— Федоровны.
— Извините, Нины Федоровны.
— Нет, не представляет.
— А вы как думаете? — обратился Дирантович к врачу.
— Видите ли, я только терапевт, но полагаю…
— Благодарю вас! Значит, прошу обеспечить заключение квалифицированного специалиста.
— Оно уже есть, — ответил Смарыга. — Профессор Черемшинов. Он же будет ассистировать при операции и вести дальнейшее наблюдение.
— Допустим. Теперь второй вопрос, иного рода. Насколько я понимаю, полная генетическая идентичность, о которой вы говорили, имеет место и у однояйцевых близнецов?
— Совершенно верно!
— Однако известны случаи, когда такие близнецы, будучи в детстве похожими, как две капли воды, в результате различных условий воспитания приобретают резкие различия в характерах, вкусах, привычках — словом, во всем, что касается их индивидуальности.
— И это правильно.
— Так какая же может существовать уверенность, что дубликат Семена Ильича Пральникова будет действительно идентичен ему всю жизнь? Не можете же вы полностью повторить условия, в которых рос, воспитывался и жил прототип.
— Я ждал этого вопроса, — усмехнулся Смарыга.
— И что же?
— А то, что мы вступаем здесь я область спорных и недоказуемых предположений. Наследственность и среда.
— Ага! — сказал Фетюков. — Спорных и недоказуемых. Я прошу вас, Арсений Николаевич, обратить внимание…
— Да, — подтвердил Смарыга, — спорных и недоказуемых. Возьмем, к примеру, характер. Это нечто такое, что дано нам при рождении.
Индивидуальные черты характера проявляются и у грудного ребенка. Этот характер можно подавить, сломать, он может претерпеть известные изменения в результате болезни. Но кто скажет с полной ответственностью, что ему когда-либо удалось воспитать другой характер у человека?
— Вы, вероятно, не читали книг Макаренко, — вмешался Фетюков. — Если бы читали…
— Читал. Но мы с вами, к сожалению, говорим о разных вещах. Можно воспитать в человеке известные моральные понятия, привычки, труднее вкусы, и совсем уж невозможно чужой волей вдохнуть в него способности, темперамент или талант — все, что принято называть искрой божьей.
— Ну вот, договорились! — сказал Фетюков. — Искра божья!
— Постойте! — недовольно сморщился Дирантович. — Не придирайтесь к словам. Продолжайте, пожалуйста, Никанор Павлович.
— Спасибо! Теперь я готов ответить вам на вопрос о близнецах.
Посредственность более всего восприимчива к влиянию среды. Весь облик посредственного человека складывается из его поступков, а на них-то легче всего влиять. Предположим, один из близнецов работает на складе, другой же остался служить в армии. Действительно, по прошествии какого-то времени их характеры могут потерять всякое сходство. И причина здесь кроется не в каких-то чудодейственных свойствах среды, а в изначальной примитивности этих характеров.
— Н-да — почесал затылок Дирантович. — Теорийка! Вот куда вы гнете!
Значит, по-вашему, будь у Шекспира однояйцевый близнец, он бы обязательно тоже?..
— При одном условии.
— Каком же?
— При условии, что его способности были бы вовремя выявлены. Кто знает, сколько на нашем пути встречается не нашедших себя Шекспиров? В случае с Пральниковым все обстоит иначе. Мы знаем, что он гениальный ученый. Знаем область, в которой он себя проявил. Следовательно, с первых лет воспитания мы можем направить его дубликат по уже проторенной дороге. Больше того, уберечь его от тех ошибок, которые совершил Семен Пральников в поисках самого себя. Никаких школ, индивидуальное, направленное образование с привлечением лучших специалистов. Правда, это будет стоить денег, однако…
— Однако не надейтесь, что Комитет будет финансировать вашу затею, перебил Фетюков.
— Почему же это?
— Потому что таких статей расходов в перспективном плане исследовательских работ не существует.
— Планы составляются людьми.
— И утверждаются Комитетом.
— Постойте! — вмешался Дирантович. — Этот вопрос может быть решен иначе.
Если академик Пральников продолжает существовать, хотя и в э… другой ипостаси, то нет никаких оснований к тому, чтобы не выплачивать ему академический оклад. Не правда ли?
— Конечно! — сказал Смарыга.
— Я думаю, что мне удастся получить на это санкцию президиума. Что же касается прочих дел, квартиры, книг, ну и вообще всякой личной собственности, то Комитет должен позаботиться, чтобы все это осталось пока в распоряжении Нины Федоровны, в данном случае как опекунши. Согласны?
— Простите, Арсений Николаевич, — опешил Фетюков. — Вы что же, уже считаете вопрос о предложении профессора Смарыги решенным?
— Для себя — да, а вы?
— Я вообще не вправе санкционировать такие решения. Они должны приниматься, так сказать, только на высшем уровне.
— Вот те раз! — сказал Смарыга. — Для чего же вы тут сидите?
— Я доложу начальству, — вздохнул Фетюков. — Пойду звонить.
Дирантович подошел к окну.
— Ну и погодка! Вот когда-нибудь в такой вечер и я, наверное…
— Не волнуйте себя зря, — сказал Смарыга. — Статистика показывает, что люди вашего возраста обычно умирают под утро, когда грусть природы по этому поводу мало ощущается.
— А вы когда-нибудь думаете о смерти?
— Если бы не думал, мы бы с вами сейчас здесь не сидели.
— Я другое имел в виду. О своей смерти.
— О своей смерти у меня нет времени думать. Да и ни к чему это.
— Неужели вы не любите жизнь?
— Как вам сказать? Жизнь меня не баловала. Я люблю свою работу, но ведь все, что мы делаем, как-то остается и после нас.
— Это не совсем то. А вот и товарищ Фетюков. Ну что, дозвонились?
— Дозвонился, — произнес Фетюков. — Если Академия наук берет на себя ответственность за проведение всего эксперимента, то Комитет не видит оснований препятствовать. Разумеется, на тех условиях, о которых говорил Арсений Николаевич.
— Отлично!
— Кроме того, нам нужно составить документ, в котором…
— Составляйте! — перебил Дирантович. — Составляйте документ, я подпишу, а сейчас, — он поклонился, — прошу извинить, дела. Желаю успеха!
— Я могу вас подвезти, — предложил Фетюков.
— Не нужно. Машина меня ждет.
Фетюков вышел за ним, не прощаясь.
После их ухода Смарыга несколько минут молча глядел из-под лохматых бровей на Земцову.
— Ну-с, Нина Федоровна, — наконец сказал он, — а вы-то не передумали?
— Я готова, — спокойно ответила сестра.
Юрий Петрович Фетюков Мерзкий тип этот Смарыга. Дали бы мне власть, никогда бы не разрешил его дурацкий эксперимент. Вот уж не предполагал, что Дирантович так быстро клюнет на удочку. Роскошное зрелище: какой-то коновал читает лекцию академику. Меня бы он не провел. Как-никак у меня тоже высшее образование и диплом с отличием. Я свободно владею тремя языками. Правда, я по образованию металлург, но это, так сказать, ошибка молодости. Вообще же мое призвание — дипломатическая карьера, и, если бы не та история десять лет назад…
Впрочем, как говорится, не будем уточнять. Субъекты вроде Смарыги у меня всегда вызывали отвращение. Обтрепанные брюки, грязные ботинки, на пиджаке перхоть, а самоуверенности хоть отбавляй. Был у него в так называемой лаборатории — черт знает что! Сарай какой-то. То ли дело Дирантович. Входишь к нему в институт — дух захватывает. Здание в модерне, сплошное стекло, бесшумные лифты, импортная аппаратура, кабинет, как у министра, и такая секретарша, что полжизни отдашь! Старик в этих делах понимает толк.
Но что меня совершенно покоряет в Арсении Николаевиче, так это его манера держаться. Этакое вежливое, внимательное высокомерие. Ничего напускного, все совершенно естественно. Вот что значит настоящее воспитание!
Я, признаться, как-то интересовался его данными. Из дворян. Отец до революции большие чины имел. Теперь, конечно, на такие вещи смотрят сквозь пальцы, но в свое время, вероятно, испытывал кое-какие трудности. И все же, говорят, быть ему вице-президентом!
Отношения с Пральниковым у него всегда, кажется, были натянутыми. Тот вообще был какой-то ненормальный. Мне часто приходится сопровождать иностранных ученых. Я обслуживаю физиков. Для каждой делегации заранее разработана программа, в зависимости от ранга, разумеется. Для самых высоких — беседа с шефом, посещение института Дирантовича, "Лебединое озеро", в антрактах — икра, водка, семга, потом экскурсии в Загорск и прочее. На память — сувениры, пусть знают русское гостеприимство! Так вот, в последнее время все прямо с ума посходили. Подавай им Пральникова, и только! Я не очень разбираюсь в его работах. Смотрел как-то оттиск статьи, ничего не понял. Признаться, начисто забыл высшую математику. Однако ходил он в гениях. Возить к нему иностранцев было сущим наказанием. Выйдет к гостям в старом застиранном свитере, карманы брюк набиты табаком, в зубах вечно торчит вонючая трубка. Никогда не спросит у дам разрешения курить. Помню, как-то было заседание Комитета, много приглашенных. Все идет на высшем уровне, один Пральников непрестанно дымит. Горелые спички складывает на столе. Наконец шеф не выдержал и сказал: "Семен Ильич, у нас тут воздух кондиционированный, может, дождетесь конца заседания, тогда и покурите?" А Пральников поднялся и говорит: "Зачем же ждать? Я лучше в институт поеду, там у меня воздух по моему вкусу". Смахнул спички в карман и ушел.
