к ней и схватился за материнскую юбку, обнимая подкосившиеся от слабости ноги. – Мама!
– Что ты наделал? Зачем ты вышел, Вильгельм? – вопрошала она сквозь слезы, пока дрожащими руками гладила смоляные кудри сына.
Он посмотрел на Кэтлин снизу вверх и ощутил, как внутренности сжались в скользкий ком страха. В жестком фиалковом взгляде не было ни искры тепла, которую мальчик в глубине души надеялся отыскать. Несмотря на все жуткие слова леди Кэтлин, Вильгельм все еще почти физически ощущал связующую их ниточку. След касания Изнанки?
– Где камень, Амелия? – каждое ее слово, жесткое и грубое, прозвучало как удар молота о наковальню.
Амелия вышла чуть вперед, закрыв собой сына. Одной рукой она стерла со щек бегущие слезы, а второй крепко стиснула ладонь мальчика. Она не сказала ни слова, но в ее осанке, в ее гордо вскинутой голове читался протест.
Бесстрастный взгляд Кэтлин сполз с лица Амелии, бегло коснулся Вильгельма, а затем замер на сцепленных ладонях матери и сына. Тогда она увидела кольцо с заветным желтым камнем, и в глазах Зрячей мелькнуло удовлетворение.
– Отдай мне кольцо, – сказала она и протянула раскрытую ладонь. – Подумай сама, это лучший выход.
– Мама, – жалко пискнул Вильгельм и крепче сжал теплую ладонь.
Амелия не взглянула на него и ничего не сказала. Однако Вильгельм точно знал, что мать его не предаст. Сейчас она походила на медведицу, что грозно защищала своего малыша ценой собственной жизни.
– Лучший выход? – сквозь зубы проскрежетала Амелия. – Издеваешься?!
– А что ты предлагаешь? Прийти за ним позже? Это рискованно для всех нас. И особенно для самого Вильгельма. Так что, Амелия, не тяни время и просто отдай кольцо. У меня поезд через три часа, а еще нужно успеть дойти до кладби… Разлома.
Те долгие мгновения, в которые ничего не происходило, показались Вильгельму вечностью. Он даже решил, будто все это – сон. Глупый, жуткий и абсурдный.
Но потом рука матери выскользнула из его, и время будто скинуло оковы льда. Оно понеслось с невероятной скоростью, когда мать сняла с пальца кольцо с желтым камнем и, не глядя на сына, передала украшение Кэтлин.
– Уходи, – только и выдавила она, смотря в изумленно распахнутые лиловые глаза.
Кэтлин ошарашенно кивнула. Похоже, Зрячая не ожидала, что сопротивление убитой горем матери прекратится так скоро.
– Я не буду мешать вашему прощанию, – сказала она и небрежно скользнула взглядом по Вильгельму. Так, будто он был не человеком, а лишь предметом интерьера.
Затем Кэтлин слабо поклонилась, словно благодарила Амелию за благоразумие. Не оборачиваясь, Зрячая направилась к двери. Смотря ей вслед, Вильгельм понял, что задыхается. Слезы катились по бледным щекам, а горло точно стиснули холодные пальцы отчаяния.
Его предали. Обманули. Собственная мать отвернулась от него.
Он не хочет умирать. Не хочет становиться ничем. Не хочет растворяться в Изнанке. Он…
…закричал, когда Амелия вдруг схватила с тумбы чугунный утюг и как змея кинулась на Кэтлин. Та не успела даже руку вскинуть. Тяжелый узкий носик разбил череп женщины.
Омерзительный хруст был громче тяжелого дыхания Амелии, криков Кэтлин и рыданий Вильгельма. Он не мог отвести глаза и с ужасом наблюдал, как руки и лицо его матери быстро окрашиваются в красный. Она раз за разом заносила над уже обмякшим телом литый утюг, и тот врезался в плоть с треском, а потом – с хлюпаньем.
– Не смотри, – просила она.
«Отвернись», – молил разум.
«Это из-за тебя», – вопил внутренний голос, и Вильгельм слушал только его.
У порога разрослась алая лужа. Кровь блестела в лучах солнца, и это делало картину еще более отвратительной. Летний солнечный день, ласковый и теплый, омрачился ужасным убийством.
Вильгельм не мог отвернуться от изуродованного тела – фарша, в который превратилась красавица Кэтлин. Голова походила на расколотую и выпотрошенную тыкву. И только красные от крови волосы, разметанные по полу, напоминали о том, что именно произошло.
– Запри дверь, Вильгельм, – попросила мать, надевая на руку измазанное кровью кольцо. – Нужно убрать все это.
«Все это», – звенело в опустевшей голове, пока Вильгельм на негнущихся ногах шел к двери.
Она просила ее запереть. Закрыться вместе с ней и мертвой Кэтлин, хотя сам Вильгельм мечтал сбежать. От ожившего кошмара, от матери, которая превратилась в убийцу, и от себя.
Подойдя к двери, Вильгельм замер. Он сомневался всего несколько мгновений, а потом ринулся к лестнице. Под ногами стонали ступени, за спиной звала напуганная мать. Однако Амелия не решилась сразу броситься за сыном в таком виде – окровавленная с головы до пят.
Это дало Вильгельму фору, и он выскочил на улицу. В глаза ударило яркое солнце, жаром которого дышали напитанные теплом желтый песок и каменные стены соседних зданий. Мальчик растерялся, не зная, куда бежать дальше, но все было решено за него.
– Попался, фокусник, – проскрипел незнакомый мужской голос.
А потом кто-то надел на голову мальчика мешок, и его закинули в крытую повозку.
Глава 22
Ви
– Вильгельм? Это имя слишком длинное. Простого «Ви» будет достаточно, – сказала Мадам в тот день, когда похищенного, заплаканного ребенка после нескольких дней пути вышвырнули из повозки на сено в каком-то сарае.
Эти слова были первыми, что он услышал от своей тюремщицы, и они же стали приговором на долгие годы.
За тринадцать лет новое имя срослось с ним, как маска, что стала второй кожей. Он ненавидел это прозвище, потому что оно, клочок его настоящего имени, сделало таким же обрывком самого Ви.
Он ненавидел свою новую жизнь, от которой не мог сбежать, но которая стала издевательской насмешкой над тем, что он ценил раньше. Он любил свободу и веселье и стал их слугой – яркой птичкой в клетке, что раз за разом заставляли петь.
Он ненавидел Мадам – сребровласую немолодую, но ухоженную и строгую женщину, что сделала Ви рабом его дара. Она заточила его в подвале театра, который Ви никогда не видел снаружи.
Его новым домом стала сырая, тесная комната без окон, с металлической дверью. По стенам ползла плесень, источая затхлый аромат. В углу из года в год разрасталась темная лужа. Вода просачивалась сквозь трещины в полу и стенах, до которых никому не было дела.
Ви спал на полу в сухой половине комнаты, почти у самой двери. Из-за сырости и вечного холода, царящих в подвале, он часто болел, но о новых «апартаментах» ему оставалось только мечтать.
Подземелье. Коридоры. Сцена.
Холод камеры. Пресная еда. Бесконечные тренировки и репетиции. Унизительные выступления в дурацких сверкающих сюртуках и ярком гриме.
Вот
