Вскоре после полуночи Капюшон покинул лазарет и сел в лодку. Вели его двумя яликами, слева и справа. Ну а на Северной стороне деться он уже никуда не мог. Молодцы аккуратно сопроводили шпиона до самого места ночлега. Цацанидис остался там караулить, а Харитонов поспешил к начальнику. Благо бежать было недалеко.
Услышав, где именно обитает Капюшон, штабс-капитан сразу понял, кто это.
Барак под соломенной крышей с десятью отдельными дверями и крашенными в белый цвет ставнями? Это дом, где проживает медицинский персонал Андреевского госпиталя. Третья дверь справа? Адресат известен. Мистер Арчибальд Финк, собственной персоной. Давно на подозрении.
Выяснив личность агента, Аслан-Гирей отнюдь не торопился его арестовывать. Зачем же? Нужно поглядеть, нет ли сообщников. Выяснить, в каком направлении устремлены интересы шпиона - тогда можно будет вычислить, в чем заключается полученное им задание.
За Финком установили круглосуточную слежку, с пересменкой каждый час, чтоб американцу не примелькались одни и те же лица.
Круг контактов вражеского лазутчика оказался обширен. Общительный и любознательный житель Нового Света, что-то очень уж быстро научившийся изъясняться по-русски, бывал повсюду и приятельствовал решительно со всеми. Хирургом он был не поддельным, а настоящим, причем искусным. Оперировал много и охотно, не отлынивая от дежурств на Южной стороне, как некоторые иные врачи. (И понятно, почему. Сеанс связи был осуществлен как раз в ночь такого дежурства.) Дальше - интересней. Великое завоевание прогресса - электрический телеграф, не то что прежний семафорный. К нынешнему лету из Севастополя наконец протянули проволоку до самого Петербурга, так что стало возможно передавать донесения и получать ответы в течение суток. На запрос в иностранную секцию Третьего отделения поступила справка о Финке, пересланная аж из самого Вашингтона. Тамошний представитель секретной службы его императорского величества среди прочего сообщил важную деталь: оказывается, Финк завершил свое образование в Оксфорде. Однако же в документах, которые он представил Военно-медицинскому ведомству, сведения о проживании в Англии отсутствовали. Кроме того, в ходе негласного обыска, произведенного на квартире шпиона, была обнаружена тетрадь, густо исписанная шифрованными записями. Разобрать можно было только числа. Под каждой датой значились столбиком какие-то аббревиатуры. Вот как это выглядело:
«11(23).7.55
A.r.h.
A.l.f.
P.w.th.
D.c.f.w.r.th.».
- и так далее, иногда по нескольку десятков обозначений за день. Некоторые группы букв повторялись по многу раз. Что таила в себе эта абракадабра, было непонятно. Тайнопись не давала Девлету покоя, она снилась ему по ночам, и сны эти были мучительны.
Еще одна мука, уже не умственная, но сердечная, обрушилась внезапно.
Через несколько дней после того, как загадка английского шпиона разрешилась, в шатер к Девлету - впервые - заглянула госпожа Иноземцова.
Он собирался ехать на Малахов, потому что накануне туда наведался Финк - якобы попрактиковаться в первичной обработке ран на перевязочном пункте. Чем он там занимался на самом деле, Аслан-Гирей надеялся выяснить на месте. Активность вражеских лазутчиков в этой ключевой точке обороны в последнее время многократно усилилась.
- Садык сказал, вы отправляетесь на Малахов курган? - спросила Агриппина Львовна.
Всякий раз, видя ее после разлуки, даже самой короткой, Девлет поражался несовершенству своей зрительной памяти. Наяву Иноземцова неизменно оказывалась еще красивей, чем ему помнилась, а уж он, казалось бы, изучил ее лицо до мельчайшей черточки.
- …Да, отправляюсь, - ответил он после заминки, понадобившейся, чтобы справиться с сердцебиением (это тоже случалось каждый раз). - Есть небольшое дело…
- Как у вас бесприютно. - Она осмотрелась. - Зачем вы отдали мне все ковры? Я велю половину принести сюда. Нет, в самом деле, какая-то монашеская келья. Это ваша сабля? А это что? То есть кто?
Он молчал, взволнованный ее близостью и тем, что она касается предметов, которые составляют часть его
жизни. Отныне к каждому из них он будет относиться бережно.
- Фотографическая карточка. Я сделал ее год назад, по пути в Севастополь. Думал удивить мать. Она в своей глуши этакого чуда не видывала. Но из-за осады портрет доставили только теперь. Мои родные из Крыма давно уехали. Собираюсь послать им по почте.
- Боже мой, - прошептала Иноземцова. - А я и не узнала. Я вас таким не видела… Какой вы были красивый!
Он улыбнулся, до боли сжав за спиною кулак.
- Говорят, шрамы украшают мужчину. С этой точки зрения моя внешность от войны сильно выиграла.
Но она не поддержала шутки и, кажется, даже не расслышала.
- Мерзость, мерзость… - пробормотала Агриппина Львовна. - Убивают, калечат… А мать вас видела после… этого?
Спросила - и сама испугалась.
- Ой, простите! Я не должна была…
- Слава Аллаху, мать меня таким не видела. - Внезапно, будто о чем-то давно решенном, он сказал. - И не увидит. Ежели останусь жив, сделаю небольшую операцию и стану таким же, как прежде. В мирное время пугать честной народ моей нынешней рожей было бы негуманно.
Иноземцова внимательно посмотрела на его лицо. Девлет изо всех сил постарался сохранить улыбку, но давалось это нелегко.
- Разве что ради матери… Но, знаете, я привыкла к вам такому. И мне будет странно, если вы переменитесь. Вы ведь не дама, и ваши раны стоят дороже любых орденов.
Деликатничает, не хочет обижать, подумал Аслан-Гирей. С деланным равнодушием пожал плечами:
- Мне-то все равно, но жалко старушку. И потом ведь надо же когда-нибудь жениться.
Вот эти слова прозвучали хорошо - легко, весело. В эту минуту он окончательно пообещал себе, что непременно сделает рино… как ее… надо переспросить у барона Бланка.
Тысяча чертей, то бишь шайтанов! Ведь он действительно был красив. И может снова стать таким. Приедет после войны в Севастополь с нормальным лицом, без траурной повязки на глазу, с подстриженными и подвитыми усами, в сшитом на заказ гвардейском мундире. Нанесет Агриппине Львовне визит - это так естественно.
«И что дальше? - оборвал он распоясавшееся воображение. - Предложишь вдове руку и сердце? Скажешь: будет вам горевать, мертвым - могила, живым - совет да любовь? Может, еще и веру сменишь? Станешь, к примеру, Дмитрием Архиповичем Аслангиреевым. Тото она тебя зауважает».
- У меня к вам небольшая просьба, - сказала тут Иноземцова. - То есть большая. Это важно. Будете на Малаховом - разыщите, пожалуйста, Александра Денисовича. Он со вчерашнего дня там безвылазно. Что-то строит. Я приготовила для него мазь. У него ведь контузия, вы знаете?
И протянула баночку.
«Она пришла ко мне, впервые, из-за этого? - подумал он, и сжалось сердце. - Из-за мази для Бланка?»
Но не в мази было дело, а во взгляде. Вчера вечером он уже видел на ее лице это выражение - и не мог взять в толк, что оно означает.
У Девлета вошло в привычку, выходя из шатра или возвращаясь в него, обязательно смотреть в сторону домика, который он выстроил для Иноземцовой. За всё вре мя он ни разу не видел, чтоб в окошке горел свет. Агриппина Львовна если и наведывалась туда, то ни разу не оставалась ночевать. Почему - неизвестно. Не может же быть, чтоб каждую ночь она дежурила в госпитале? Аслан-Гирей очень хотел бы знать, что не так, но не осмеливался спросить.
А вчера вдруг смотрит - светится! Ноги сами понесли в ту сторону.
Он не собирался подглядывать. Просто, как всякий человек, идущий в темноте мимо освещенного окна, скосил бы в глаза в щель между занавесками. Ничего особенного.
Но приблизился и вдруг услышал звук пианино. Инструмент Девлет распорядился перенести из госпитального барака в первый же день - вдруг Агриппине Львовне все-таки захочется помузицировать. Вот и в самом деле захотелось!
Событие это было такой несказанной важности, что Аслан-Гирей забыл о деликатности и, конечно, остановился, заглянул. Вообразилось, что у Иноземцовой гость и играет она для него.
Гостя никакого не было. Агриппина Львовна сидела одна. Смотрела не на клавиши, а на свечу. Замедленно, с перерывами, лился ноктюрн, и поскольку руки женщины тонули в густой тени, казалось, что музыка рождается сама по себе.
Девлета поразило выражение ее лица: рассеяннонежное, с мечтательной полуулыбкой. И взгляд. Прежде он такого взляда у нее не видел.
Точно так же затуманились матовые глаза Иноземцовой сейчас, когда она произнесла имя Бланка…
Почувствовав, что бледнеет, Аслан-Гирей сказал:
- Нет, про контузию не знал. Мазь передам.
- Благодарю вас. Я знаю, вы человек надежный и непременно его отыщете…
Девлет лишь наклонил голову. Ему хотелось, чтобы Агриппина Львовна поскорее ушла. Но она не торопилась.
