— Что они там, дерутся, что ли? — спросил я Клоостербура.
Он цинично хмыкнул и сказал:
— Дерутся? Старик пристает к Лисье. Ты что, не заметил, что он пошел за ней?
— Нет, хозяин… Нет! — слышал я мольбы Лисье. Даже в беде она помнила свое место. Когда она вновь вошла в зал, вид у нее был еще более беспомощный, чем всегда. Хозяин пришел попозже, смущенно покашливая. Я решил, что после смерти черти в аду будут поджаривать его, как он жарит свои подозрительные котлеты. Ну да, мне ведь было девятнадцать.
Спустя некоторое время, в понедельник утром, когда в суде не ожидалось ничего интересного и у нас неожиданно оказалось много свободного времени, мы с Клоостербуром пошли в закусочную. Хозяин сам разносил кофе.
— А где же Лисье? — спросил я.
— Кажется, заболела, — ответил он неохотно. — Так сказала женщина, у которой она снимает комнату.
— А где она живет? — осведомился Клоостербур.
Он получил адрес. Когда мы пили кофе, он сказал: — Зайдем к ней, отнесем цветы. Так, ради шутки.
— Вот здорово! — обрадовался я.
Выйдя из кафе, мы купили у уличного торговца на гульден — тогда это еще была значительная сумма — два огромных букета. А немного погодя уже звонили в дом на одной из боковых улочек, где жила Лисье. Открыла нам хозяйка, на лице которой прямо-таки было написано «вдова». Она смотрела на нас с удивлением, чуть ли не с ужасом.
— Мы к Лисье, — сказал улыбаясь Клоостербур.
— Ой, какие цветы! — воскликнула женщина и, шагая впереди нас на третий этаж, бормотала: — Цветы… так, так…
В конце коридора она открыла дверь и крикнула:
— Посмотри-ка, кто пришел!
Лисье лежала на огромной старомодной кровати. Она словно утонула в ней. На тумбочке стоял в рамке портрет повара. Мне это немного не понравилось. Портрет был излишне отретуширован, прилизанные волосы жирно блестели.
— Здравствуй, Лисье, мы принесли тебе цветы, — весело сказал Клоостербур.
Мы положили букеты на кровать. Какое-то время девушка смотрела на них, потом уткнулась лицом в подушку и заплакала.
— Ну перестань, — успокаивала ее хозяйка, — ведь господа к тебе по-хорошему.
Но плач становился все отчаянней.
— Ну что ты, — сказал Клоостербур и положил свою большую руку ей на плечо.
Лисье с головой исчезла под одеялом. Мы немного постояли. Потом ушли.
На лестнице хозяйка вздохнула:
— Бедняжка.
— Почему она так плакала? — спросил я.
— Да вот… эти цветы… Мужчины принесли ей цветы. Она к такому не привыкла. Сколько она вынесла от мужчин.
Как вы думаете, почему она лежит в постели? — И, покачивая жалостливо головой, она повторила: — Бедняжка.
Через неделю Лисье опять усердно трудилась в закусочной. Только улыбка у нее была теперь не поэтическая.
Лань
В дверь робко постучали, и в кабинет директора вошла девушка.
— Господин директор, не могли бы вы сейчас подписать почту? — спросила она. Ее голос. Такой застенчивый.
— Разумеется, юфрау Ваутерс. Подождите минуточку.
При этих словах она подошла ближе и стала рядом, чтобы переворачивать страницы в большой зеленой папке с письмами. От девушки исходил нежный аромат под стать голосу.
— Здесь я пропустила «т» и вставила чернилами. Если вам это кажется неаккуратным, то я перепечатаю письмо.
— Ах нет, юфрау. Письмо адресовано менееру Боку (Бок (Ьо1с) — козел (нидерл.).). Зачем тратить силы ради какого-то козла?
Ее улыбка. Такая поэтичная.
— Все. Это последнее?
— Да, менеер.
— Вы опять отлично справились со своей задачей, отлично. — Он слегка коснулся ее руки и посмотрел на нее. — Я очень доволен вами.
Она покраснела и, прижав к груди папку с письмами, шагнула в сторону. Затем пошла к двери. Походкой лани. Но это сравнение ему не понравилось. Слишком избито. И все же она шла как лань. Когда дверь за ней захлопнулась, он вдруг раздраженно подумал: «Не надо было касаться ее руки».
Директор взглянул на часы. Около пяти. За окнами лил дождь и завывал ветер. Наступающий вечер пугал его. Крохотная рюмочка с женой, которая не выносит спиртного. Тягостный разговор, конечно, опять о Йоосте Яне и его коммуне, в которой тот теперь жил. Ужин. А потом телевизор, болтливый целитель одиночества вдвоем.
«Не пойду домой, — решил он. — Не хочется. Какое мне дело до того, что там вытворяет Йоост Ян. Коммуна или не коммуна. Пусть поступает как хочет. Мне спокойнее оттого, что он теперь почти никогда не приходит домой со всеми! своими дерзкими спасительными идеями. Сиди и не вздумай возражать, иначе он разозлится. Чувствуешь себя санитаром в сумасшедшем доме. Стараешься не выводить пациента из 1 себя. — Он снял трубку и набрал домашний номер. — А раньше он был славным мальчишкой», — подумал он с нежностью.
— Да, алло! — ответила жена.
Ее голос. Такой усталый.
— Это я, — сказал он. — Очень неприятно, знаешь, но мне придется поужинать с коллегами в городе. Нет. Деловая встреча. Не стоит завидовать. Нудное занятие с горячими блинчиками под занавес. На рыбу теперь не раскошелишься. Поздно не засидимся. Они еще постарше нас, и ночной клуб со стриптизом не предусмотрен. К одиннадцати они определенно выдохнутся. Да. Что? Ну а почему он должен звонить? Такой парень без причин не звонит. Раз не звонит, значит, нет причины. И нечего волноваться.
Закончив разговор, он еще немного посидел, откинувшись в кресле-вертушке и скрестив руки на жилете с авторучками. Он чувствовал себя одновременно и нерешительным и смешным — странная комбинация. Наконец встал, надел пиджак и выключил свет. Секретарша была в комнате не одна. На подлокотнике кресла, положив руку на плечо девушки, сидел какой-то парень. Увидев директора, он встал.
— Ах, юфрау Ваутерс, — сказал директор, — я, наверно, имею удовольствие видеть вашего жениха?
Парень ухмыльнулся. На нем был забавный яркий пуловер, который, казалось, вот-вот развалится на куски.
— Давайте знакомиться. Я бессердечный начальник, заставляющий вашу подружку так много работать.
— Меня зовут Аатье, — представился парень. С усмешкой. Рука у него была вялая и потная.
— Какой у вас изумительный пуловер, — заметил директор. — Такой не часто увидишь.
— Сам связал, — ответил парень.
— Прекрасная работа. И такая оригинальная расцветка. Хвалю. Ну что ж, до свидания. И приятного вечера.
На улице было еще противнее, чем он предполагал. Сражаясь с немилосердным встречным ветром, он воскликнул:
— Господи, Аатье умеет вязать! Господи боже мой!
У стойки в кафе, где царил обманчивый уют, после первого глотка он подумал: «Не стоило позволять себе эту плоскую шутку насчет менеера Козла».
Из старого зеркала над стойкой на него сквозь дорогие очки укоризненно смотрел седеющий мужчина.
Отношения с почитателем
Господин Йо, все такой же элегантный, стоял на трамвайной остановке и, как бывало, приподнял шляпу в знак приветствия. На лице его вновь расплылась широкая улыбка, когда он горячо воскликнул:
— Добрый день! Добрый день! Опять домой, писать очередной великолепный рассказик? Да, вижу, вижу, на вас нашло вдохновение. Любопытно, что нас ждет на сей раз? Я весь в ожидании. Какая мудрость во всем, что вы поверяете бумаге! Какой тонкий юмор! И откуда вы все это черпаете? — Ох… - вздохнул я. Да и что можно добавить к тексту, который достоин музыки Вагнера? Я внимательно посмотрел ему в глаза. В них читалась ненависть, неподдельная ненависть. А ненависть придает сил.
— А ваши книги, книги мастера! — кричал он. Продолжения я не слышал, потому что отключил слух, как отключают звук телевизора, и видел лишь его шевелящиеся губы, на которых все еще играла отвратительная ухмылка. Мои мысли, получив свободу, улетели теперь в далекое прошлое.
Они вернулись более чем на двадцать лет назад. В маленький кабачок, куда я в то время наведывался ежедневно, привлеченный тамошней уютной атмосферой. На стене какая-то романтически-наивная душа прошлого века нарисовала лес. Картина выцвела, и бурые потеки делали лес загадочным. Мне этот лес нравился. Новый трактирщик заклеил лес обоями. Но до этого грубого вмешательства в дряхлеющем кабачке хозяйничала милая старая дама, этакая провинциальная тетушка, по ошибке угодившая за стойку. Странные у нее были посетители. Мрачный седовласый старик, пытавшийся утопить в кружке память о немецких концлагерях и порой, как усталый ребенок, склонявший свою измученную голову на плечо моей жены. И еще один старец по имени дядюшка Ян, лицо которого было вечно изукрашено лейкопластырем, потому что по утрам у него сильно дрожали руки, а он все равно упрямо брился чем-то наподобие мясницкого ножа. Был там и вредный горбун, страдавший недержанием мочи. Возле него на полу частенько стояли лужи, и хозяйка говорила: «Смотри, ну что же ты опять наделал».
