– Разве я на тепя кричал?! – начал Эрнст Львович, захрустев ловко подцепленным на кончик вилки рыжиком. – Если пы я знал, что это ты глатила, язык пы проклотил.
Слегка обалдевший закройщик, желая потешить Светку, продемонстрировал, как бы он стал глотать язык, уминая его в глотку исколотым портновским пальцем. Получилось смешно. Свете понравилось. Она чуствовала себя в ресторане привольно, как на лесной лужайке. Оркестр грянул шейк, и через весь зал к их столику потянулся федулинский Мефистофель, дамский угодник, шофер с автобазы Митька Шуруп. Стройный, черноволосый, с затуманенными музыкой, вином и предвкушением побед ярко–синими глазами, он галантно поклонился и пригласил Свету на танец. Она отказала, смеясь.
– Позвольте, – обратился ухажер к Эрнсту Львовичу. – Вы же разрешаете вашей очаровательной внучке сбацать со мной тур вальса?
– Это не вальс, молотой человек, – нашелся Эрнст Львович. Оркестр надрывался в изуверском ритме, публика созерцала их столик. Митька Шуруп говорил громко, ему нечего было скрывать от общественности.
– Не вальс? Любопытно. Я, конечно, не Копенгаген, но в музыке разбираюсь не хуже вашего. Уверяю, полковник, это самый настоящий вальс.
Света Дорошевич нахмурилась, вытянулась над столом. Как пружинка разогнулась.
– Ступай отсюда, остряк! Послушай, Шурупище, если ты вздумаешь приставать, я тебе такой бемс устрою – надолго запомнишь.
Митька Шуруп был не из тех, которые лезут нахрапом, а из тех, которые очаровывают остроумными, приветливыми речами.
– Мадмуазель гневается, – сказал он. – Непонятно, но исторический факт. Дмитрий Шуруп разочарован.
Он ретировался.
– Вы с ним знакомы, Света? – с неумело скрытым неудовольствием спросил Эрнст Львович.
'– Кто с ним не знаком. Известный бабник. Труси болван вдобавок.
Эрнст Львович настолько удовлетворился ответом, что позволил себе внеочередную рюмку. Света о чем– то замечталась, поскучнела, но не забыла машинально набивать рот то икрой, то рыбой, то скользкими грибками. Шампанское она прихлебывала большими глотками, как воду. Эрнст Львович смотрел на нее не отрываясь. «Такая девушка счастье, – млел он. – Сможет ли только она полюбить? Я крепок, но годы прошли. Как ей доказать, что паспорт мой врет, там неправда. Правда здесь, в моих руках, в моих глазах, когда я любуюсь ее гибким телом, и ртом, и белыми щеками».
А Светка думала так: «Наверное, напрасно поперлась я с ним в ресторан. Обязательно кто–нибудь родителям скажет. Чудеса! Вот никого тут нет из маминых или папиных знакомых, а кто–нибудь обязательно донесет».
– Что с топой, Светлана?
– Наливайте, Эрнст Львович, наливайте. Ухаживайте за дамой, как положено рыцарю вашего возраста.
Она представила себя Грушенькой, гуляющей в Мокром с нелюбезным поляком, повела плечами, укутываясь в невидимую шаль, и томно сузила глаза.
– Сожжем синим пламенем нашу жизнь, Эрнст Львович! Этот вечер – он наш. А завтра, возможно, в прорубь.
– Зачем синим пламенем? Зачем в прорупь? Я серьезно хочу, по–хорошему. Поженимся. Зачем так плохо шутишь, Светлана? Хорошо, покато бутем жить. – Он склонил к ней багровое, выпуклое лицо. – Знаешь, сколько я зарапатываю? Знаешь?
– Ну!
Это холодное «ну» отрезвило закройщика.
– Я понимаю, понимаю, – поправился он. – Мы не рати денек с топой путем жить. Таким тевушкам деньги – тьфу! Они для них просто пумага. Кто хочешь, отолжит.
– Что такое вы говорите, дорогой Эрнст Львович, – она уже была не Грушенька, а светская львица из гостиной Сен – Жерменского предместья. – Вы забывае-,тесь! Нет? Старайтесь следить за своей речью и держать себя в рамках. Что значит, любой одолжит! Вы хотите оскорбить мою девичью честь? Кажется, вы принимаете меня за уличную девку?
– Света! Света! Опомнись! Вон на нас смотрят со всех сторон. С чего ты взяла, что я хочу тепя оскор– пить. Если вырвалось не то слово – не вини. Прости. Я выпил немного…
Капелька пота скатилась с носа Эрнста Львовича и юркнула в рюмку.
– Да снимите вы наконец свой старинный пиджак. Вот послал бог кавалера. Вы же сейчас растаете у меня на глазах, как Снегурочка.
Эрнст Львович покорно и охотно снял пиджак и пристроил его на спинку стула. Он ужасно был шокирован, возмущенно поводил очами, как турецкий паша, и одновременно пытался улыбнуться. К счастью, внимание Дорошевич отвлек официант.
– Горячее подавать прикажете?
– Как ты, Света?
Она допила бокал, изучающе поглядела на обтянутую белым сюртучком спину официанта.
– Молодой человек, вы женоненавистник? Да, да, это я к вам обращаюсь. Я пришла к вам в гости, веселая, доверчивая девушка, ничем вас не обидела, а вы битый час заставляете меня любоваться своим затылком. Кстати, он у вас криво подстрижен…
Официант застыл, глядя в одному ему доступную даль.
– Не хотите отвечать? Хорошо. Я допускаю, что какая–то гадкая женщина подложила вам свинью. При чем тут я? Взгляните же мне в лицо!
Официант выше вскинул подбородок. Эрнст Львович вдавился в стул в предчувствии скандала.
– Горячее подавать? – повторил официант.
– Подавайте.
Официант отошел гусиным, цепляющимся за паркет шагом.
– У–у–ф! – выдохнула Света и всерьез задумалась. К ней еще кто–то подходил приглашать, но она даже не подняла головы.
– Снегурочка, вы опытный, умудренный и так далее человек. Объясните, почему так бывает? Один человек увидит другого и сразу испытывает к нему неприязнь. Он же меня возненавидел с первого взгляда! Да и взгляда–то не было.
– Свою работу он ненавидит, не тепя, – точно ответил Эрнст Львович. – У нас в ателье, ты же знаешь, некоторые напрасываются на клиента, словно это их злейший заклятый враг и вымогатель. Я тумал нат этим, Света. Если уж кто не люпит свою рапоту, он и лютей не люпит, которые его застают за рапотой. В труком месте такой человек топрый, а на рапоте злой, даже опасный.
– Верно. Вы умница, Снегурочка. Теперь я опять буду называть вас по имени–отчеству. Хотите?
Осчастливленный Эрнст Львович кивнул с облегчением. Ему не нравилось быть Снегурочкой. Света перестала озираться по сторонам, а то бы она давно заметила, что за одним из столиков сидит, опрокидывая рюмку за рюмкой, отвергнутый и забытый страдалец Миша Кремнев. Он пришел в ресторан с полчаса тому назад, заказал котлету и бутылку «Фетяски», которую наполовину уже осушил. Ресторан был набит битком, ему пришлось подсесть за неудобный угловой столик к пожилому мужчине с испитым, изъеденным оспой лицом, на котором двумя перископами торчали выпуклые, налитые кровью глаза. Мужчина, неопрятный, с жилистыми, удивительно длинными и какими–то ерзающими руками производил отталкивающее впечатление, тем более что перед ним стоял графинчик с водкой, тарелочка с нарезанными мелко солеными огурчиками, и больше ничего. Увидев стоящего в растерянности посреди переполненного зала Мишу, мужчина сам пригласил его, вскочил и приветливо замахал рукой, при этом лицо его осталось сосредоточенным и отрешенным. «Алкаш, пропащий!» – подумал Миша, но ошибся. Мужчина сказал вполне трезвым, дребезжащим на низких нотах голосом, словно прочитал Мишину нелестную для себя характеристику.
– Язва у меня. Водочки немного могу себе позволить с пенсии, а закусывать – ни–ни! Враз скрутит. Вот огурчики – туда–сюда! Это ничего, полезно даже. Натуральный продукт.
Мужчина, видимо, истосковался в одиночестве, ему не терпелось поболтать, но он терпеливо– ждал, пока
Мише принесли вино, пока он себе налил и выпил. Только после этого спросил:
– Вы рыбак?
– Не очень, – Миша не удивился, он был теперь там, за столиком у оркестра, и все чувства его были там, не здесь.
– Я вижу, что не рыбак. Вижу. А я ловлю. В речке ловлю, – сосед с глазами–перископами каждую фразу выделял многозначительным интервалом, давая слушателю возможность над каждой подразмыслить. – В нашей речке в Верейке. Да. Шесть лет ловлю, как на пенсию вышел. Бычков ловлю. Во – с палец… Там и карась есть, но его трудно взять. А бычка я беру. Да. Карась есть, но мелкий. Во – с палец. Поймал я давеча пять штук… Двух отправил обратно в реку. А трех хозяйка обжарила… Мелкие… Пососешь – они сладкие. Да… Сладкие, но мелкие. А так сладкие – пососать, как конфету. Не умею консервы делать. Надо делать консервы. Из карасей. Бычок тоже годится для консервов… Бычка я где хошь возьму. Сижу на речке, один спрашивает, рыба тут есть? Рыба, спрашивает, есть? Я ему говорю, а ты покажи, где ее нету. Покажи! Я тебе три рубля дам, покажи, где нету. Я туда пойду и возьму бычка. Где его нету, а я возьму, – рыбак гневно поводил перископами. С непривычки к вину быстро окосевший Миша слушал как завороженный.
– Ребятишки сидят, ловят бычка… А у них не клюет. Это недавно, тем выходным. Я закидываю – одна за другой поклевки, одна за другой… Ребятки мне: дяденька, дай мы тут тоже половим. Ловите! Стали кидать – не клюет. Я на новое место – опять тягаю бычка за бычком. Сорок пять штук взял… Детки, – объясняю им, – вы за мной не гонитесь. У меня снасть другая. Без груза, да и поплавок ни к чему. С грузом бычка не возьмешь… Заместо поплавка у меня жилка – вот тут, на этом пальце, – он клюнет, моя жилка по удилищу отзовется – тук, тук! Что говорить, бычка в нашей речке – тьма. Не каждый взять умеет… А я бычка где хошь возьму, не сумлевайтесь. Но мелкий он, стервень! Во – с палец… Там, конечно, и окунь есть и щурята, но этих надо брать умеючи. Ихо дело – омута.
