Помимо мебели, в кабинете просто невообразимое количество портретов и фотографий — очевидно, знаковых для людей понимающих, но меня к таковым не отнести. Какие-то выцветшие человечки, некоторые из которых кажутся смутно знакомыми, а кто они, где они сейчас…
Очень много бюстов, бюстиков, вымпелов. На стене висят горны и барабаны, а всякой атрибутики коммунистически-пионерского толка столько, и она настолько своеобразно представлена, что возникло впечатление антикварной лавки из тех, что в моём времени специализируется на ностальгии по Совку. Ну или по мнению посетителей — на славном советском прошлом, счастливом пионерском детстве, лучшем в мире (потому что сравнивать было не с чем) пломбире и всем тем замечательным временам, когда страна, как один человек, двигалась по дороге к Коммунизму, пока могучую Державу не развалила жалкая кучка предателей.
— Проходи, проходи… — без нужды поторопила меня завуч, усаживаясь на стул и развязывая папку с документами, — Нам с тобой надо получше познакомиться! Итак, Миша… я могу тебя так называть?
Киваю без лишних слов, чувствуя себя, мягко говоря, не в своей тарелке. Как бы ни относиться к Елене Николаевне, но это её территория, она обличена властью, может казнить и миловать. Да и… хм, в профессии она достаточно давно, так что, учитывая не самый простой контингент, дама повидала всякого и моё поведение для неё не то чтобы открытая книга, но не сказать, чтобы большая загадка.
— Я думаю, ты понимаешь, почему ты здесь… — не договорив, она нацепила очки на нос, и, замолчав, многозначительно взглянула на меня поверх стёкол. Продолжая молчать, Елена Николаевна сняла их, протёрла и снова водрузила на нос, уставившись на меня.
Поняв, что она ждёт от меня хотя бы формального ответа, нехотя киваю. Давать развёрнутый нет ну ни малейшего желания…
— Хорошо, — поняв, что большего от меня не дождёшься, кивнула женщина, и открыла папку, — Давай для начала уточним данные…
Разговор с ней вышел тяжёлый, тягучий, заполненный многочисленными лакунами недомолвок, многозначительных пауз, взглядов поверх очков, по-особому перекрещиваемых рук, постукиваниями пальцами то по столу, то по папке, и тому подобными нехитрыми, я бы даже сказал — примитивными трюками, призванными произвести впечатление на нервничающего подростка.
А я хотя и подросток, и вполне себе нервничающий, но…
… не давится. Опыт, в том числе и опыт непростых переговоров, он никуда не делся, а адреналин, от избытка которого меня ещё недавно колотило, схлынул, оставив себе на замену сперва апатию, а потом, потихонечку — фатализм едва ли не самурайского образца.
Не уверен… но кажется, завуч так и не поняла этого. Во всяком случае, отыгрываемый ей сценарий не изменился ни на йоту, что много (и не слишком лестно!) говорит о профессиональных качествах дамы.
Впрочем, недооценивать её, пожалуй, всё же не стоит. Пусть она хоть сто раз ограниченна и неумна, но опыт, вкупе с немалым административным ресурсом, на её стороне. Сколько историй, в том числе и схожих с моей, видела она…
— Ну… — она чуть задумалась, — кажется, всё! Пойдём!
— С ребятами познакомлю, — сообщила она, уже выйдя в коридор.
На улице к нам присоединился слоняющийся без дела физрук — не то как охрана, что очень даже может быть, не то из пустого любопытства или желания обсудить какие-то мелочи учебного процесса. Почти тут же Елена Николаевна, обернувшись, глазами и небрежной отмашкой приказала держаться чуть поодаль, и я, не пререкаясь, разорвал дистанцию, отстав от них метров на десять.
Слышно мне их не очень хорошо, но всё ж таки слух у меня музыкальный, тренированный, не испорченный недолгой работой на шумной фабрике, и доносящиеся обрывки фраз звучат любопытно.
Некоторую часть я понимаю из контекста, а что-то, полагаю, додумываю, и не факт, что правильно. Но слово «аборт» прозвучало неоднократно, равно как и фразы «до каких пор…» и «покрывать вас», сказанные с возмущёнными и очень личными интонациями.
Физрук, что характерно, имеет не тот согласный, отчасти даже карательный вид, который включается у таких персонажей автоматически, когда речь идёт о ком-то другом, а оправдывающийся, хотя отчасти и задиристый. О ком уж там конкретно идёт речь, ручаться не берусь, но вариантов, собственно, немного…
Вестибюль спального корпуса украшен гипсовыми бюстами Ильича и Леонида Ильича, портретами в невообразимых количествах, лозунгами и мозаичным панно, символизирующим, с одной стороны, радостный труд в колхозе, а с другой — на стройке. Трудящиеся на панно выглядят умственно отсталыми из образцового интерната на экскурсии, а никак не работягами, на грани китча. Задумываюсь невольно, это пресловутая фига в кармане, или остаточный принцип и длительный алкоголизм скверного художника?
— Еленочка Николаевна! — издали заулыбалась завучу какая-то серенькая девочка лет двенадцати, с тощими, крысиными косичками, подбегая к нам, — Здравствуйте! Здравствуйте, Валерьян Игоревич!
Бросив на меня мимолётный расчётливый взгляд, она очень быстро вывалила на завуча поток сплетен, притом, что характерно, достаточно грамотно, особенно с учётом возраста, выделив ключевые моменты, без акцентуации на подробностях.
' — Та ещё… щучка, — признал я, — эта, если не споткнётся, далеко пойти может! Если не по комсомольской линии, то по профсоюзной вытягиваться будет'
Задав насколько уточняющих вопросов, Елена Николаевна отпустила девочку и стала подниматься по лестнице, ведущей на второй этаж.
— Спальни мальчиков у нас на втором этаже, — сообщила она без нужды.
— Двери в спальни должны быть открыты, — прокомментировала она, пока мы шли мимо пустых комнат с койками внутри, заправленными по солдатскому образцу, и кажется, казарменным же бельём. Комнаты просматриваются насквозь, и обстановка, удручающе однообразная, видна очень хорошо. Металлические койки и тумбочки у изголовий, очень простые деревянные шкафы для одежды у одной стены, и ряд столов с табуретками — с другой. Ах да… ещё книжные полки, на которых нет книг, но есть бюстики и баночки из-под майонеза, с давно засохшими цветами, и может быть, ещё какая-то несущественная мелочь, которую сразу и не увидишь.
— Здесь у нас спальня для старших мальчиков, — прокомментировала она, кивая в сторону комнаты, где коек, при таком же размере комнаты, всего шесть, а не двенадцать. Старшим ребятам, судя по количеству коек, отсутствующих у младших плакатов с актрисами и старых афиш, привилегии полагаются вполне официально.
Мне это живо напомнило армию, с градацией на духов, которые не вполне люди, и дедов-сверхчеловеков. В части с нормальным командованием разница может быть не так велика, но тем рьяней старослужащие цепляются за любые мелочи, возвышающие их над серой массой!
— Вот здесь, Миша, ты и будешь жить, — сообщила завуч, проходя в спальню и маня меня за собой, — проходи!
Троица подростков, подскочивших при виде педагогов, не слишком стройно выдавили из себя приветствие, с любопытством уставившись на меня. Ну и я… с любопытством.
Сперва в глаза бросился младший брат Валуева, очевидно, болевший в детстве и толком не выросший. Недостаток роста он, впрочем, компенсировал ещё более своеобразной физиономией, да и интеллекта в глазах у него существенно поменьше, чем у оригинала.
Второй — крысёныш, тощий, с явными признаками рахита, невротик, скалящийся на меня, беспрестанно дёргающийся, стреляющий по сторонам глазами.
А вот третий… третий, несмотря на благообразную, почти киношную внешность, с которой ещё чуть, и сниматься в детских сказках в ролях королевичей, показался мне самым опасным. При обаятельной, почти гагаринской улыбке, глаза у него, как у матёрого урки.
— Вот, Миша… — завуч будто споткнулась на моём имени, — твои новые товарищи.
За пару минут она представила меня коллективу, не забыв упомянуть о том, что я еврей…
— … в Советском Союзе все народы у нас равны!
… и что я отказник.
