Поздним вечером лошадка Чахэ медленно везла ее по темным улицам в окружении черных всадников. Городской воздух был теплее, чем в лагере, как будто уличные камни накапливали тепло, чтобы потом медленно выдыхать его в темноту. По дороге во дворец на холме, где Чингис дожидался жену, легко было предаваться фантазиям. В городе полно было разных птиц, щебетавших на каждом карнизе, на каждой крыше. Чахэ подумалось: не мешают ли им передвижения солдат? Или эти пичуги всегда прилетали сюда, чтобы погреться на теплых крышах? Она понимала, что в этом нет ничего необычного, но, слыша порхание крыльев над головой, почему-то чувствовала себя неуютно.
Справа, скрытая темнотой, рыдала какая-то женщина. В тусклом мерцании факелов Чахэ видела, как неженатые воины приходили на ипподром и забирали девушек из рук отцов и мужей, оставляя часть женщин до утра на выбор Чингиса. Подумав об этом, Чахэ содрогнулась. Она болела за тех, кто ждал в темноте прикосновения грубых рук. Она прожила среди монголов уже немало лет и полюбила многие достойные качества этого степного народа. Но монголы по-прежнему забирали женщин у побежденных и не видели в этом ничего предосудительного. Подъезжая к разлому в стене, ведущему в благоухающие цветники, Чахэ горько вздохнула. Охота за женщинами была их проклятием. Их домогались и умыкали ночью из отчего дома повсюду – ив царстве ее отца, и в землях китайцев, и в стране мусульман. Ее муж находил эту практику вполне обычным занятием, заявляя, что рейды за женщинами помогают его мужчинам сохранять бодрость духа. Чахэ даже вздрогнула, словно внезапный холод коснулся ее обнаженных рук.
Сквозь цветочные ароматы дворцовых садов слышался запах смерти. У стены до сих пор лежали огромные кучи трупов, и на жаре тела уже начали разлагаться. Тяжелый, удушливый воздух вокруг дворца разъедал ноздри, и Чахэ дышала с трудом, стараясь не замечать открытых глаз мертвецов. Она знала, что трупный запах опасен. Утром следовало проследить за тем, чтобы Тэмуге убрал и сжег трупы, пока зараза не подкосила ряды ханского войска.
Подъехав к лестнице, ведущей к чернеющему на вершине холма дворцу, Чахэ и ее вооруженные стражи остались сидеть в седле, и кони начали неспешное восхождение по широким ступеням, предназначенным для людей. Поднимаясь к вершине, Чахэ ломала голову над смыслом вопроса, который задал ей муж. Она не понимала, зачем Чингису понадобилось спрашивать ее об этом, и в результате никак не могла отделаться от неприятного сосущего чувства под ложечкой. Она очень надеялась, что во время ее разговора с мужем рядом не будет Кокэчу. Иначе пришлось бы просить Чингиса о встрече с глазу на глаз. При мысли о свирепых глазах шамана, буравящих ее, Чахэ сделалось только хуже. Она еще раз вздохнула, размышляя о том, была ли снова беременна или ей это только казалось оттого, что долгое время видела так много страданий, горя и ненависти.
Ее друг Яо Шу мало что понимал в медицине, однако знал, как восстановить душевное равновесие. Чахэ решила повидаться с китайцем сразу по возвращении в лагерь. Монголы не искали внутреннего покоя, но ей казалось, что длительная концентрация на жестокости и насилии приводит к губительным последствиям. Когда-нибудь нужно думать и о душевном покое, хотя монголы, конечно, не знали ничего об учении Будды.
Ступени привели во внутренний двор шахского замка, и Чахэ спешилась. Всадники перепоручили принцессу воинам, которые дожидались ее прибытия у входа во дворец, и Чахэ последовала за ними по темным коридорам, недоумевая оттого, что никто не побеспокоился зажечь висевшие там светильники. В самом деле, люди ее мужа были странным народом.
Снаружи светила луна, проливая тусклый свет в высокие стрельчатые окна дворца, и Чахэ иногда казалось, будто она привидение, шагающее за мертвецами. В застывшем воздухе по-прежнему веяло трупами, и, чувствуя едкий запах, она старалась сохранять спокойствие.
Чингис восседал на троне в громадном зале под высоким сводчатым потолком. Хотя на ногах Чахэ были туфли из мягкой кожи, гулкое эхо подхватывало шорох ее шагов и разносило по залу. Стражники остались в дверях, а принцесса направилась к мужу, озираясь по сторонам в поисках его шамана.
В тронном зале шахского замка Чингис был один. Сидя на троне, он смотрел вдаль сквозь огромную арку, за которой открывался вид на весь город. При свете луны Самарканд походил на волшебную карту, расстелившуюся до горизонта.
Проследив направление взгляда Чингиса, Чахэ постояла некоторое время в молчании, наслаждаясь дивной картиной. Отец принцессы правил своей страной из такого же дворца, и вид за окном неожиданно навеял яркие воспоминания детства. Она не сомневалась, что ее муж скоро снова двинется в путь и опять ей придется вернуться к кочевой жизни в юрте. Но тут, хотя бы на короткое время, Чахэ вспомнила умиротворенность и красоту просторного дворца, забыв о горах трупов снаружи.
– Дорогой, я пришла, – промолвила наконец Чахэ.
Чингис повернулся к ней, выйдя из мечтательного раздумья.
– Ты видела? – спросил он, показывая рукой на вид из окна. – Город очень красивый.
– Он немного напоминает мне мою родину и столицу отца, – улыбнулась Чахэ.
Чингис закивал в ответ, но Чахэ поняла, что он чем-то взволнован и едва ли думал о ее словах.
– Ты послал человека, чтобы задать мне вопрос, – напомнила она.
Чингис вздохнул, отложив в сторону думы о будущем. День так хорошо начался, но завершился дракой Джучи с Чагатаем на глазах у их воинов. В войске хана образовалась брешь, залатать которую будет трудно даже ему. Чингис повернул усталые глаза ко второй жене.
– Да, посылал. Мы тут одни, – ответил он. Чахэ взглянула на стражников, стоявших в разных концах зала, но Чингис продолжал говорить, не обращая на них внимания: – Скажи, почему, когда ты глядишь на Кокэчу, то вспоминаешь мою сестру? Что ты хотела этим сказать?
Чахэ подошла ближе и прижала холодные ладони ко лбу мужа. Заключая жену в объятия, Чингис издал тихий стон, позволив холодному прикосновению рук успокоить его душевную муку.
– Он обнаружил ее, когда закончилась битва. Теперь, когда я вижу Кокэчу, то сразу вспоминаю, как он выходил из ее юрты. У него было такое лицо… Все скорчено от горя, и это выражение постоянно преследует меня.
Слушая жену, Чингис замер как изваяние, потом она почувствовала, что муж отстраняется от нее. Он взял ее за руки и осторожно снял их со лба, стараясь не причинить боль своей железной хваткой.
– Он не находил ее, Чахэ. Известие о ее смерти привез мой человек. Он нашел сестру, когда осматривал юрты после бегства шаха.
Пока Чингис обдумывал слова жены, его глаза, отражая лунный свет, казались холодными, как и само ночное светило.
– Ты видела его? – прошептал Чингис.
Чахэ только кивнула в ответ. Ужас застрял комком в горле. Лишь проглотив его, смогла Чахэ выговорить слова.
– Да, когда закончился бой. Я бежала мимо ее юрты и видела, как он вышел оттуда. Когда я узнала, что она убита, то подумала, что тебе об этом сказал шаман.
– Нет, – отрезал Чингис. – Он ничего не сказал мне ни тогда, ни потом.
Хан отпустил руки жены, и Чахэ слегка покачнулась, потрясенная своей догадкой.
– Никому не говори, Чахэ, – велел муж. – Я разберусь с шаманом по-своему. – Тихонько бранясь, он внезапно закинул голову, не скрывая своего горя. – Сегодня был гадкий день.
И снова Чахэ прильнула к мужу, касаясь его лица, чтобы заглушить боль.
– Я знаю, муж, знаю. Но теперь он закончился, и ты можешь поспать.
– Не сегодня. Я не усну после того, что узнал, – шепотом ответил Чингис.
Глава 26
Чингис собрал сыновей в тронном зале самаркандского дворца только на третий день после их ссоры. По его приказу вернулись также Хачиун, Хасар и Джелме, оставив за собой лежащие в руинах города.
День выдался жарким, и воздух замкнутого пространства насквозь пропитался запахом горящих огней, едкого пота и сала. Тэмуге тоже велено было присутствовать, как и почти семи сотням высших военачальников, которые теперь стояли вместе с ним в шумном зале, дожидаясь появления Чингиса. Среди приглашенных был и монах Яо Шу. Пожалуй, из всех собравшихся в тронном зале он был единственным человеком, у кого не было ни одного подчиненного. У подножия трона, вытаращив пустые глаза на каменный пол, уселся у всех на виду шаман Кокэчу.
Чингис явился с закатом, когда зажгли светильники на стенах. Хан прибыл без фанфар и без свиты. Войдя в зал, он окинул взглядом собравшуюся толпу, сразу приметив лица своих братьев и детей, от старших Джучи, Чагатая, Угэдэя и Толуя до младшенькой дочери, которую подарила ему Чахэ. Самые младшие стояли рядом с их матерью и Бортэ, испуганно разглядывая высокий свод потолка. Они раньше не видели городов и казались взволнованными, боясь, что потолок может свалиться им на голову. Один из малышей Чахэ разревелся, но Бортэ взяла мальчика на руки и начала тихонько напевать ему. Жены старших военачальников тоже пришли на встречу. Не было лишь матери хана Оэлун, которая по-прежнему носила траур по умершей дочери и не появлялась на людях. С тех пор как Оэлун потеряла дочь, она удалилась от дел, и ее жизненной мудрости сильно недоставало Чахэ и Бортэ.
