Гомес ответил также официальным письмом, по-военному четким и кратким: «С данного момента вы можете полностью на меня рассчитывать».
Тихим, солнечным утром Марти покинул «Ла Реформу». Его дальнейший путь лежал через многие города Антильских островов. Повсюду он искал и находил «хороших, честных кубинцев, по-настоящему светлых людей».
Город Санто-Доминго, первая столица Испанской Америки, рукоплескал Марти на вечере, устроенном в его честь писателем и патриотом Федерико Энрикес-и-Карвахалем. Кто-то из местных газетчиков сказал: «Марти сегодня — это Сеспедес в сентябре 1868 года».
В пригороде Санто-Доминго, городке Колонес, ему была оказана совершенно особая и символичная честь — больше часа он оставался возле останков Христофора Колумба в самом старом кафедральном соборе Испанской Америки.
Покидая Санто-Доминго на борту пропахшего рыбой парусника «Лепидо», Марти написал Гомесу: «Что сказать о любви, окружавшей меня?.. Я получил столько ее доказательств…»
Вечером 24 сентября, подгоняя усталую лошадь, Марти проехал мимо огромного распятия, установленного французами перед столицей Гаити, городом Порт-о-Пренс. Потертый костюм, выгоревшая шляпа и темные круги под глазами делали Марти похожим на неудачливого коммивояжера. Но консул Санто-Доминго в Порт-о-Пренсе уже получил шифровку из своей столицы, и рано утром 25 сентября «Отель де Франс», где остановился приезжий, разбудили громкие голоса. Президент клуба, объединявшего местных кубинцев-эмигрантов, вместе с десятком энтузиастов примчался встречать желанного гостя.
На приеме Марти говорил о проблемах и перспективах революции, ему аплодировали стоя, и даже французская газета Порт-о-Пренса, изменив обычному пренебрежению к собраниям кубинцев, посвятила одну из статей «приезду знаменитого журналиста, писателя и защитника независимости Кубы», отметив, в частности, его «правильный французский язык с легким марсельским акцентом».
4 октября рейсовый пароход увез Марти на Ямайку. В Кингстоне он остановился на Ханновер-стрит, у торговца табаком Бенито Мачадо. В доме Мачадо, а впоследствии в отеле «Миртл Бэнк», состоялись его встречи с вожаками эмигрантов на Ямайке.
Марти рассказывал им о положении на Кубе, о партии, раздавал экземпляры программы и устава, номера «Патриа». Он благодарил за пожертвования, записывал имена добровольцев. Но он никому и ничего не говорил о своей главной заботе на Ямайке, о своей самой важной цели поездки на этот остров — связи с Антонио Масео.
Легендарный мамби обосновался теперь в Коста-Рике, но на Ямайке, неподалеку от Кингстона, в маленькой колонии кубинских табачников «Темпл-холл», жили его мать и жена.
Эти женщины были достойны славы «бронзового титана».
Когда прозвучал «Клич Яры», Мариана Грахалес не стала удерживать мужа и семерых сыновей, взявшихся за. мачете. «Настал ваш час, идите», — сказала она. Пятеро сыновей и муж, Маркос Масео, пали в боях. Но старая Мариана знала: придет время, и ее Антонио вместе с младшим братом Хосе отомстит за все.
Жена Антонио Масео, Мария Кабралес, стала его верной спутницей в походной жизни. Это ее слова разнесла по острову газета «Свободный кубинец»: «Кому же, как не нам, женщинам, перевязывать раны наших мужчин!»
Марти принес женщинам большие букеты. В крохотном домике пахло только что сваренным кофе.
— Да, здесь целый кубинский город, — медленно говорила гостю старая Мариана. — Здесь хорошо и спокойно. Но я помню Кубу, помню войну. О, как я все помню!.. Мне очень хочется в Орьенте. И Антонио хочется видеть тоже…
Марти держал в своих руках ее жесткие руки и слушал.
10 октября он выступил перед кубинцами «Темпл-холла». Мариана Грахалес сидела рядом с невесткой на почетном месте и украдкой вытирала глаза.
После речи Марти решено было создать новый клуб и поддержать партию. На прощание все вышли со знаменем на лужайку, и фотограф нырнул под черное сукно.
— Когда фото будут готовы, я пошлю их Антонио, — сказала Мариана.
— Он по-прежнему хочет войны?
— Э, его стоит только позвать…
— Стоит позвать любому?
— С тобой и с Гомесом он пойдет, не волнуйся.
18 октября слегка загоревший в тропиках Марти шагал по Фронт-стрит. Многие сотни миль остались позади, многие сотни кубинцев влились в революцию. А главное — революция обрела меч.
САМЫЙ ДОЛГИЙ, НАВЕРНОЕ, ГОД
Искры опавших листьев гасли на улицах Нью-Йорка под грязными клочьями затоптанных предвыборных листовок.
Гаррисон против Кливленда — на этот раз предвыборная кампания походила на ленивое препирательство двух близнецов из-за не очень-то нужной обоим игрушки. Нерешительность республиканцев, которые не захотели или не смогли провести негров к урнам сквозь пылающий частокол крестов ку-клукс-клана, позволила южанам-демократам захватить всю исполнительную и законодательную власть в стране.
Марти выехал из Нью-Йорка 7 ноября, когда Гаррисон, сразу позабытый и прессой и Уолл-стритом, уже готовился трансформироваться в профессора права, а его бывшие протеже, чиновники-республиканцы, с грустью ждали своих преемников-демократов. Что поделаешь, четыре года назад они тоже вышибали их с насиженных кресел в государственных учреждениях. «То the victors belong the spoils»[56].
Ритмично погромыхивали колеса. Флоридский экспресс, новинка заводов Пульмана, несся с небывалой еще скоростью, делая почти тридцать пять миль в час. Марти не думал о событиях, занимавших янки в последние недели. Куда больше его волновало последнее, прошедшее 23 октября собрание в «Лиге». Он рассказывал черным и белым кубинцам — а белых приходило в «Лигу» все больше — о своей летней поездке в Тампу, Кайо, Санто-Доминго, Гаити и на Ямайку. И вот он снова едет на юг, который ждет его советов, решений, мыслей. «Люди поверили тебе и хотят сделать, как ты скажешь», — так говорил Пойо. Нельзя обмануть их ожидания. Но что теперь нужно для революции? Для чего время настало, а для чего еще не пришло?
Единство нации… Как переплавить его в корабли, винтовки, силы вторжения, отряды повстанцев на острове?
Риверо и Балиньо встретили Марти на вокзале, подвели к экипажу. «Что ни день — новые заботы», — хмуро говорил Риверо.
Наутро в цехе одной из фабрик никто не встал, чтоб по традиции приветствовать гостя. «Ему опять нужны наши деньги», — донесся чей-то свистящий шепот.
Марти похолодел. Но прежде чем он успел вымолвить слово, на шаткую скамью вскочила негритянка.
Паулина Педросо, чей дом в Орьенте сгорел в Десятилетнюю войну, а муж Руперто одним из первых вошел в основанную Марти и Брито «Лигу» Тампы, умела говорить то, что думала.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
