Джудит встала и отошла от Матильды, собираясь с силами. Провела ладонью по глазам, шмыгнула носом – это все, что она себе позволила.
– Я пыталась, – повторила она, – но недостаточно. Невозможно свести вместе лед и пламя и надеяться, что они выживут.
– А как же я, мама? – сдавленным голосом спросила Матильда, – Если во мне твоя кровь смешана с кровью отца? Как мне выжить?
Лицо Джудит уже приобрело обычное сдержанное выражение.
– Возможно, у тебя, единственной среди женщин этой семьи, есть надежда уцелеть, потому что ты можешь гнуться и не ломаться. Этим наградил тебя отец. Кроме того, как бы я ни относилась к твоему мужу, он человек с амбициями, знакомый с дворцовыми интригами. И он нормандец. В твоей жизни могут быть совсем другие проблемы.
– Какие? – шепотом спросила Матильда. Джудит пожала плечами.
– Симон де Санли как бездомный кот, – сказал она. – Он ищет, где бы пригреться зимой, ему нужен домашний очаг. Но наступит весна, появится дичь, за которой можно погоняться, места, которых он еще не видел, и тебе его не удержать. Именно поэтому я рада, что ты способна гнуться.
Матильда вытерла глаза и неуклюже поднялась на ноги. Джудит сняла с ее платья прилипшие соломинки и оправила его.
– Он мог стать моим мужем, – сказала она. – Ребенок, растущий сейчас в твоем чреве, мог бы быть моим. Помни это. Он женился на тебе только по необходимости. Ты согласилась потому, что это было удобно, и потому, что тебя всегда влекло к убогим. Но больше всего из-за того, что на нем был плащ твоего отца. – Она взглянула на Матильду строгим, но не враждебным взглядом. – Я говорю все это для твоей же пользы. Помни об этом, и пусть голова твоя не кружится от любовных песен менестрелей. Это единственный способ выжить.
Со двора донесся топот копыт. Матильда выглянула и окно и увидела мужа в окружении своего эскорта. Лошади были в мыле, будто скакать пришлось очень быстро.
Материнские слова больно задели Матильду, потому что подтвердили ее собственные сомнения. Они были жестоки, хотя и отчасти правдивы. Несмотря на это, а может, благодаря этому, ее сердце освободилось от груза. Ей нужен Симон. Нужны его сильные руки, его уверенные слова, но больше всего ей хотелось, чтобы он забрал ее отсюда. Она поспешила к двери и выскочила во двор. Симон обернулся, лицо осветила широкая улыбка, и он раскрыл объятия. Матильда бросилась к нему на шею.
– Слезы? – Симон провел большим пальцем по ее щеке. – Почему?
– Так. Позже расскажу. – Она с силой обняла его. – Как я рада тебя видеть. Когда мы сможем поехать домой? – Голос ее дрогнул.
Он слегка отодвинул ее и, держа на расстоянии вытянутой руки, всмотрелся в ее лицо.
– Сейчас слишком поздно ехать в Нортгемптон, – пояснил он, – но ничто не может нам помешать провести ночь в Окли… если ты хочешь.
Матильда прижалась лбом к холодному металлу его кольчуги.
– Мне хочется, – сказала она. – Если ты не слишком устал с дороги.
– Ничего, от усталости можно избавиться с помощью кубка вина и хорошей еды, – возразил он. – Мы быстро ехали, но еще несколько миль – это ерунда.
Матильда кивнула, сообразив, что у него не больше желания оставаться под одной крышей с ее матерью, чем у нее.
Лунный свет проникал через открытые ставни и освещал две нагие переплетенные фигуры на кровати. После любви Симон рассказал Матильде о боях на юге. Епископ Одо и Монтгомери подняли восстание против Вильгельма Руфуса, заявляя, что королем должен стать старший сын Завоевателя – Робер. Руфус с помощью сторонников не замедлил разделаться с восставшими. Монтгомери сдался, но Одо забился в Рочестер, как улитка в раковину, откуда ее можно выковырять только с помощью серебряной булавки, однако вместо булавки Руфус полагался на жажду и голод. Ему помогали тучи мух, слетевшихся на город.
– Солдаты вынуждены были есть по очереди – одни едят, другие мух отгоняют, – рассказывал Симон морщась. – Мы эту вонь из-за стен чувствовали. Люди, лошади, собаки… Этот запах невозможно забыть.
Матильду передернуло, но она не остановила его. Пусть выговорится.
– Монтгомери отправился к ним на переговоры. Сначала они требовали свободу и свои земли в обмен на сдачу, но Руфус отказался. Он сказал, что сохранит им оружие и жизнь. Те, у кого еще остались лошади, могут на них уехать. – Симон помолчал вспоминая. – Они вышли двумя колоннами, сохраняя достоинство, хотя от них воняло, губы у всех пересохли и тела были покрыты струпьями. Руфус велел трубить победу как можно громче. Простые англичане, которых набрали в армию Руфуса, оскорбляли их и кричали, что тех надо повесить.
– И что сделал Руфус? – спросила Матильда.
– Он не вмешивался, позволил им наораться, при этом улыбался, – ответил Симон. – Разве можно найти лучшее доказательство того, что он король Англии, чем эти выкрики во славу его и требования крови его врагов? Мне кажется, что он очень способный военачальник и хитрый политик.
– Значит, опасности больше нет, и Монтгомери и епископа Одо приструнили. – Она подвинулась к нему поближе.
– Одо еще может попробовать что-то придумать, но сам он стар и уже не способен принимать участие в битве. Когда он выехал из Рочестера сдаваться, он нес свои годы, как тяжелый мешок на плечах. Не думаю, что он вернется в Англию, разве что Робер победит, но я в этом очень сомневаюсь. Монтгомери едва избежали расплаты, но в Англии они теперь будут под присмотром таких людей, как Хью Лупус… и я. – Он улыбнулся, хотя ему явно было не смешно. – Вот такие дела.
– Но ты задержишься дома? – спросила Матильда и закусила губу, услышав умоляющие нотки в своем голосе.
После откровений в Элстоу она чувствовала себя очень уязвимой.
Он запустил пальцы в ее сверкающие волосы.
– Разве что ненадолго, – ответил он. – Мне надо еще достроить замок и посмотреть, как родится мой сын.
Матильда благодарно прижалась к нему, но вдруг подняла голову.
– А что, если у меня будет дочь? – спросила она. – Моя мать родила двух девочек, ее мать тоже. Мой дядя Стефан родился, когда бабушке было уже за сорок.
Симон приподнялся, чтобы взглянуть на нее.
– Значит, родишь девочку. Я все равно буду ее любить, ведь она станет нашим первенцем. И совсем необязательно повторять путь своих родителей.
– Я никогда не пойду их путем, – горячо пообещала Матильда. – Никогда. – Она сжала кулаки и постаралась забыть дневные откровения.
Симон ласково погладил ее по спине.
– Неплохо быть гордым, – заметил он, – но гордость в избытке может иметь горький привкус. Не верю, что твоя бабка рада своему триумфу или хотя бы удовлетворена. Сама видишь, что происходит с твоей матерью. Она ограждала себя от неприятностей, забравшись в свою раковину, и теперь сама попала в ловушку.
