Вскоре надгробный камень был поднят, и кто-то из толпы наклонился над раскрытой могилой. Он привязал веревку к ногам трупа, уперся ногами и начал тащить. Несколько священников, выбежавших из церковной ризницы, попытались вмешаться. Толпа накинулась на них так яростно, что им пришлось спасаться бегством. После исчезновения священников человек снова взялся за веревку, дернул в последний раз, и тело маршала оказалось на плитах. Толпа издала радостный вопль, и тут же шквал палочных ударов обрушился на труп, и без того изрядно изуродованный гвардейцами Витри. Бывшие в толпе женщины, истошно крича, принялись царапать мертвеца ногтями, бить по щекам, плевать в лицо. Затем его протащили до Нового Моста и там привязали за голову к нижней части опоры. Опьяненный собственной смелостью народ стал отплясывать вокруг этого кошмарного повешенного какой-то безумный танец и на ходу сочинять непотребные песни. Дьявольский хоровод длился полчаса. И вдруг какой-то молодой человек подошел к трупу, держа в руках маленький кинжал, отрезал ему нос и в качестве сувенира сунул себе в карман. Тут всех охватила настоящая лихорадка. Каждому из присутствовавших захотелось взять себе хоть что-то на память. Пальцы, уши и даже «стыдные части» исчезли в мгновение ока. Менее удачливым пришлось довольствоваться «клочком плоти», вырезанным из мягкой части ягодицы…
Когда каждый получил свой кусок, еще более возбудившаяся толпа отвязала труп и с дикими криками потащила его через весь Париж. Неистовство этих людей было так велико, что очевидцам казалось, будто все это происходит на сцене театра марионеток Гран-Гиньоль. «В толпе был человек, одетый в красное, — рассказывает Кадне, — и, видимо, пришедший в такое безумие, что погрузил руку в тело убитого и, вынув ее оттуда окровавленную, сразу поднес ко рту, обсосал кровь и даже проглотил прилипший маленький кусочек. Все это он проделал на глазах у множества добропорядочных людей, выглядывавших из окон. Другому из одичавшей толпы удалось вырвать из тела сердце, испечь его неподалеку на горящих угольях и при всех съесть его с уксусом!»
Наконец, ошметки фаворита, покрытые пылью, плавками, грязью, вновь притащили на Новый Мост и там сожгли в присутствии веселящегося люда.
Неделю спустя длинная вереница карет выехала из Парижа. Толстая женщина, сидевшая в первой карете, горько плакала, отчего ее расплывшаяся грудь без конца сотрясалась. Это была Мария Медичи, которая удалялась в Блуа. Во второй карете находился молодой прелат с угловатым лицом и живыми глазами. Ришелье, а это был именно он, сопровождал королеву в ее изгнании.
Через два месяца после этого, 8 июля, жена Кончини, Леонора Галигаи, ложно обвиненная в колдовстве, была сожжена на Гревской площади. Со смертью Кончини в моду надолго вошло слово coion (ничтожество, трус). Этой характеристики маршал удостоился за свое малодушие.
Людовик XIII мог наконец самостоятельно править страной. Им был издан «указ по упорядочению и реформированию одежды придворных, отличающейся чрезмерной вольностью и избыточными украшениями». Этот восемнадцатилетний молодой человек ничем не напоминал того живого и веселого мальчугана, бывшего радостью для Генриха IV. Теперь это был суровый, добродетельный и набожный человек. Женщины вызывали у него страх, и он запретил при дворе не только чересчур смелые декольте, но даже слишком обтягивающие фигуру платья, которые казались ему откровенным приглашением к сладострастию.
Одна только мысль лечь в постель с женщиной приводила его в ужас. Он находил это отвратительным и обрекал Анну Австрийскую на унизительное целомудрие. Бедная маленькая королева с ее горячей испанской кровью прогуливалась по Лувру, грустно вздыхая, и время от времени взгляд ее задерживался, дольше, чем того позволяли приличия, на каком-нибудь хорошо сложенном гвардейце.
Ее огорчение вскоре стало настолько заметным, что де Люинь решился посоветовать Людовику XIII немного подумать о своей супруге. Король заартачился. Его врач записывает 4 июня в дневнике: «Поскольку его упрекали, что он не посещает королеву, он ответил, что это приводит его в возбуждение».
Очень скоро о поведении короля стало известно в Испании, где это восприняли как оскорбление. Филипп III, узнав, что король Франции пренебрегает его дочерью, впал в столь скверное состояние духа, что все стали опасаться, как бы это не отразилось пагубным образом на дальнейших отношениях двух монархов. Так что было просто необходимо, чтобы Людовик XIII решился наконец. В дело вмешались понаторевшие в дипломатических и прочих интригах церковники, которые в своем усердии пошли много дальше других, о чем можно судить по следующей депеше, отправленной Гвидо Бентиволио, папским нунцием: «Все очень надеются, что на этот раз в Сен-Жермене король решится провести ночь с королевой и сыграть до конца роль супруга. Сам он, однако, не обмолвился ни словом на эту тему,
«Смешное целомудрие Людовика XIII было, — как верно замечает Альфред Франклин, — реакцией на те грубости, которыми пичкали его юное сердце, и на те извращения, в которые его погрузили в детстве».
то ли удерживаемый стыдом, то ли потому, что не чувствовал еще в себе достаточно энергии. Некоторые советовали ему сначала попробовать с какой-нибудь замужней женщиной или по крайней мере с имевшей опыт, и уж, во всяком случае, не выбирать для первых попыток девственницу, но духовник короля отсоветовал ему совершать подобный грех, и до сих пор этот благой совет удерживает его и будет удерживать от греха, как все надеются, до ожидаемого момента, который в конце концов недолго заставит себя ждать. Эти пылкие испанцы приходят в отчаяние и говорят, что король ни на что не годен. Его отец тоже поздно начал».
А тем временем королева продолжала нервничать и беспокойно метаться в своей постели. Нунций, от глаз которого, похоже, ничего не ускользало, обратил внимание на ее вздохи и написал папе: «Она пребывает в постоянном ожидании той счастливой ночи, которую король должен провести с нею и которая все никак не наступает».
К началу 1619 года король все еще продолжал упорствовать. А в это время герцог д`Эльбеф женился на м-ль де Вандом, дочери Генриха IV. Это событие вряд ли могло как-то повлиять на интимную жизнь Людовика XIII, если бы последнему не пришла в голову странная мысль явиться в комнату молодоженов в свадебную ночь. Мало того, свидетельствует венецианский посол, «он пожелал присутствовать на постели новобрачных, чтобы наблюдать свершение брака. Акт был повторен многократно, вызвав аплодисменты и удовлетворив неординарному вкусу Его Величества».
Видя его оживление, м-ль де Вандом сказала:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
