– Я это знаю. Более того – я в этом уверен. Речь не идет о том, что мы будем давить на вас пропагандой. Речь идет о том, что мы будем убивать вас – чего не делали уже сотни лет. Мы можем передать ракетные комплексы моджахедам и талибам, террористам всего мира – представьте себе, как трудно будет жить после этого в мире. Представьте себе спящие ячейки в вашей стране… в других странах. Вот кто-то остановил свой универсал недалеко от взлетной полосы Хитроу и ждет. Одной ракеты – настоящей, не той просроченной дряни, которую они получили в Ливии, хватит, чтобы сбить самолет с тремя сотнями пассажиров на борту. Кто захочет летать после этого. Как вы сможете после этого передвигаться по миру? Представьте себе террористические ячейки – но кто-то им поставляет оружие, взрывчатку, развединформацию. Представьте себе взрывы в крупнейших городах Европы. Мы жили так и живем… а вот сколько выдержите вы, Валдис? Представьте себе террористическую войну, но террористы будут скрываться не там, где их можно достать ракетой с беспилотника… они будут скрываться в черной дыре и выходить оттуда только на время атаки. Как в Европе восьмидесятых. Долго ли вы сможете прожить в таком мире? Дверь в преисподнюю не на нашей территории – и ключ не в ваших руках.
Валдис долго молчал. Потом сказал:
– Мой отец ненавидел вас. Я не понимал, почему. Теперь понимаю.
– Он не ненавидел нас. Он нас боялся.
Валдис встал.
– Тогда я вас оставляю. Решите, что хватит, – скажете. Мое предложение пока в силе, хотя я понимаю… да, теперь понимаю.
Валдис повернулся, чтобы уйти, но я присвистнул. Он повернулся.
…
– Знаешь, в чем ваша проблема?
…
– Ваш медведь постоянно рядом с вами. Вам никуда от него не деться.
Валдис ничего не ответил – он повернулся, чтобы идти, но я снова окликнул его.
– Валдис!
…
– Когда я выберусь отсюда – мы продолжим.
Палачи знали свое дело. Они застелили пол пленкой, чтобы потом проще было убираться. Один – лил из ведра воду – а второй ловко прижимал кусок пленки, чтобы воду невозможно было выплюнуть.
Пытка водой… не знаю даже, как это описать. Ты теряешь ориентацию… кажется, что ты тонешь. Легкие разрываются от боли, ты пытаешься выплюнуть воду вместе с тем, что есть – и не можешь. Потом тебя резко переворачивают – и ты выхаркиваешь все это вместе с собственными легкими. Потом – тебе свет в лицо фонарем и орут: говори! Говори, гад!
А потом – все начинается снова…
Потом я вдруг понял, что нахожусь в каком-то другом помещении. Более светлом, с обоями на стенах – там, где я был до этого, была только старая кладка. На мне была не собственная одежда, порванная и заблеванная, а спортивный костюм серого цвета, качественный даже по тому, как ты чувствуешь его ткань. Я сидел за каким-то столиком, а напротив, в углу – стоял Валдис и говорил с каким-то типом. Еще один козел устанавливал на штатив камеру.
Разговор – у Валдиса – судя по всему, был нелегким. Слышал я очень плохо, уши жутко болели от того, что туда попала вода, в голове шумело. Но видеть-то я видел, – я видел, как Валдис в чем-то убеждает этого подозрительного, одетого в хороший костюм типа. А тот, судя по выражению его лица, убеждаться не собирается. Разговор продолжался минут десять, после чего Валдис раздосадованно покачал головой и вышел. А тип начал что-то выяснять у оператора.
Потом пришел врач, разница с нормальным врачом у которого была в том, что он носил перчатки не телесного, а черного цвета и из более грубой резины. Он осмотрел меня, светя в глаза фонариком, я подумал, что они собрались применить сыворотку правды, но никакого укола не было. Врач о чем-то переговорил с новым дознавателем и вышел.
Дознаватель сел на свое место. Включил ноут, начал что-то делать там – я не видел, что именно. Потом он оставил в покое ноут, посмотрел на меня и одобряюще улыбнулся:
– Дмитрий?
Ага… это птица, похоже, более высокого полета. Не то что Валдис с его ущемленной маленькой гордостью.
– Соловьев Дмитрий Александрович, верно?
Вообще-то при рождении меня звали не так. Но оперативный псевдоним он назвал верно.
– Полагаю, мне нет нужды представляться, тем более что и вы не горите таким желанием. Можете звать меня Марк. Я из ФБР США, отдел по борьбе с терроризмом. Темой нашего разговора будет убийство посла США на Украине, Дэвида Гастингса. Уверен, что вы понимаете, о чем идет речь.
…
– Мы бы хотели прояснить это дело раз и навсегда. Расследование практически завершено, пусть даже нам пока не удалось задержать виновных…
…
– Нам нужна информация о том, кто заказал убийство посла Гастингса. Информация, полученная из рук источника, который непосредственно участвовал в событиях.
…
– Видите ли, Дмитрий, вы по уши в дерьме…
О, уже угрожать стал.
– … события во Львове привели к гибели гражданских лиц. Это военное преступление, и вы непосредственный его исполнитель… даже не простой исполнитель, попавший нам в руки. А нам нужен хоть кто-то для этого дела. Гаагский трибунал засиделся без работы. К смертной казни вас, конечно, не приговорят, но…
…
– Есть еще один вариант. Вы предстаете перед трибуналом, но не как обвиняемый, а как свидетель. Как анонимный свидетель. Мы понимаем, что КГБ будет искать вас после этого, но мы готовы помочь вам сменить свою идентичность.
Видимо, на моем лице что-то отразилось, потому что американец улыбнулся:
– Конечно же, ФСБ. Я все время забываю. Видите, мой отец тоже работал в ФБР. Имел дело с советскими шпионами. Его звали Карл. Шведское имя.
Я сначала не врубился… но если бы вас больше часа пытались утопить, до вас бы тоже, наверное, не сразу дошло. Шведское имя. Карл – именно так звали Мудрого викинга. Привет издалека…
Видимо, американец что-то заметил на лице… а нас снимала камера, и явно не одна. Поэтому он взял стул, точно так же, как Валдис, и сел напротив меня. Он даже повернул его спинкой ко мне, как Валдис. Начал что-то мне втирать про то, как правильно я сделаю, если вовремя сменю сторону и выступлю в Гааге в качестве свидетеля обвинения. А сам – скосил глаза влево… я посмотрел… его указательный палец мелко, но отчетливо подрагивал, выбивая неровную дробь на спинке стула.
С-О-Г-Л-А-Ш-А-Й-С-Я
Азбука Морзе!
З-А-В-Т-Р-А-В-И-К-И-Н-Г
Твою мать!
Это мог быть обычный трюк. В конце концов, не так-то сложно узнать кличку Викинга – с американскими-то возможностями по прослушиванию. И еще проще – научиться азбуке Морзе. Но я посмотрел в глаза этому американцу. И что-то заставило меня начать ему верить. Не поверить, а именно начать ему верить.
Хотя, может быть, это было просто малодушие.
По распоряжению американца от пребывания в камере меня освободили.
Меня отвели в нечто, напоминающее душ, а потом – повели в столовую. В душе на входе стоял местный спецназовец – мордастый, с автоматом «G36KV» последней модернизации: я такую знаю, у него приклад интересный, как бы из двух частей. Снимаешь верхнюю щеку – и вот у тебя оружие, с которым можно стрелять в тяжелом бронешлеме. Спецназовец был молодым, мордастым. На меня смотрел с интересом – наверное, первый раз вживую видел русского оккупанта. Хотя нет. Русские оккупанты купили у них порт и скупают квартиры и прибрежную недвижимость – в местных газетах можно встретить возмущенные статьи и высказывания, что русские задрали цены на недвижимость, и теперь местным она не по карману. Да и неправильно – когда этнически чистые работают на предприятиях, принадлежащих оккупантам. Неправильная какая-то оккупация получается…
Я краем глаза смотрел на него, молодого, лет на десять с лишком моложе меня, и думал. Что дало ему пребывание в независимой стране? Что он получил от этого? Что такое его страна? Что такое история его страны, чему учат на уроках истории в школах? Чему учили его? Заучивали имена мелких феодалов, которых теперь назвали великими князьями, и думают, что это история? Вспоминали то, как убивали оставшихся верными присяге русских белогвардейцев? Сокрушались тому, что в тридцать девятом не смогли дать отпор? Или тому, что в сорок четвертом освободителей вышибли из страны?
Я понимаю, что у каждого есть своя гордость. Но всему же есть пределы. Как можно променять великое и огромное на малое и убогое? Как можно гордиться тем, что служишь в армии, которая в случае вторжения продержится от силы часа два, зачем вообще такая армии нужна? Почему бы не посчитать, что вы получили за время своей независимости? Что у вас есть, кроме долгов и счетов за отопление зимой в двести евро? Может, вы рады тому, что самая успешная ваша индустрия теперь – туристическая, а в столице вашей страны люди зимой топят дровами, потому что нормальное отопление не по карману?[112]
Нет, вы могли ошибиться, я понимаю. Каждый может ошибиться, мы сильно ошибались. Но зачем вы продолжаете бороться за то же самое? Почему вместо того, чтобы сказать: да, мы ошиблись, давайте жить дружно и попробуем поправить то, что еще можно поправить, – вы продолжаете противостоять нам? Для чего привечаете на своей земле всякую мразь типа бандеровцев или НАТОвской разведки? Неужели не понимаете, что они уйдут – а вы останетесь. И будете отвечать.
