В ее спокойных глазах что-то сверкнуло.
— Как вы об этом можете говорить? Что вы об этом знаете? Вы — люди одного дня, играющие десять ролей и все одинаково хорошо. И уже не разбирающие, что ваше собственное, а что только заемное или придуманное. Вы воображаете, что живете широкой и глубокой жизнью, и не замечаете, что бродите по отмели. Раз выехав, вы уже не возвращаетесь домой, вы утратили сами себя и без собственного лица толчетесь среди таких же алчущих наслаждений и веселья. Люди одного дня и одного мгновения, что вы знаете о тех, кто может загореться и увлечься, но кто никогда не отрывается от центра жизни и труда, который удерживает их силой своего притяжения.
С минуту стояла тишина. Зийна Квелде стала серьезной и чуть ли не злобной.
— Видимо, совместная жизнь все же сказывается. И более глубоко, чем я воображала. Я бы все же не хотела, чтобы вы причисляли меня к тем женщинам одного дня и прожигательницам жизни. Я совсем не такая…
— Простите. Я этого и не думала.
— Я понимаю — вы просто увлеклись. У меня, очевидно, нет подлинного семейного инстинкта, и поэтому я кое-чего не понимаю. Как возможен честный брак, если муж, пусть даже и немного, но сознательно идет на развлечение на стороне? Какой-то чужой запах, какая-то грязца всегда прилипает к душе.
Она уже снова овладела собой, глядя серьезно, но вежливо.
— Грязца… Звучит противно. Возможно, так оно и есть. Но в нашей жизни вообще нет абсолютной чистоты. Так уж устроено наше человеческое существование. У человека физического труда своя грязь… потные ноги, чернота под ногтями. Так же и с душевной чистотой… Но таковы мы все. И поэтому не бежим друг от друга. Грязи противостоит наше горячее, наше совместное стремление к чистоте, оно просветляет нашу душу и всю нашу жизнь. Только мужчине и женщине, которые живут едино, необходимо быть едиными и в этом стремлении. И уж тогда оно становится такой силой, которую никакие ошибки и никакие увлечения не могут преодолеть. Это пятна на солнце, которые мы не замечаем и не ощущаем.
Зийна долго сидела молча. Такая же серьезная и задумчивая, как ее собеседница.
Наконец она поднялась и медленно подошла к ней.
— Прошу прощения… Не думайте обо мне плохо. Я не такая дурная, как вы, возможно, думаете.
Та радушно пожала руку актрисы.
— Ничего дурного я о вас не думаю. Вам не за что просить прощения. Мы, женщины, редко когда можем понять друг друга. Потому что выросли в мире, полном притворства, и считаем одна другую чуть ли не врагами.
Какое-то время Зийна Квелде стояла и смотрела на нее. А это не притворство? Действительно не знает или только разыгрывает незнание? А если бы знала, могла бы смотреть так спокойно, почти дружелюбно?
И все же у нее не хватило смелости сказать открыто: вот какая я есть — делайте что хотите…
Подавленная, с тяжелой головой шла она к дому.
7
Дома Зийна Квелде закрыла все окна и опустила занавеси. Яркий солнечный свет был невыносим. Уличный шум раздражал.
В голове что-то бродило. Мысли возникали и схватывались, как ветры, налетающие с разных концов небосвода и сталкивающиеся в узкой теснине.
Она расхаживала по комнате до полного изнеможения. Пока ноги не стали бесчувственными и свинцовая тяжесть не бросила ее на стул. Она присела к столу, но к еде не притронулась.
Ночью лежала без одеяла, хотя было прохладно и тело покрылось мурашками. Все физические чувства отмерли. Рассудок работал безостановочно, точно мельница.
Казалось, ничего придумать и ни к какому решению прийти нельзя. Все гуще и запутаннее сплеталась сеть раздумий.
Но после полуночи она встала и зажгла свет, еще сама не зная, зачем встает и что будет делать.
А бумага уже была перед нею. Только теперь она поняла. Написать ответ. И только тут сообразила, что все время думала об этом. С самого начала было ясно, что надо написать и оставалось только продумать, как это высказать.
Вот и теперь она еще не знала этого. Так много, до чего же много надо написать, — но где взять слова, чтобы облечь в них спутанные мысли и передать оттенки бушующей стремнины чувств?
Но другого выхода не было. Иначе не обойтись. Это она знала.
Слова пришлось подыскивать только вначале. Постепенно они пошли потоком, — и там она уже писала быстро, не думая больше о логической связи и гладкости выражений…
«…Я не могу уехать, не оставив вам несколько строк. А уехать надо. Вы это знаете так же хорошо, как я. Разумеется, не потому, что опера меня в конце концов увлечет больше, чем драма. Тут вы правы. Я не знаю, где только вы не правы. Я все еще во власти ваших идей и не знаю, когда от них освобожусь. Если вообще когда-нибудь освобожусь… Но это несущественно.
Итак — я должна написать, хотя пишу я плохо и знаю, что не выражу и десятой части того, что хочу сказать. Мне самой эти мои строки, после вашего письма, кажутся тусклыми и невыразительными. Но я надеюсь, вы поймете и то, чего я не могу выразить. Вы же меня понимаете и без слов.
Признаюсь, ваше письмо меня ошеломило. Говорю это не потому, что смотрела на наше короткое знакомство как на легкую игру и приятное времяпрепровождение. Я припала к вам сердцем и душой. Прицепилась, как репейник — вы могли делать со мной что угодно. Но я не думала, что я, простая, заурядная женщина, могу вас так глубоко и трагически увлечь. Ваше письмо потрясло меня. Я все еще не могу опомниться. Я еще не знаю, что вам скажу. Знаю только, что нам надо бежать. Дальше так нельзя. Ради нас обоих — но особенно ради вас.
Как мне вас убедить, что все, что я сейчас говорю и что мною решено, это только ради вашего блага. Поверьте, моя собственная судьба и жизнь занимают меня сейчас меньше всего. Бывают такие минуты, когда даже самый себялюбивый человек думает не о себе, а о другом, кто ему близок и дорог. Возможно, что это только разновидность себялюбия, но не берусь судить. И если приходится сейчас говорить обо мне, то только из-за вас. Вы меня знаете мало — несмотря на ваши большие способности познавать человека. По вашему письму я вижу, что вы во власти своего чувства и своей фантазии. Вы смотрите на меня сквозь призму своего вдохновения. Видите меня в радужных тонах. Я в ваших глазах мерцаю, как сказочная принцесса. Вы не видите, какая она будничная, простая, заурядная, эта женщина, на которую вы взираете, одев ее в вами же придуманное облачение.
Не бойтесь, я не стану себя намеренно принижать и уничижать. Прежде всего, я сама хорошо сознаю свои артистические возможности — и напрасно было бы отрицать это перед вами. Но речь не об этом. В вашем письме описывается женщина, ради которой вы готовы сломать свою теперешнюю жизнь, как трухлявое дерево. Ради нашего совместного будущего вы готовы отбросить свое настоящее как ненужную тряпку, а наше прошлое, прошлое нас обоих, стереть, как стирают мокрой тряпкой меловую надпись. С гордостью и сладким ужасом я сознаю, что это не просто лирические фразы. Свою жизнь и житие вы, словно ограненный драгоценный камень, кладете мне в руку. Я не могу бездумно завладеть им или легкомысленно бросить на землю. К счастью или к несчастью, я хорошо познала его ценность. Моя рука дрожит, и в глазах моих слезы. Я вне себя от гордости и страха.
Будь я в достаточной мере легкомысленна и безрассудна, я бы надела его, как украшение, на палец и хвалилась бы им на улицах и в кинематографах, как делают многие. Или будь одной из тех великих, гениальных женщин, душа которой заключает любимого мужчину, как хрустальный кубок пьянящее вино, — я бы вделала свой драгоценный камень в золотой медальон и на всю жизнь приковала бы его к своему сердцу. Но я не та и не другая. Я простая, заурядная женщина — и поэтому должна вернуть то, что мне дороже своей собственной жизни.
Мне не стыдно сказать вам, что вы не первый мужчина в моей жизни. Вы меня об этом не спрашивали, потому что вы выше этого. Вы не из тех сотен мужчин, которые смотрят на женщину, как на свою собственность и дотошно высчитывают, сколько им принадлежит из этой собственности. И я могу это сказать вам. О многом я не жалею. О многом глубоко сожалею, стыжусь и осуждаю себя. Но бывшее сделать небывшим невозможно. Ни одну минувшую минуту мы не можем перевести назад на циферблате времени, в этом трагизм нашей жизни. Поэтому я после всего пережитого стала рассудительнее. Я уже не могу полагаться на поток чувств. Я оглядываюсь на берег, от которого меня уносит. Я гляжу на полосу прибоя, откуда навстречу бегут белые волны. Я должна знать, куда я следую. В особенности потому, что я не одна. И в особенности потому, что другой — это вы.
Мы были вместе лишь несколько недель. Но для меня они равны долгим годам. Мне кажется, вся моя предыдущая жизнь тускнеет перед этими неделями. Потому и не могу переступить через них, как через те пустые годы. Что я от вас приобрела, то не могу отбросить, как былые часы беззаботного веселья, как игривые пустяки, которыми полна вся моя предыдущая жизнь. Вы обещаете мне сделать всю будущую жизнь столь же полной и богатой. Я понимаю, чего это стоит. Но я не создана для этого. Я вынуждена отказаться — ради себя и ради вас.
