С целью изъять из обихода все, что мешало царскому самовластию править страной по своей воле, но вместе с тем также и с целью преподнести эти узаконения как совместное, царское и церковное, «устроение» жизни всего общества, был организован Стоглавый собор 1551 г. В Главе 4 прямо говорилось: «...а которые обычаи в прежние времена после отца нашего великаго князя Василия Ивановича всея Русии и до сего настоящаго времени поизшаталися или в самовластии учинено по своим волям [выделено мною. – Л. Ч.] или прежние законы, которые порушены или ослабно дело небрегомо божиих заповедей, что творилося, и о всяких земских строениих и о наших душах заблужении о всем о сем довольно себе духовне посоветуйте и на среди собора сие нам возвестите, и мы вашего святительскаго совета и дела требум и советовати с вами желаем о Бозе утвержати нестройное во благо».[476] Упоминая о самовластии, царь имел в виду боярское правление, которое он оценивал опять-таки с позиций борьбы за власть: «Боляре и вельможи... совет не благ совещаше ми вменяющи, яко мне доброхотствуют, но паче же себе самовластие улучающе (выделено мною. – Л. Ч.)» [263] . В задачи Стоглава входило также исправить судебник «по старине» [267] и устроить «все по чину» [260] . При этом речь идет все время о душе царя и о душах его подданных, и «устроение» подразумевает именно устроение душевное [259, 264 и др.]. Фактически же регламентируются и замыкаются в образцы и каноны-чины все стороны жизни человека. О Стоглавом соборе мы будем еще говорить позднее в связи с понятием «чин» в культуре середины – второй половины XVI столетия.
Наглядной иллюстрацией идеи божественности происхождения и старинности царского самовластия стала декорация Мономахова трона Ивана Грозного, созданного в 1551 г. для Успенского собора Московского Кремля. Эта деревянная сень, сохранившаяся до наших дней, представляет собой помост, опирающийся на четырех резных львов, окруженный глухими метровыми стенками и увенчанный восьмигранным украшенным розетками шатром, напоминающим по форме верх шапки Мономаха. На дверцах, ведших внутрь, был вырезан текст из «Сказания о князьях владимирских», рассказывающий о получении Владимиром Мономахом в XII столетии царских регалий от Константина Мономаха. На стенках сени помещены двенадцать рельефных изображений с текстом из того же «Сказания», иллюстрирующие отдельные сцены из него («Совет с боярами», «Осада Константинополя», «Венчание Владимира Мономаха» и пр.). Покоящийся на львах – царственных символах – Мономахов трон величием и украшенностью должен был внушать подданным мысль о глубинных «кровных» корнях и незыблемости царской власти. В стенописи Архангельского собора – усыпальницы князей московской династии – в 1565 г. появилось более 60 изображений московских князей, начиная с Ивана Калиты и кончая Василием III, отцом Грозного, захороненных здесь (на Стоглавом соборе 1551 г. было принято постановление, разрешающее писать живых людей («цари, и князи, и святители, и народы...» [314] ). Впечатляющими были и фрески Золотой палаты Московского Кремля, где идеи преемственности власти и богоизбранности царя подчеркивались дополнительно подобранными сюжетами из Библии. Фрески этой парадной палаты были уничтожены в 1752 г., но осталась подробная их опись, сделанная в 1676 г. знаменитым живописцем Симоном Ушаковым. В центре свода был показан Эммануил, восседающий на радуге в сфере, вокруг которой шла надпись: «Бог-отец премудростию своею основа Землю и человека небом благослови».[477] Этот благословляющий жест с небес как бы осенял остальные композиции палаты: победы Гедеона, ассоциировавшиеся с недавними победами над Казанью и Астраханью (1552 и 1556 гг.), сюжет «Разболевся царь Езекия», который связывают с болезнью Ивана Грозного 1553 г., обнаружившей неподчинение аристократии; повесть о царевиче Иоасафе и пустыннике Варлааме, в которой современники видели намек на взаимоотношения молодого царя Ивана и его мудрого советника Сильвестра и др. Весь нижний ярус росписи на трех стенах был посвящен «Сказанию о князьях владимирских». Там размещалось подробное повествование о походе Владимира Мономаха за царскими регалиями в Константинополь к Константину Мономаху. Не были забыты также и Владимир Святославич, святые князья-мученики Борис и Глеб, Андрей Боголюбский, Иван III и Василий III, чьи изображения были помещены в парусах над столпами палаты. Остальные князья московского дома были показаны в медальонах под окнами. Все это должно было создавать обобщенный образ Святой Руси и ее царя-самодержца, занявших свое законное место в вечном времени и мировом пространстве.
Централизация государства потребовала создания единой версии исторического развития Руси. Вмешательство самого монарха в это дело резко усиливало догматизацию, которая и так шла на смену средневекового историзма. В 1572 г. Иван Грозный запретил любое упоминание об опричнине. Он стремился вписать в русскую историю только те страницы, которые считал нужными, и выкинуть из нее все, что его не устраивало. Эпоху Ивана Грозного можно назвать временем чинных лествиц, создававших монументальные застывшие иерархические ступени, уводящие в бесконечность к Богу. Одна из подобных лестниц на небо была составлена из князей и царей русских в «Степенной книге»:[478] «И мнози... многообразными подвиги, яко златыми степенми на небо восходную лествицу непоколеблему водрузиша, по ней же невозбранен к Богу восход утвердиша себе же и сущим по них» [133] . Стержнем исторической концепции «Степенной книги» стала не просто царская родословная, а родословная «святых» – «Мнози убо от них, аще и не празднуеми и не явлении, но аби святи суть» [189] , достойных царствия небесного; а об отце Ивана Грозного говорится уже как о земном божестве – «убо существом телесным равен царь, властию же достойнаво его величества приличен вышнему» [189] . Образ лествицы, ведущей к небу, дополнялся образом райского сада: «Книга степенна царскаго родословия, иже в Рустей земле в благочестии просиявших богоутверженных скипетродержателей, иже бяху от Бога, яко райская древеса насаждени при исходящих вод, и правоверием напаяеми, богоразумием же и благодатию возрастаеми, и божественою славою осияваеми явишася, яко сад доброраслен и красен листвием и благоцветущ; многоплоден же и зрел и благоухания исполнен, велик же и высокверх и многочадным рождием, яко светлозрачными ветми разширяем, богоугодными добродетельми преспеваем» [5] . Созданная, по всей видимости, в 1560–1563 гг. духовником царя Афанасием, будущим митрополитом, Степенная книга построена на летописных и агиографических данных, сказаниях о чудесах, повестях и представляет собой набор кратких жизнеописаний русских князей. Так же как в «Сказании о князьях владимирских», здесь проводилась мысль о преемственности киевских, владимирских и московских правителей, расположенных по 17 степеням-граням. Причем московским князьям отдается явное предпочтение, и именно они как «богоутверженные скипетродержатели» [5] оказываются в центре внимания.
Прославлению московского княжеского дома и его верхней ступени – самодержавства Ивана Грозного – посвящены и произведения, вошедшие в Лицевой летописный свод, состоящий из 10 томов и украшенный примерно 16 000 миниатюр.[479] Начинаясь с изложения всемирной истории (ей отведены первые три тома), «Лицевой свод» в семи последующих томах повествует о русской истории с 1114 г. (том, освещавший начальный период русской истории до 1114 г., не сохранился) по 1567 г. Установлено, что это грандиозное многотомное сочинение создавалось в 1568–1576 гг. под личным контролем Ивана Грозного. Особенно сильной правке подвергся том, описывающий события царствования Ивана IV (с 1533 по 1567 гг.), так называемая Царственная книга; в нем на полях сохранились многочисленные приписки с обвинениями князей, бояр и других лиц, подвергшихся преследованиям со стороны царя. Оправдывая кровавые расправы тирана, неизвестный редактор последнего тома «Свода» пытался не только смягчить впечатление от них, но и доказать право московского царя войти в плеяду великих владык мира. Впрочем, задача вписать русскую державу в ряд мировых империй решалась на каждой странице «Свода», чему способствовали и большеформатные цветные миниатюры, иллюстрирующие едва ли не каждое значимое с точки зрения составителей событие русской истории. Они были выполнены группой художников (насчитывают десять «рук»[480] ). Говоря о достоинствах миниатюр, исследователи подчеркивают, что они являются ценным историческим источником, отражающим быт и культуру своего времени, поскольку художники вольно или невольно вносили в изображения те детали, которые видели в реальной действительности, почерпнули из исторической литературы, рукописных книг и фольклора. Столь мощный пласт всемирной и русской истории, представленный «в лицах», конечно же, должен был «работать» на идею возвеличивания царя и его власти. Скорее всего, «Лицевой летописный свод» планировалось показывать иностранным послам, другим знатным лицам, прибывающим к русскому двору. Возможно также, что по нему могли обучать царских детей истории. Так или иначе, «Лицевой свод» стал еще одним памятником «ложного монументализма» (определение Д. С. Лихачева), направленным на создание идеализированного образа царства Ивана Грозного.
