— Желаю успеха, господин полковник, — сказал Непейцын. — А я поеду, встречу батальон Двадцать четвертого полка.
— Дозвольте офицера вместо вас послать, — предложил Рот.
— Не могу, генерал приказал, — ответил Непейцын. — Надобно и мне что-нибудь делать.
— Вы, по видимости, уже немало сделали, — с приятной улыбкой отозвался Рот, указывая на ордена собеседника.
У поворота на проселок мимо Сергея Васильевича прошли последние взводы гродненцев, растянувшихся в строю по четыре. Глядя на них, он вспомнил, как впервые видел полк на походе у Расниц беззаботно поющим с присвистом и бубнами. Теперь все было иначе: посадка собранная, лица строгие, обнаженные сабли у плеч. Унтер-офицеры покрикивали на гусаров, лошади набирали рысь и фыркали.
И в этот день Непейцын не участвовал в деле. Когда он с батальоном подошел к опушке, баварцы уже отступали по дороге, свернувшись в каре, атакуемые гусарами и казаками. Кое-где в пшенице мелькали наши всадники, рубившие или бравшие в плен пехотинцев.
По рассказам участников, дело прошло без малой заминки. Гусары опрокинули баварскую конницу и погнали ее по полю на стрелков. В то же время полковник Рот ударил в штыки на подошедшую по дороге пехоту, а казаки атаковали ее во фланг. Баварцы едва поспели увезти батарею и отступили, почти не нанеся нам урона.
— Ежели то была проба сбить наш арьергард, — сказал Властов, едучи с Непейцыным к Белому, — то я бы сейчас разжаловал баварского генерала, ей-богу! Ударь он, скажем, на рассвете по дороге всей пехотой и разом прорвись до поляны, где Двадцать четвертый полк и батарея, так нам бы нелегко его обратно выбить. Впрочем, не удивляюсь: никакой народ за чужие дела хорошо воевать не может.
Вечером в наскоро вымытых комнатах господского дома в Белом собрались офицеры, приглашенные Властовым выпить в честь победы. Когда, несмотря на выбитые стекла, стало душно от свечей и трубок, Сергей Васильевич выбрался на крыльцо и сел на ступеньки. Следом за ним, гремя саблей, вышел полковник Силин, последним вернувшийся в Белое, проводив с гусарами неприятеля под самый Полоцк.
— Отчего такой мрачный тот мальчик, которого вы нынче со мной посылали? — спросил Непейцын, когда гусар присел рядом.
— Нет больше того мальчика, — ответил Силин. — Три штыковых раны — и через полчаса смерть в поле, на пшеничной постели…
— Сидел бы с порубленной рукой в лазарете или хоть на стоянке вашей, — опечалился Сергей Васильевич.
— И я то же нонче утром говорил, — подтвердил полковник. — Так ни за что… Знаете, что с ним приключилось двадцатого июля? Он при Кульневе в то утро ординарцем был. Рядом стоял, когда ядро генерала настигло, и вздох его последний принял. Потом с гусарами отнес тело за канаву, чтоб носилки как-нибудь смастерить, а тут новое ядро, и всех гусаров на месте. Вот тут Миша и сробел. На коня — да прочь. И что возьмешь в семнадцать лет, когда дважды подряд смерть в ухо дунула? Очнулся, проскакав сколько-то, обратно повернул, а там уж французы стеной ломят. Вот тут и дал себе слово не пропускать и малого случая боевого. Я даже жалел, что пятого ему левую руку срубили. Кабы правую, то угомонился бы. Толковали ему офицеры, что нельзя с одной рукой в бой идти. Уперся: «Я, говорит, по Лагериньеру конем управляю». А где же на одних шенкелях в рукопашном бою, без крепкой руки на поводе? Вот и нету Миши Черткова… Просил перед смертью рядом с Кульневым схоронить. Пошлю завтра взвод с трубачами. Пятый офицер в полку за месяц убит, не считая самого Якова Петровича…
Утром, когда друзья отпивались крепким чаем и адъютант читал Властову составленный еще вчера черновик донесения о бое, около дома остановились дрожки с генералом Довре.
— Приехал поздравить с победой, о коей расспросил прибывших в гошпиталь раненых, — сказал он, войдя в комнату. — И привез приказ графа отходить на общую всего корпуса позицию за Дриссу. Штаб будет в Соколицах, а ваше место — у Сивошина.
— Мудрое решение — оборона за рекой, — похвалил Властов. — Прошу к столу, Федор Филиппович. Вина, водки, чаю, кофею?
— Кофей уже пил, а от рюмки хмельного в честь арьергарда не откажусь. Так сколько пленных вчера взяли, Егор Иванович?
— Сто двадцать рядовых и три офицера, — сказал Властов, протягивая генералу донесение.
— Набело переписывая, прибавьте до двухсот, — сказал Довре. — Сии цифры в Петербурге ужасно как любят. А убито неприятелей?
— Егеря считали в поле, будто до трехсот человек.
— Пишите пятьсот… А наших сколько же легло?
— В бригаде егерской девяносто человек из строя выбыло. Так что с гусарами и казаками полторы сотни будет.
— Сию цифру лучше не упоминать…
* * *
Лагерь за Дриссой скоро превратился в городок среди соснового леса, с дорожками, усыпанными желтым песком. Солдаты разных полков соперничали, кто лучше сплетет из веток шалаш, кто основательней построит офицерский обмазанный глиной балаган, кто сложит перед ним из дерна более красивый диван.
Сергей Васильевич жил в таком балагане рядом с Властовым и вечеров десять не бывал дома. Сначала узнали про назначение главнокомандующим князя Кутузова, — как не собраться по такому случаю? Потом пришел из Петербурга приказ о награждении офицеров за Клястицкое дело. Тут уж все принялись наперебой поодиночке и в складчину давать обеды и ужины с музыкой и песенниками. А куда приглашали Властова, туда звали и Непейцына, так что под конец им пришлось устроить ответный ужин на тридцать персон.
Конечно, такие кутежи были возможны потому, что войска Сен-Сира не двигались из Полоцка. За ними наблюдали кавалерийские пикеты, на которые по ночам выходило все больше перебежчиков. Они рассказывали о болезнях и скудости выдаваемого провианта. А в русский лагерь приходили пополнения из Петербурга, Новгорода и Пскова, в изобилии подвозили сухари, крупу, пригоняли гурты скота. Маркитанты бойко торговали винами и закусками, сукном и эполетами, заламывая за все тройные цены. Торговали еще игральными картами — почти в каждом офицерском балагане шла отчаянная игра.
Наутро после данного офицерам ужина Сергей Васильевич решил, что довольно праздновал. Нельзя ли, раз французы присмирели, съездить навестить дяденьку? В неделю он отлично обернется. Из Ступина не имел еще письма, а здесь, право, никому не нужен — все днем несут свои обязанности, а волонтер, понятно, бездельничает.
За чаем рассказал такие мысли Властову и услышал в ответ:
— А мне говорили, будто граф хочет тебе особое назначение дать.
— Какое же?
— Партизанить с конницей послать на сообщения французские.
— Помилуй, я кавалерийской службы вовсе не знаю!
— Ее другие управят, а тебе поиски соображать да командовать.
— Так и в этом деле я ни гугу…
— Э, брат, партизанское дело всем новое. Да расспроси Яшвиля — именно он вчера мне в штабе такое передал.
Не откладывая, Непейцын приказал оседлать Голубя и через час был в Соколище, где квартировал начальник корпусной артиллерии. Князя он застал в сарае, где помещалась его канцелярия и спальня, еще в халате, играющим в шахматы с адъютантом.
— А, Славянин! Милости просим! Сашка, чаю! Ты играешь?
— Нет, Лев Михайлович, не выучился. А вот что мне Властов с твоих слов рассказал…
— Ага… Говорил я ему. Погоди минутку. Два хода и мат поручику будет… Так. И так… Вы свободны, поручик, до завтра. Ну-с, так вот…
И Яшвиль рассказал, что два дня назад присутствовал на завтраке у Витгенштейна, данном в честь дня рождения императрицы. К столу были приглашены два псковских купца, прибывшие с обозом продовольствия, собранного из пожертвований для армии. Средь разговора граф спросил, не знают ли купцы безногого полковника Непейцына, который был в их губернии городничим, а теперь здесь волонтером. На это старший купец ответил рассказом, как этот городничий с будочниками оборонял Великие Луки от шайки поручика Михельсона, которому при том в зад запалили солью, в то время как другие городничие сдавались с униженными поклонами. Рассказ развеселил графа, и второй купец добавил, что тот же городничий отхлестал плетью на масленичном катанье откупщикова приказчика, который гнал тройку и задавил обывательского ребенка. Оба приключения весьма заняли Витгенштейна, генералов, командира сводно-гвардейского полка Протасова и офицеров штаба. Тут же припомнили, что Непейцын когда-то вытащил из воды Властова и воровал яблоки вместе с Яшвилем. И тогда полковник Протасов, который накануне вернулся из Петербурга, куда ездил с донесением о бое под Полоцком и перед завтраком имел доклад у Витгенштейна, сказал графу: «Вот ваше сиятельство давеча говорили насчет партизан. Чего лучше такой начальник отряда? Знает край, храбр, предприимчив». — «Я сам то же подумал, полковник», — ответил граф…
