И все же, когда он увидел возвращающуюся уже знакомую барышню, шагнул ей навстречу.
– Простите! Вы, вероятно, имеете какое-то отношение к Красному Кресту?
– Самое непосредственное. Я – референт.
– В таком случае, не затруднит ли вас передать Вениамину Михайловичу короткую записку?
– Нисколько. Идемте в «референтскую», там напишете.
В небольшой комнате, которая еще не так давно была скромным одноместным гостиничным номером, было тесно. За своими столами сидели несколько ухоженных дамочек и листали какие-то бумаги, а одна старательно, двумя пальцами, что-то печатала на «Ундервуде».
– Здравствуйте! – громко сказал Кольцов.
Дамочки одновременно, молча и равнодушно, коротко взглянули на Кольцова и снова зашелестели своими бумагами.
– Сюда, пожалуйста! – приведшая Кольцова барышня указала ему на не занятый стол. – Вот ручка, чернила.
– Спасибо.
Кольцов уже начал жалеть, что решился на это письмо. Ему захотелось поскорее оказаться на улице, подальше от этих милых, но холодных безжизненных мраморных лиц. Но и отступать уже было поздно. Барышня, приведшая его сюда, ожидающе на него смотрела.
Он пододвинул к себе бумагу, обмакнул перо в чернила и, после коротких раздумий, написал:
«В.М.! Вся эта ваша парижская затея увенчалась успехом. Но очень и очень случайно. Подробности вам, вероятно, изложат товарищи, которые участвовали в этой авантюре». И подписался: «П.Кольцов».
Закончив писать, он отдал записку стоящей возле него барышне и направился к двери. Там немного задержался. Что-то жало ему. Какие-то сомнения продолжали теснить душу. Собственно, зачем все это, зачем эта записка, эти слова об авантюре? В конечном счете то, что от него требовалось, он сделал. Бриллианты не пропали. Рано или поздно они сделают свое дело. И кому интересно, с каким трудом все это ему досталось? Пусть те, кто считает это их общим успехом, разделят его между собой. Но скорее всего, успех припишет себе сам Свердлов. Ну и пусть! Кольцов тоже получил свою награду: четыре незабываемых дня наедине с Таней. Четыре дня счастья!
Кольцов обернулся, попросил барышню вернуть ему записку. Она поняла, что незнакомец хочет еще что-то дописать.
Кольцов же решительно разорвал листок на мелкие части и хотел бросить обрывки в стоящую возле двери урну. Но его рука на мгновенье зависла в воздухе и затем отправила клочки в карман.
– Собственно, писать-то и нечего, – словно извиняясь, произнес он, ставя точку в своих сомнениях. – Скажете Вениамину Михайловичу, что заходил Кольцов. И все.
– Кольцов? Так это вы и есть Кольцов? Тот самый? – ахнула барышня. – Но ведь вы же были в Париже!
Оторвались от своих дел, с нескрываемым интересом уставились на Кольцова и остальные дамы-референты.
– Вениамин Михайлович вас так ждал. Перед своим отъездом он еще нас предупреждал…
О чем предупреждал этих престарелых девиц Свердлов, Кольцов уже не услышал. Он торопливо закрыл за собой дверь и быстро направился к лестнице. Побежал по ступеням вниз…
Снова они с Мироновым вернулись на Лубянку.
Помощник Дзержинского Герсон встретил Кольцова радушно, как давнего и хорошего знакомого.
– А вы, Павел Андреевич, стали у нас здесь чем-то вроде знаменитости, – сказал он, усаживая Кольцова в кресло. – Вас чуть ли не каждый день вспоминают. То Феликс Эдмундович, то Менжинский, то Свердлов. Говорят, вы там, в Париже, совершили какой-то подвиг?
– А у нас не могут иначе: либо поднимают человека до небес, либо опускают на дно морское, – ворчливо ответил Кольцов. – Я смогу сегодня увидеть Феликса Эдмундовича?
– А он – в Минске, – сказал Герсон.
– Когда вернется?
Герсон сдвинул плечами:
– Этого не знал даже сам Дзержинский, – и стал перебирать на столе какие-то бумаги. Отыскав нужную, сказал Кольцову: – Перед самым отъездом Феликс Эдмундович попросил направить вас в распоряжение председателя Особого отдела ВЧК Вячеслава Рудольфовича Менжинского. Он сейчас в Харькове, при штабе Южного фронта. Там вас ждут.
Обратив внимание на огорченное лицо Кольцова, Герсон спросил:
– Вам очень нужен Феликс Эдмундович?
– С его помощью я хотел передать Вацлаву Вацлавовичу Воровскому одно важное письмо. От шведских промышленников.
– Так в чем дело? Передайте лично.
– Боюсь, на это уйдет не один день.
– В таком случае оставьте его мне. Завтра-послезавтра оно будет у Воровского.
Больше в Москве Кольцову делать было нечего, и, стало быть, добывать место в гостинице для себя и для Миронова надобность тоже отпадала.
В Харьков так в Харьков! Тем более что это совпадало с его интересами. Еще там, в Париже, размышляя о дальнейшей судьбе Миронова, он решил хотя бы на время, возможно, до весны, пристроить его под крыло Павла Заболотного. Он был уверен, Павло ему не откажет. А как будет дальше – покажет время.
Предписание об отбытии Кольцова в Харьков в распоряжение Особого отдела ВЧК Южного фронта Герсону не пришлось выписывать. Оно было заготовлено, подписано Дзержинским и уже ждало его. Требование в Управление «Московско-курской, нижегородской и муромской дороги» на два билета до Харькова ему выдали в Канцелярии ВЧК.
Глава шестая
Утренний зимний Харьков встретил их пустынными улицами, словно его покинули почти все жители. Одинокие прохожие, кутаясь в свои не очень теплые одежки, жались от ветра поближе к стенам зданий.
Дома не отапливались – на складах не было ни дров, ни угля, а заборы, деревянные строения и все остальное, что могло гореть, уже сожгли – и люди старались отсиживаться хоть и в нетопленных помещениях, но где все же не так расточительно расходовалось тепло, как на пронизывающих уличных сквозняках.
Штаб Южного фронта и Особый отдел ВЧК находились в здании на Сумской. А еще совсем недавно этот просторный особняк занимал командующий Добовольческой армией Ковалевский и его штаб. Кольцов мог бы найти это здание даже с завязанными глазами. Оно часто являлось ему во сне. Здесь произошло, наполненное опасностями и смертельным риском, его становление как разведчика. Здесь встретил он свою первую любовь.
Устроив Миронова сидеть в коридоре у самого входа, неподалеку от проверяющего пропуска часового, Кольцов пошел по знакомым до сердечной боли коридорам. Видимо, совсем недавно здесь произошли очередные учережденческие перемещения, потому что вместо табличек на дверях висели листочки с написанными от руки названиями отделов.
Кольцову повезло, ему не пришлось долго блуждать по запутанным лабиринтам коридоров. Уже третья или четвертая бумажка извещала, что комната относится к какому-то подотделу ВЧК.
