Столь же печальной была и судьба игумена Троице-Сергиева монастыря Артемия. Он долгие годы провел в пустыни неподалеку от Кирилло-Белозерского монастыря, в 1551 г. по приказу молодого Ивана IV был вызван в Москву и поставлен в игумены Троице-Сергиева монастыря, одного из самых богатых церковных землевладельцев. Сделано это было, по-видимому, по инициативе Сильвестра, также имевшего в то время нестяжательские взгляды. Прежде чем поставить вопрос об ограничении или изъятии земель у церкви, Иван Грозный стремился заручиться поддержкой верховных иерархов, к каковым он и причислил Артемия. Однако, столкнувшись в Троице-Сергиевом монастыре с приверженцами иосифлян, Артемий не вступил в конфликт, а ушел на Север, покинув сан, к которому он и не стремился. Тем не менее в 1554 г. иосифляне добились осуждения Артемия за еретичество. Он был сослан в пожизненную ссылку в Соловецкий монастырь, откуда бежал в Литву.
То, как быстро и решительно церковь расправилась с вновь возникшей ересью антитринитариев и «новым учением» Феодосия Косого, лишний раз доказывает, каким сильным был контроль за любым инакомыслием в стране. Из «Послания многословного», приписывавшегося Зиновию Отенскому и обличавшего еретиков, явствует, что Феодосий Косой, Игнатий, Вассиан и другие были прежде всего нестяжателями, разоблачали неправедную жизнь белого и черного духовенства, церкви называли «кумирницами», поскольку в них поклоняются кумирам, мощи святых именуют «еллинскими мертвецами», а всех почитающих иконы и мощи зовут «погибшими и заблудшими... последующими человеческым преданием».[495] Главное же обвинение, звучавшее в их адрес, было то, что они якобы объявляют все религии равными, а себя самих истинными учителями – «истину паче всех познали»,[496] признающими только Ветхий и Новый Заветы, отдельные произведения Василия Великого и Иоанна Златоуста. Из двух посланий, которые Артемий адресовал царю, явствует, что он был искренним сторонником Нила Сорского, считал, что истинное монашество должно протекать в уединении (особножитии) в скиту, чтобы все время и все силы монахи отдавали совершенствованию своей души, и все их «дела» сводились к соблюдению заповедей, в особенности евангельской заповеди любви к Богу и ближнему своему. Связь Артемия с еретиками проистекала из соблюдения этой же заповеди: он категорически не соглашался с практикой казни еретиков, призывая к терпению и «кротости», даже если еретики выступали не только против обрядов («обычаев»), но и догматов церкви. Артемий уважал свободу мысли и в себе, и в других. Еретикам он прощал их «ребячье мудрование по неведению».[497] Не будучи еретиком, Артемий был свободомыслящим человеком, что видно из его утверждения о соотношении тела и души в человеке: себе он позволял отнюдь не канонические, рационалистические высказывания типа: «...вся духовная от телесных рождаются, якоже от нага зерна клас, тако бо предваряют духовных всегда телесная».[498] На примере непростой судьбы Артемия видно, что человек чистый и принципиальный легко мог стать игрушкой в политической борьбе между светской и церковной властями, был зажат в тиски канонического мышления и поведения и перемолот государственной машиной.
Конечно же, самой известной у историков стала драма князя Андрея Курбского, вынужденного бежать в 1564 г. в Литву. Из ближайшего советника царя во времена «избранной рады» он превратился в изгоя, вынужденного порой воевать против русских, но как бы компенсировавшего эту невольную измену активной защитой православия. Рассказывая о себе в «Истории о великом князе Московском» и многочисленных посланиях к разным людям, он ностальгически вспоминал и, возможно, преувеличивал свою роль и при взятии Казани, и во время Ливонской войны, и при дворе Ивана IV в качестве мудрого и прямодушного советника. Он не был против формирования культуры внеличностного типа, но хотел участвовать в этом процессе как один из лидеров аристократии. Оказавшись в оппозиции, он смело упрекал царя в злодеяниях, приведших к мученической смерти сотен ни в чем неповинных людей. Своеобразный мартирий, созданный Курбским в «Истории», привел его к выводу, что «Святая Русь» теперь будет называться таковою не столько из-за обилия святынь, сколько из-за обилия мучеников.
Не будем перечислять общеизвестные примеры трагических судеб многих и многих представителей княжеских и боярских родов времен Ивана Грозного, особенно периода опричного террора, когда поводом для казни или ссылки мог послужить отказ надеть «харю» на пиру по приказанию царя, злое слово или взгляд, брошенный в сторону деспота, нелепый слух и обвинение в заговоре, чародействе, сглазе и т. п. Еще более бесправным был беспородный человек. Оказавшись один на один с государством, олицетворенным земным Богом – царем, человек легко мог потерять не только свободу, но и жизнь. Из субъекта он превращался в объект, которым манипулируют светская и церковная власти. Его разумная душа превращалась в полый сосуд, куда вливалось нужное государству содержание. К середине XVI в. складывается ситуация, охарактеризованная Н. А. Бердяевым так: «...русский народ в своей религиозной жизни возлагается на святых, на старцев, на мужей, в отношении к которым подобает лишь преклонение... Русский народ хочет не столько святости, сколько преклонения и благоговения перед святостью, подобно тому как он хочет не власти, а отдания себя власти, перенесения на власть всего бремени».[499]
2. Торжество «чина» в культуре
К середине XVI столетия «чин» становится главным понятием в политической, церковной, общественной и частной жизни, в культуре в целом. Чин пронизывает насквозь всю жизнь людей той поры, начиная с самого монарха. На царство его венчают исключительно по чину, специально созданному с этой целью. Его выходы в храмы, на приемы иноземных послов, на встречи с высшими церковными иерархами и т. п. расписываются по соответствующим чинам, где порой указывается каждое слово и каждый жест, которые следует говорить и делать, местоположение всех персон, участвующих в действе, поза каждого из участников и пр. Понятие «чин» становится крайне разветвленным и многогранным, оно означает прежде всего богоустановленный порядок мироустройства в целом, затем государственный закон и порядок, канон, социальный статус каждого человека, его место в обществе, а уже потом церемониал, ритуал, порядок того или иного действа или обряда, а также многое другое.
Иван Грозный в первом послании Андрею Курбскому четко определил свое понимание роли и значения чина в жизни русского государства и общества: «Кождо в чину своем и в службе своей да будет».[500] Он не раз разъяснял, что свой царский чин он видит в абсолютной самодержавной власти: «Ни о чесом же убо хвалюся в гордости... понеже убо свое царское содеваю и выше себе ничто же творю» [46] . А под «своим царским» он понимал присущие царскому правлению «страх, и запрещения, и обуздания, и конечнейшее запрещения по безумию злейших человек лукавых» [24] . Его основной упрек и обвинение в адрес своих бывших друзей из «избранной рады» Алексея Адашева, Сильвестра, Андрея Курбского состоит в том, что они «не хотесте под Божиею десницею власти его быти, и от Бога данным нам, владыкам своим, послушным и повинным быти нашего повеления, – но в самовольстве самовластно (выделено мною. – Л. Ч.) жити» [46–47]. Они не только не подчинились царю, но стремились отнять власть у законного монарха: «И того в своей злобе не могл еси разсудити, нарицая благочестие, еже подо властию нарицаемого попа и вашего злочестия повеления самодержавству бытии! А се по твоему разуму нечестие, еже от Бога данные нам власти самем владети и не восхотехом бытии под властию попа и вашего злодеяния?» [16] . Таким образом, царский чин, по мысли Ивана Грозного, равен чину Бога, все подданные должны иметь свои чины, но по своей подданической вертикали, по отношению же к царю – они все равны между собой как его «работные»: «Тем же и вся божественная писания исповедуют, яко не повелевают чадом отцем противитися, а рабом – господиям...» [14] .
Чин как социальная категория был тесно связан с поместной реформой Ивана Грозного. Служилые люди были распределены на чины: «думные» (бояре, окольничие, думные дворяне); «служилые московские» (стольники, стряпчие, дворяне московские, жильцы) и «городовые» (дворяне выборные, дети боярские дворовые, дети боярские городовые). Служилые люди тем самым обрели каждый свою ступеньку на иерархической служебной лестнице. В связи с введением поместной системы изменился характер вотчинного землевладения, основанного на собственности на землю, которое теперь приравнивалось по службе к временному служилому землевладению – поместью.
