– Где конкретно находилось это городище? – спрашивает Невиницын. – Можно на него глянуть?
– Смотри под ноги, – говорю я. – Ты стоишь на том высоком мысу с крутым склоном по берегу реки Устье, где и жили наши далекие предки. Присмотрись… Видишь копаные рвы и валы с двух сторон холма? Это – границы городища. В те времена оно, видимо, имело военно-стратегическое значение, так как прикрывало водный путь по реке Устье к полноводной Волге.
– Я видел в книге рисунок такого поселения, прячущегося за деревянной изгородью.
– Первый план Акуловского городища на основе раскопок в 1928 году составил академик М.В. Талицкий. Оно, действительно, было укреплено стеной из частокола. Люди селились около этой стены, а в центре находился загон для мелкого домашнего скота. Жилища строились в виде землянок, внутри имелись каменные печи. В районном музее хранятся экспонаты, найденные здесь. Это – самозатачивающийся нож, изготовленный около трех тысяч лет. Выходит, те племена уже знали про железо и получали его из болотной руды крицы.
Мы прошли по земле, хранящей тайны древнего поселения. На правах экскурсовода я предложил посмотреть места еще двух городищ, одно из которых лежало под распаханным полем, а другое – на Акуловском карьере. Но гости отказались, сославшись на то, что подобное городище они видели рядом с ростовской рекой Сарой.
– Лучше зайти к кому-нибудь в гости, испить колодезной воды, – предложил Владимир Алексеевич. – А то во рту что-то пересохло.
В деревню Акулово мы вошли тропинкой, наискось простегнувшей пустынный луг, через него медленно и молча перебирался только что проснувшийся потрепанный рыжеватый кот. Машина осталась на околице. Напоить нас водой согласилась старушка в светлом платке, поправлявшая забор в покосившемся огороде. Ее звали Валентина Васильевна Столярова. Человек общительный и доброжелательный, она вкратце поведала нам историю жизни деревни.
– Это сегодня у нас нет ни промышленности, ни сельского хозяйства. А когда-то Акулово славилось картофелетерочным заводом. Таких основательных предприятий в районе было с десяток штук. Наш принадлежал крестьянину из деревни Опальнево Михаилу Чалову. Пользовалась большим спросом водяная мельница. Ее монастырь сдавал в аренду крестьянину из той же деревни Опальневу Ивану Чалову. То были братья-кулаки, великие труженики. Мельница стояла в виде плотины по обеим сторонам реки Устье и молола муку. Рядом с ней находились амбары и жилой дом хозяина. Еще две мельницы стояли на Алмазихе и у местечка Крутецкая. Все плотины регулировали уровень воды в реке Устье, держали ее уровень на одном с лишним метре высоты. В Акулове было три маслобойни, развито столярное производство. Главным разорителем для нашего Акулово стала не только коллективизация, но и война. Во многие дома мужики с неё, проклятой, не вернулись. Тридцать земляков сложили головы в борьбе с немцами. Повезло Анне Николаевне Масленниковой, у нее все три сына вернулись. А у моей однофамилицы Анны Константиновны все три сына погибли. У меня война отняла брата Николая. Он погиб под Москвой. Вместо похоронки из воинской части пришло письмо от неизвестного мальчика, который и обнаружил на берегу реки убитого Николая. Другой мой брат-минометчик вернулся домой глубоким инвалидом. В битве под Сталинградом он потерял зрение, минометные осколки оторвали ему пальцы на правой руке и посекли лицо. Выхаживать брата, а заодно и ослепшую от горя мать, пришлось мне одной.
В ходе воспоминаний о войне неожиданные слезы быстро наполняли глаза старушки, и она отворачивалась к окну, украдкой вытирала их фартуком. Мы переменили тему разговора.
– В каком месте на Алмазихе стояла мельница? – спрашиваю я Столярову, пытаясь побольше узнать о любимом отцовском уголке природы. – В детстве мы с отцом часто там сено заготавливали. Но следов мельницы не видели.
– По-моему, там все травой заросло, – смущенно забормотала Валентина Васильевна. – Я уж и не помню, когда в последний раз там была. То же, поди, в сенокос. Так деревянные сваи от мельницы как торчали из воды, так и торчат, сразу у дороги, у спуска к реке.
Я не представлял то место, о котором говорила Столярова, потому не стал уточнять. Радовало другое – что при встрече с первым же старожилом упоминалась загадочная Алмазиха. На её зеленые просторы шли не только косцы, но и крестьяне с зерном. Там крутилась мельница, а над ней серебрился в высоте звездный свет.
Опять причудился наш поход с отцом на сенокос. Последний раз мы выехали до зари… В небе еще мигали звезды. Я дремал на лошадиной повозке, ворча по поводу ранней побудки. Влажный ветерок изредка набегал на меня легкой волной. Из прибрежного леса доносились сдержанные крики птиц и неясный шепот деревьев. «Потерпи, поспи, скоро прибудем», – то умоляющим, а то успокаивающим голосом говорил отец. Дорога была дальней. И я засыпал. Где-то в библиотеке, между страниц одной книги, должен лежать зверобой, давно засушенный и увядший, который до сих пор хранится с того памятного сенокоса.
– А чем еще памятна для людей Алмазиха? – торопливо спрашиваю я, отрываясь от нахлынувших воспоминаний. – Кроме, конечно, скошенных лугов с зеленой отавой.
– Не было краше и свободнее места для народных гуляний, чем на Алмазихе, – бодро отвечает Валентина Васильевна. – Туда ехали не просто отдохнуть, а отпраздновать значимое событие. Рыбалка там отменная была. Мужики хвастались: «Щука едва в ведро умещается!».
– Точно. Я припоминаю, совхоз там отмечал, кажется, окончание уборочной. Наспех сколоченные столы, заставленные домашними яствами, стояли на лужайке, у самой реки.
Тут у меня память заработала без перебоев. Перед глазами всплыл праздник на Алмазихе. Взрослый люд ютился гурьбой, облепив столы, и распевая то и дело разные песни. А мы, подростки, рыбачили и вволю купались. На омутах блестела зеленым бисером ковровая ряска, рассекаемая заплывами одиноких уток. Я смотрю на поплавок, застывший между узорчатых сплетений густой травы, и с волнением жду поклевки. Но, не дождавшись ее, иду купаться…
Поблагодарив Валентину Васильевну за гостеприимство, мы едем в деревню Кузнечиха. Она рядом, за перелеском. Журналистские командировки приводили меня сюда не раз. В биографии деревни значились интересные события и факты. Я вначале собирал и записывал их в архивах и библиотеках, а затем в беседах с местными жителями. В XVII веке Кузнечиха славилась своими талантливыми кузнецами. Отсюда пошло и название. Когда польские захватчики в Смутное время шли по ярославской земле, то наткнулись на деревню с кузнецами, а, может, и специально сюда заглянули. Им нужно было подковать своих лошадей. Кузнецы отказались помогать врагу. И тогда поляки сожгли деревню дотла. Постепенно Кузнечиха возродилась. Кроме кузнецов здесь появились уникальные маляры и живописцы. Один из них так прославился своим мастерством отделки зданий и церквей, что попал на страницы книги известного купца и краеведа из Ростова Великого А.А. Титова. Правда, сведений о нем там было мало. Сообщалось, что за год кузнечихинский маляр получал за свою работу 75 рублей в то время как заработок других борисоглебских маляров составлял 60 рублей. Прочитав солидный краеведческий труд, проникшись гордостью за талантливого земляка, я решил узнать подробности его жизни, а главное – имя и фамилию. Но старожилы деревни Кузнечиха не припомнили его. Зато одна набожная бабушка показывала мне икону, писанную прославленным иконописцем из деревни Коробцово Березниковской волости. Она писана была на липовой доске, по особому заказу. В краеведческой книге Титова я встречал упоминание о том сельском иконописце, но, увы, бабушка тоже не смогла припомнить его имя.
До революции деревня Кузнечиха считалась в районе одной из самых богатых и процветающих. Крестьяне жили в высоких, добротных, о пяти стенах домах. У некоторых первый этаж был выложен из красного кирпича. Здесь работала своя торговая лавка. С приходом к власти в стране коммунистов в деревне образовался колхоз имени Кутузова. Вначале селяне жили на энтузиазме и вере в создание справедливого общества. Построили на родной земле две начальные школы, в одной из них поставили киноустановку, медпункт, конюшню, свинарник, телятник, овчарню. Но с введением в колхозах оплаты труда крестьян трудоднями, многие из Кузнечихи побежали в города. Из ста жилых домов осталось тридцать.
Когда я писал очерк о коллективизации района, то нашел в архиве любопытный документ с изумительными подробностями. Оказывается, первым председателем Совета крестьянских депутатов был уроженец деревни Кузнечиха Михаил Семенович Блохин. Его избрали на эту должность 23 февраля 1918 года. В старых бумагах было записано, что он происходил из бедняков, и, будучи отходником, служил в Петрограде в торговой лавке. После службы в царской армии увлекся большевистскими идеями, приехал на малую родину и начал проводить коллективизацию. Архивист про то время сделал отметку на документе: «Нелегко было работать Блохину в кулацко-поповском окружении, воевать с бандитами, дезертирами». Конечно, национализация картофелетерочного завода, торговых лавок, земельных участков шла в районе трудно. Но кто же будет добровольно отдавать свое добро и имущество, нажитое в поте лица? Потому и возникали конфликты, когда кулаки, владельцы торговых лавок, при национализации обливали все съестное керосином.
