату дико волнообразно задвигались.
– Мне придется.
– Я бы подумала, что даже с учетом того, что ты сделал и через что тебе пришлось пройти в жизни, если и есть татуировка, которая тебе нужна, это будет именно эта.
– Ты бы расстроилась?
– У меня нет никакого права расстраиваться.
– Это не то, что я спросил.
То, каким тоном было это сказано, превращало утверждение в вопрос.
