С этого момента отношения с шефом сделались не просто отличными, а прямо-таки задушевными. Насилу удалось отбиться от настоятельного приглашения пере селиться из Северного городка на хутор, чтоб всегда быть рядом с начальником. Это связало бы Бланку руки и ограничило свободу передвижений. Пришлось даже нагрубить: «Я, ваше превосходительство, приехал в Севастополь бастионы строить, а не при вас сидеть!» Тотлебен не обиделся, даже растрогался.
У этого во всех отношениях выдающегося военачальника помимо честолюбия, свойственного почти всякому генералу, было еще одно уязвимое место, которое Лекс обнаружил не сразу.
За минувший год Эдуард Иванович сделался легендарной личностью, героем, которым восхищалась вся Россия, но внутренне так и остался неродовитым дворянчиком, каким был в начале войны - усердным рядовым служакой из рода войск, который прежде считался малопочтенным и лишь недавно получил право носить усы. В прежние времена петербургская жизнь и вообще «высшие сферы» казались Тотлебену чем-то загадочным и сакральным, где происходит особенная жизнь, недоступная уму простого смертного. Конечно, когда война окончится и героя призовут ко двору, он быстро обтешется, избавится от провинциальных иллюзий, но пока посланец оттуда представляется ему архангелом, спустившимся из небесных чертогов.
Лекс думал: какое огромное значение приобретают даже крошечные слабости и дефекты характера, когда человек находится на посту, от которого зависит судьба великого дела!
Взять того же барона Вревского. Личность незаурядная и даже блестящая во всех отношениях - за исключением одного. Павел Александрович из разряда людей, свято верящих в свою звезду. Есть такой род помешательства, часто развивающийся у феноменально удачливых людей, добившихся жизненного успеха. Со временем у них возникает внутренняя уверенность, что они избраны судьбой и она ведет их, оберегая от поражения, а всё, чего касается их рука, превращается в золото. Вревский искренне убежден в спасительности своего плана - потому что план этот придуман им, человеком с путеводной звездой. Вся история испещрена катастрофами, виновниками которых стали баловни Фортуны, уверовавшие в свою избранность.
Теперь, после разговора с Вревским, Лекс мог со всей определенностью сказать, что задание Лансфорда будет выполнено не в минимальном, а в самом что ни на есть максимальном объеме.
Прочее было вопросом тактики.
С Павлом Александровичем они стали видеться часто, раз в два-три дня, и общались доверительно, словно заговорщики. Генерал рассказывал, что «наша линия» постепенно берет верх, число ее сторонников увеличивается, и спрашивал, что Тотлебен?
«Не беспокойтесь, - отвечал Лекс. - Придет время - всё исполню».
Он чувствовал себя жокеем, который ловко и уверенно правит быстроногим скакуном. Финиш близок, гранпри обеспечен.
И вдруг чуть не вылетел из седла!
Этот маленький эпизод лишний раз показал, что всякое грандиозное свершение зависит от миллиона крошечных непредвиденностей. Никто не застрахован от глупой случайности, которая положит конец самому безупречному, до мелочей просчитанному предприятию. Предводитель заговора Фиески накануне триумфа оступится и упадет в море. Доблестный Кир будет сражен шальным дротиком, и его победоносный поход закончится крахом.
Лекс же едва не погиб еще более досадным образом - от ядра, выпущенного дружественной пушкой.
Двадцать третьего числа на Малаховом, проверяя ход работ по устройству очередного блиндажа, он зазевался и проглядел точно нацеленный снаряд. Ядро ударило в десяти шагах, угодив в кучу щебня. Камни разлетелись во все стороны убийственней шрапнели, положив наповал или ранив дюжину людей, а один косо рассек Бланку лоб над левой бровью. Дюймом правее - и конец. Похоронили бы с почестями, как еще одного героя обороны славного кургана.
Лекс вытирал платком обильно струящуюся кровь, голова гудела, снизу подкатывала тошнота, но сильнее боли и испуга была ярость. Чертов идиот! Как он мог расслабиться?!
Рану заткнул корпией, наскоро перевязал тряпкой, тошноте приказал отвязаться. Она не сразу, но послушалась.
А вечером после обязательной поездки к Тотлебену он встретил в лагере Иноземцову.
Увидев окровавленную тряпку, она вскрикнула. Как Лекс ни противился, настояла, что должна осмотреть рану.
Подробно расспросила, нет ли дурноты и головокружения. Нет, солгал Бланк.
- Нужно тщательно промыть ссадину. Может начаться заражение. Идемте за мной. И не спорьте.
Она была такая бледная, встревоженная, что он повиновался. Поразительно, с чего это Агриппина, каждый день видящая ужасные раны, так разволновалась из-за ерунды.
- Господи, - прошептала она, чем-то осторожно смазывая царапину, - если б камень пролетел не наискось, а попал вот сюда, - легкие прохладные пальцы коснулись виска, - вы бы погибли. Здесь самое узвимое место черепной коробки.
Он пожал плечами, как бы говоря: мало ли, что могло бы случиться, но не случилось. Проклятая голова всё гудела, к вечеру навалилась свинцовая усталость, и хотелось сидеть так подольше: чтоб руки Иноземцовой скользили по коже, чтоб звучал ее тихий голос.
- Если б я могла… Если б я имела над вами власть, я бы запретила вам так безрассудно рисковать жизнью. Я бы заперла вас под замок и не выпустила, пока не закончится война… - Словно спохватившись, она поправилась. - Если б каждая женщина - мать, жена, возлюбленная, сестра - могла не отпускать от себя того, кого любит, война стала бы невозможной. Государствами должны править женщины!
- Британией правит женщина, - усмехнулся Лекс. - Крым тоже завоеван женщиной.
Но Агриппина не приняла шутливого тона.
- Я не императрица, у меня нет власти над мужчинами. Но я никогда больше не повторила бы ужасной ошибки, которую совершила в жизни дважды. Мне нельзя было их от себя отпускать. Ни первого, ни второго…
Она говорит о своих мужьях, понял Бланк.
- …Первый всего лишь уходил в плавание, но что-то рвалось у меня в груди. Я была еще совсем глупая, почти ребенок. Я думала, что так всегда бывает при расставаниях. А это сердце предчувствовало… - Руки, накладывающие бинт, на секунду замерли. Взгляд был устремлен поверх головы Лекса. - Но во второй раз, когда мой капитан уходил на бастион, я всё знала и понимала, однако изображала из себя спартанку. Странно, как это я еще не сказала на прощанье: «Со щитом или на щите». Нужно было вцепиться намертво и не отпускать…
- Хорош был бы мужчина, который в такой ситуации вас бы послушался, - заметил Бланк, глядя на ее губы. До них было не дальше пяти дюймов.
Он думал: эта женщина не пользуется парфюмерией, но ее природный аромат лучше любых духов.
- Хорош! - сердито воскликнула Иноземцова. - И если б моим мужчиной были вы… - Она сбилась было, но все-таки продолжила. - …Если б мы с вами любили друг друга, по-настоящему любили, никуда бы вы от меня не ушли.
«Что если правда?» - вдруг пришло в голову Лексу. Он даже испугался этой мысли - такая она была неожиданная, быстрая, охотная.
Нет-нет, чушь и ересь!
- Стало быть, всё к лучшему, - как можно легче произнес он. - Потому что мне нужно возвращаться на Малахов, проследить, правильно ли кладут накаты на девятый и десятый блиндажи, а вы бы заперли меня под замок и криворукие землекопы всё бы перепутали.
Она лишь печально улыбнулась, но глаз не отвела, и в них ему почудился некий непроизнесенный вопрос.
В груди у Лекса что-то сжалось.
Как-как она сказала? «Если б моим мужчиной были вы»? Но разве женщины - приличные женщины - могут такое говорить постороннему человеку? А она сказала настолько естественно, что он даже не сразу поразился.
Лекс давно решил для себя, что права на личную жизнь не имеет и семьей обзаводиться не станет. Потому отношениям с женщинами он важности не придавал. Взрослому мужчине необходимо удовлетворение физиологического инстинкта, полное воздержание вредно для телесного здоровья и отравляет ум пагубными вожделениями. Противиться требовательному зову плоти - все равно что иссушать организм голодом.
Тому, кто не держит дома собственной кухарки, естественно питаться в харчевне. В крупном городе - Лондоне, Париже или Дрездене - нетрудно найти гетеру, которая не вызывает отвращения излишней вульгарностью. Если же таковой рядом не было, Лекс предпочитал снимать напряжение ледяной водой и физическими упражнениями. В Балаклаве, например, борделей было сколько угодно, но брезгливость не позволяла Бланку иметь дело с шлюхами столь низкого пошиба. Обливаться водой приходилось каждое утро, а нередко еще и вечером. Очень возможно, что эта профилактическая процедура, закалив тело, спасла Лексу жизнь в невыносимо студеную зиму, когда люди вокруг умирали тысячами от простуды, инфлюэнцы и пневмонии.
