— Нет гарантии, Тихон. Никто тебе не даст. Да потом ты ведь все равно никогда не сделаешь этого шага, — в ее голосе мелькнуло сожаление, — пустой это разговор.
— Почему?
— Ты относишься к эпитимному типу личности… Минутку, минутку, сейчас разъясню. — Аленка потянулась к коробочке с папиросами, взяла одну, повертела в пальцах. — Это люди, которые уже не могут без власти и будут идти к ней, несмотря ни на что. Это их природа. Большей частью для них, подобных людей, таких категорий, как «добро», «совесть», «справедливость», не существует.
— Во-от как, — протянул Брюханов, все пристальнее присматриваясь к жене. — А что же для них существует?
— Категория «надо»… Вот и вся их мораль.
— Любопытно… Ну а ты, Алена? — все тем же спокойным тоном спросил Брюханов. — Какими достоинствами одаришь человечество ты сама?
— Я, милый мой, всего-навсего психастеник, самый заурядный психастеник. Буду всю жизнь бороться со своими бесами и заниматься самоедством, так что за меня будь спокоен…
— Идет. — Брюханов быстро встал, подошел к ней и положил руки ей на плечи. — Только когда они тебя будут совсем одолевать, твои бесы, не забудь позвать… Знаешь, я их кадилом…
Запрокинув голову на спинку кресла, Аленка заставила себя улыбнуться.
— Что, Брюханов, — спросила она, — выдержим, думаешь?
— Давай ужинать, Аленка, — сказал он. — Пора освободить Тимофеевну, мне тоже сегодня еще кое что сделать надо…
— Обиделся?
— Нет…
— Как хорошо, что у человека есть свой дом.
Аленка, быстро прижавшись щекой к его руке, встала; в этот вечер они оба, словно бы по негласному уговору, старались не касаться того, что могло напомнить о недавней размолвке; Брюханов шутил с Тимофеевной, оживленно обсуждал с Николаем его студенческие новости, и когда тот после ужина предложил партию в шахматы, сразу же согласился и увел его к себе в кабинет; ни Брюханов, ни Николай не любили за шахматами разговаривать, и, удобно устроившись за круглым столиком, освещенным успокаивающим зеленоватым светом лампы, они, полностью сосредоточившись на игре, казалось, больше не замечали друг друга. Николай передвигал фигуры быстро, почти не раздумывая, его комбинации, развиваясь, приобретали неожиданную сложность и глубину, и Брюханов, не раз испытавший на себе, чего стоило малейшее невнимание во время шахматных баталий с Николаем, лишь в самом начале, сделав очередной ход, оторвался, чтобы взять папиросы и пепельницу, и поторопился назад, на свое место; как он и ожидал, Николай уже успел передвинуть свою фигуру, и Брюханов, скрывая удивление его ходом, проворчал: «Так… так», — и прежде, чем решиться на ответное движение, закурил и долго думал.
В дверь кабинета заглянула Аленка, напомнила, что уже поздно, что все спят.
— Мы недолго, спокойной ночи, — отозвался Брюханов, не отрываясь от доски.
— Ты, кажется, хотел что-то еще успеть сделать, — сказала она.
На этот раз Брюханов, в раздумье вертевший над доской в пальцах своего коня, на мгновение задержался на ней взглядом и кивнул; Аленка, жалевшая о своей вспышке и резкости, тихо прикрыла дверь, и Брюханов, помедлив, решился наконец переставить коня.
— Вы хорошо подумали,.. Тихон Иванович? — спросил Николай со свойственной ему прямотой, слегка улыбаясь.
— А что такое? — забегал по доске взглядом Брюханов, время от времени посматривая в лицо соперника. — Положительно ничего не вижу, не пугай, брат…
— Взгляните на моего ферзя, вы открыли Д5…
— Так что же? — спросил Брюханов. — Что, ты туда хочешь?..
— Конечно. Берете вы его или нет, мой следующий ход конем Ф6…
Брюханов еще раз взглянул на доску; теперь в какое-то одно мгновение картина на ней совершенно изменилась: порядок и надежность собственной обороны, неприступно, как он думал, выстроенной в начале партии, распалась; чужой, почти неправдоподобный по изяществу и простоте комбинации, по минимальности, почти скудости брошенных в дело средств, замысел все перечеркнул и поломал.
Еще и еще раз растерянно, с обиженным выражением лица пометавшись глазами по доске, Брюханов пыхнул папиросой и откинулся в кресле.
— Черт знает, что у тебя за башка! — сказал он. — Какая-то машина… Нет, с тобой положительно невозможно играть!
— Еще? — смеясь глазами, подзадоривая, спросил Николай.
Они стали быстро выравнивать фигуры, и скоро Брюханов, сразу же полностью захваченный событиями на доске, опять почувствовал близкую развязку. Он пытливо раз, другой, третий оценил расстановку сил; все было спокойно, все надежно прикрыто, никакого простора для неожиданных действий противника при любой, самой смелой фантазии быть не могло. Но в то же время уже беглого взгляда на расположение фигур Николая было достаточно, чтобы ощутить (именно не понять, а пока только где-то глубоко в себе ощутить) тугую, стремительную волну заложенных в них комбинаций, они могли вспыхнуть в любой момент и в любом месте, и несмотря на кажущуюся некоторую небрежную разобщенность фигур, все они представляли готовое прийти в действие одно стройное целое.
— Что-то ты мне сказать хотел? — спросил Брюханов, заранее подтрунивая над этим своим детским приемом, в надежде отвлечь противника.
— Да передумал, так, ерунда это. — Николай сделал ход, в Брюханов, непрестанно следнвший за его рукой, задержавшейся над доской на секунду, лишь обреченно вздохнул.
— Так… понеслась, — наклонился он ниже, только теперь замечая, что его противник сегодня что то уж непривычно хмур и скуп на слова и чем-то порядком расстроен, что уже можно было понять за ужином, а теперь стало совершенно очевидно.
— Так и быть, все равно тебя не обыграешь, — Брюханов отодвинул от себя доску. — Давай лучше потолкуем, что у тебя там стряслось.
— Не стоит, Тихон Иванович, пустяки, — нахмурился Николай. — Без этого слишком поздно, Аленка совсем рассердится… Право, пустяки, — стал уверять он. — Как-то случайно сорвалось с языка…
— Знаешь, Коля, шахматы — это одно, — остановил его Брюханов, — там мне с тобой тягаться нечего. Ты мне до сих пор доверял, кажется…
Собирая фигуры, Николай с быстро появившимся на лице румянцем по-прежнему попытался уклониться, начал что-то невразумительное говорить о каком-то происшествии в институте, затем о необходимости на днях съездить в Густищи, к матери, совсем запутался и под пытливым, несколько даже обиженным взглядом Брюханова окончательно раскраснелся и умолк.
— Деньги я потерял, Тихон Иванович, — не поднимая глаз и смахивая со столика что-то невидимое, сказал он. — Не свои деньги… почти семьсот рублей.
— Подожди. Почему у тебя оказались чужие деньги? — удивился Брюханов, в то же время скрыто любуясь разгоревшимся лицом Николая.
— Я же профорг курса…
— Так что же?
— Собирал эти деньги… в конверте носил, в портфеле, все время на месте были, а сегодня на лекции…
— Понятно, — пожалел его Брюханов. — Но если уж вышел об этом разговор… нет, нет, ты можешь не говорить, если не хочешь, — быстро добавил он в ответ на совершенно недвусмысленное движение в лице Николая, ставшем вдруг резким. — Ты совершенно не о том подумал. Я хотел сказать: почему ехать к матери? У нас есть деньги… ты бы мог взять у Аленки, вот и все.
— От Аленки как раз так просто и не отделаешься, она меня ведь все воспитывает, — хмуро пошутил Николай и поднялся. — Спокойной ночи, Тихон Иванович.
— Значит, ты не возьмешь эти семьсот рублей? — спросил Брюханов выжидающе.
— Нет, спасибо, не возьму.
— Почему?
— Мне надо будет сказать вам, что это за деньги…
— Я этого не требую, — возразил Брюханов, теперь еще больше недоумевая.
— В том-то и дело, — как-то по-детски беспомощно взглянул на него Николай, — что я не могу вам всего рассказать… а так просто взять тоже не могу… ну вот и все…
— Что за чертовщина! — не удержался Брюханов. — Так не могу и этак не могу! А как же можно? Ну, слушай, Коля, не валяй дурака. Вот тебе деньги, и дело с концом. — Брюханов достал бумажник, отсчитал семьсот рублей и пододвинул их к Николаю. — Не накручивай ты, ради бога, там, где не надо… Ну…
— Тихон Иванович, а вы обещаете, что все это останется только между нами? — решился Николай. — Даже сестре…
— Будь спокоен… обещаю, все обещаю… спрячь.
— Понимаете, у нас на курсе у одной из студенток…
— Я ничего не спрашиваю, — быстро сказал Брюханов, но засмеялся и махнул рукой. — Давай, тебя ведь не переупрямишь…
— Девушка хорошая, умная, занимается серьезно, но связалась, понимаете, с безответственным человеком. — Николай говорил, упорно глядя в стол. — Тоже наш студент… И вот все у нее оказалось под угрозой, институт, дальнейшая судьба… Попытались мы этого типа вразумить, а он ни в какую, такой гад оказался… А она только на стипендию и дышит… Сирота, в войну все родные погибли. Вот и решили тайком от нее собрать денег со стипендии… ну, понимаете, на… на врача… Фу-ты черт, вспотел даже! — Николай облегченно перевел дух.
