— Извини, — сказала она, — я не могу пригласить тебя к себе. Уже поздно.
— Конечно, — сказал он. — Я, наверное, и не стал бы подниматься. Это было бы… неправильно.
— Ты прав.
Она поцеловала его в губы и легонько оттолкнула от себя.
— Иди же… Стой. В метро уже не успеешь. У тебя есть на такси?
— Есть.
— Правда?
— Да. Я хочу видеть тебя. Завтра. Каждый день.
— Завтра я не могу.
— Когда же?
— Пока не знаю. Я позвоню тебе.
Конечно, ни на какое такси у Павла не было, — забыл кошелек, а в карманах бренчала только мелочь, — и он пошел пешком через весь ночной город и добрел к себе на Черную Речку только под утро. Спать он не ложился вовсе и уже к восьми утра был в институте — бодрый, свежий, счастливый, готовый к трудам.
Она не позвонила. Ни завтра, ни через день, ни через неделю. Он, должно быть, совсем надоел Аде своими звонками. Апрель был ужасен, и Павел спасался только работой, стараясь как можно меньше бывать дома. На первомайские праздники он уехал в Солнечное и заперся там на даче, обложившись расчетами и выкладками. Точно так же он поступил и на День Победы. К исходу мая он почти перестал возвращаться в город, благо дела уже не требовали постоянного его присутствия. Ада позвонила ему прямо на дачу.
— Павел, здравствуйте, я звоню по поручению Тани. Она просила извиниться перед вами. У нее была срочная дальняя командировка, и она там заболела…
— Что, что с ней? Скажите!
— Нет, не волнуйтесь, теперь уже все в порядке. Только из-за болезни она задержалась, смогла прилететь только на полдня и снова уехала.
— Куда? Надолго?
— За границу. До конца июня. Понимаете, это ее первая заграничная поездка…
Павел застонал.
— Вы… вы ей передайте… Впрочем, нет, не надо, я сам ей напишу.
— Напишете?
— Да. Я скоро улетаю. В экспедицию на Памир.
— Надо же! Ну счастливого вам пути и счастливого возвращения. Мы обе будем ждать вас.
— Спасибо.
Павел повесил трубку.
IV
На ранчо все шло тихо-мирно, своим чередом. Но в конце апреля появился гость, которому суждено было стать последним для Тани.
Это был высокий, толстый, седой и очень вальяжный грузин лет шестидесяти. Он прибыл в отсутствие Шерова, которого на ранчо ожидали со дня на день. Получив предварительные указания от хозяина, Джабраил распорядился принять гостя по высшему разряду.
Гость привез с собой бочонок великолепного полусладкого вина и несколько бутылок коньяка с рельефным позолоченным профилем Шота Руставели. Этот двадцатипятилетней выдержки коньяк прославился тем, что никто и никогда не видел его на прилавках какого бы то ни было советского магазина.
Тане он велел называть его «дядей Афто», от похода в Эрмитаж и театры отказался, альбом с девочками просмотрел с интересом, но от их услуг тоже отказался, зато с удовольствием прогулялся с Таней по островам, подернутым первой нежной зеленью. Обедал и ужинал он на ранчо.
На второй вечер, когда они остались в гостиной одни, он накрыл руку Тани своей большой волосатой ладонью и выразительно посмотрел в глаза. Таня приготовилась дать вежливый отпор, но по интонациям дяди Афто поняла, что дело тут совсем в другом.
— Знаешь, дэвочка, — сказал он. — Моя дочь Нино вышла замуж за мингрела, рыжего, как пламя, и подарила мне внучку Кэтэван, по-русски Катя. Ты, дэвочка, очень похожа на мою Катю. Когда я тебя увидел здесь, мое старое сердце заныло. Я не понимаю, объясни мне, ты — жена Вадима?
— Нет.
— Ты любишь его?
— Нет. Я у него работаю.
— Извини, но разве это работа для хорошей девушки? Тебе нужно найти порядочного, надежного человека, выйти за него замуж и подарить ему много красивых и умных детей…
В голосе дяди Афто была какая-то магическая сила, которой Таня не могла противостоять; у нее язык не поворачивался сказать этому старому прохвосту, что это не его ума дело.
— У меня есть жених, — тихо сказала она. — Это очень хороший человек.
— Если он хороший человек, зачем он мирится, что ты здесь? Зачем не заберет тебя?
— Он не знает, что я здесь работаю. И вообще, дядя Афто, я не понимаю, чем так плоха моя работа. Я то же самое делала на каникулах в «Интуристе», а когда получу диплом, наверное, уйду туда совсем. Уверяю вас, я не ложусь под гостей — это в мои обязанности не входит…
— Мне жалко тебя, дэвочка.
Таня обозлилась — как смеет этот жирный ворюга жалеть ее! — но виду не подала. Дядя Афто с грустью посмотрел на нее и переменил тему разговора. Он так интересно рассказывал про старый Тбилиси, что Таня уже через две минуты совершенно забыла про свою злость.
Утром, когда дядя Афто еще спал, Джабраил задал Тане особенно крепкий душ Шарко и уже на самом исходе процедуры сказал:
— Сегодня в город не едешь. Хозяин звонил — он ждет вас с Афто на пикник, часам к двенадцати. Повезешь его к озеру, сразу за озером свернешь налево, на проселок, проедешь километра два. Я там буду ждать.
— Почему не едешь с нами?
— Я пораньше поеду. Шашлык готовить надо.
Утро было теплое, ясное, с обещанием погожего, почти летнего дня. Таня с удовольствием попила кофейку и позволила себе побездельничать в ожидании пробуждения дяди Афто. Шеров время от времени устраивал такие «завтраки на траве», подбирая какое-нибудь живописное местечко. Там всегда бывало весело, а шашлыков, равных тем, которые на таких пикниках мастерил Джабраил, вероятно, не существовало в природе.
Дядя Афто проснулся не в очень хорошем настроении — ломило спину, давала о себе знать много испытавшая печень. Но, глядя на розовое, оживленное лицо Тани, слушая ее веселый голос, рассказывающий об ожидающих их умопомрачительных шашлыках на лоне весенней природы, и сам постепенно приободрился, помолодел и принялся рассказывать о традициях шашлычного стола. Он продолжал рассказ и сидя рядом с Таней в желтых «Жигулях».
Промчавшись по шоссе, они сразу за озером свернули на глухой проселок. Проехав по ухабам километра три, Таня с облегчением увидела на обочине темную фигуру Джабраила.
— Вот и Джаба, — сказала она дяде Афто. — Дальше, наверное, пойдем пешком.
Она притормозила возле неподвижного Джабраила. Дядя Афто не по годам проворно выбрался из машины, обошел ее спереди и, повернувшись к Джабраилу спиной, галантно нагнулся перед Таниной дверцей, намереваясь распахнуть. Она не успела даже взяться за ручку — в секунду лицо дяди Афто страшно перекосилось, побагровело, руки его стремительно взметнулись к горлу, он выгнулся, отпустив дверцу и отступив на шаг от машины.
Этот стоп-кадр будет стоять перед глазами Тани до конца дней. Дядя Афто, в последнюю секунду спинным мозгом почувствовавший опасность и успевший-таки просунуть пальцы под велосипедную цепь, которую накинул ему на шею Джабраил. Сведенное судорогой предельного усилия лицо Джабраила. Мужчины стояли совершенно неподвижно, вжимаясь в землю ногами, чтобы не потерять равновесия. Вся сила рук Джабраила шла на то, чтобы сжимать цепь, а Афто не мог вытащить из-под цепи руки, иначе тут же был бы задушен. Глаза обоих выкатывались из. орбит.
Слабо понимая происходящее, она дернула за ручку, чтобы бежать от этих застывших лиц. Потыкала, всхлипывая, открыть не сумела. Обмякла в полной безысходности от того, что деваться некуда. Она почти явственно услышала в голове негромкий щелчок — и тело перестало подчиняться парализованному разуму, перешло в автономный режим. Таня нашарила под водительским сиденьем монтировку, переползла к незащелкнутой правой дверце, по следам дяди Афто обошла капот и обрушила монтировку на голову старика.
Гори все синим пламенем. Он рухнул, будто подкошенный. Джабраил на мгновение выпустил цепь, чтобы не упасть рядом с Афто, пошевелил занемевшими пальцами, наклонился и уже беспрепятственно сдавил цепью шею Афто. Тот дернулся и замер. Лицо его мгновенно почернело, изо рта вывалился толстый язык.
Джабраил отпустил цепь, выпрямился, посмотрел на лежащего Афто, снова нагнулся и, ухватив труп под плечи, стащил с проселка.
— За ноги бери, — прохрипел он, обращаясь к Тане, которая замерла с монтировкой в руках. — Яма близко.
Таня, двигаясь как робот, подошла и взялась за лодыжки Афто.
Вдвоем они оттащили покойника метров на пятнадцать в лес, к свежевыкопанной яме, у края которой торчали из кучи земли две короткие саперные лопатки. Они сбросили Афто в эту яму.
— Помогай, — сказал Джабраил, взявшись за лопатку. — Быстро надо.
Но она не могла. Едва успев добежать до кустов, она грохнулась на колени, зажимая рот от подступившей рвоты. В голове металось: «Не тварь дрожащая, а право имею!» и еще почему-то: «Зачет, зачет…»
Когда вернулась, вскопанный участок ничем не отличался от окружающей земли, не успевшей просохнуть после зимы. Танины джинсы и высокие замшевые ботинки, лицо и руки были перепачканы землей и блевотиной.
