Они вышли. Аня чувствовала, что ее очень ловко и мило отодвинули в сторону. Она села на стул, с которого ей был виден сад, хотя она не призналась бы даже себе, что выбрала его по этой причине. Она видела, как Кристина и Гилберт идут по дорожке. Что они говорят друг другу? Говорит, как кажется, в основном Кристина. Вероятно, Гилберт онемел от нахлынувших на него эмоций. Улыбается ли он там, в свете луны, воспоминаниям, в которых ей нет места? Она вспомнила те вечера, когда она и Гилберт бродили по освещенным луной садам в Авонлее. Неужели он забыл?
Кристина слегка запрокинула голову, глядя на небо. Конечно, она знала, что показывает свою прекрасную полную белую шею, когда так поднимает лицо. Когда-нибудь луне требовалось так много времени, чтобы взойти?
Когда они наконец вернулись в дом, в гостиной уже появились новые гости. Были разговоры, смех, музыка. Кристина пела, пела очень хорошо. Она всегда была музыкальна. Она пела для Гилберта о «дорогих минувших днях очарованья». Гилберт сидел в кресле, откинувшись на спинку, и был необычайно молчалив. Смотрел ли он с грустью в прошлое — на те «дорогие минувшие дни очарованья»? Рисовал ли он в воображении свою жизнь, какой была бы она, если бы он женился на Кристине? («Раньше я всегда знала, о чем думает Гилберт. Голова начинает болеть. Если мы не уедем совсем скоро, я, наверное, запрокину голову и взвою. Как хорошо, что наш поезд уходит рано».)
Когда Аня, надев пальто и шляпу, спустилась вниз, Кристина стояла на крыльце с Гилбертом. Она подняла руку и сняла лист с его плеча: жест был точно ласка.
— Ты правда здоров, Гилберт? У тебя ужасно усталый вид. Я знаю, ты переутомляешься.
Аню охватил ужас. Гилберт действительно выглядел усталым, очень усталым, а она не видела этого, пока на это не указала Кристина! Никогда она не забудет чувство стыда, которое испытала в этот момент. («Я воспринимала Гилберта как нечто само собой разумеющееся и винила его за то, что он делает то же самое».)
Кристина обернулась к ней:
— Было так приятно снова встретить тебя, Аня. Почти как в прежние времена.
— Почти, — сказала Аня.
— Но я сейчас говорила Гилберту, что у него немного усталый вид. Тебе следует лучше заботиться о нем, Аня. Знаешь, одно время я была очень увлечена твоим будущим мужем. Я думаю, он был самым приятным поклонником, какого я имела. Но ты должна простить меня, раз я все же не отобрала его у тебя.
Аня мгновенно вновь стала холодна и высокомерна.
— Возможно, он жалеет, что ты этого не сделала, — сказала она с тем своим «королевским» видом, который не был незнаком Кристине в редмондские дни. С этими словами Аня села в экипаж доктора Фаулера, который должен был отвезти ее и Гилберта на станцию.
— Какая ты шутница! — сказала Кристина, пожав красивыми плечами. Она смотрела им вслед так, будто что-то ее чрезвычайно позабавило.
41
— Ну как, хорошо провела вечер? — спросил Гилберт, как никогда рассеянно, помогая ей войти в вагон.
— Прелестно, — сказала Аня, которая чувствовала, что «провела вечер под пыткой».
— Зачем ты сделала эту прическу? — спросил Гилберт, по-прежнему рассеянно.
— Это новая мода.
— Тебе не идет. Может быть, для каких-нибудь других волос она хороша, но не для твоих.
— О, конечно, жаль, что мои волосы рыжие, — сказала Аня ледяным тоном.
Гилберт счел, что будет разумнее оставить опасную тему. Аня, подумал он, всегда болезненно относилась к разговорам о ее волосах. Да и он слишком устал, чтобы разговаривать. Он откинул голову на спинку вагонного сиденья и закрыл глаза. Впервые Аня заметила легкие проблески седины на его висках. Но это не разжалобило ее.
Они молча шли коротким путем от станции Глена к Инглсайду. В воздухе был аромат хвои и пряный запах папоротников. Над мокрыми от росы полями сияла луна. Они миновали старый заброшенный дом с печальными, разбитыми окнами, в которых когда-то танцевали яркие огни. «Этот дом как моя жизнь», — подумала Аня. Все казалось ей теперь исполненным какого-то мрачного смысла. Бледный белый мотылек, что пропорхнул мимо них на лужайке, был — так подумала она с грустью — призраком угасшей любви. Затем она зацепилась ногой за воротца для крокета и чуть не полетела головой вперед в клумбу флоксов. И как это детям пришло в голову оставить их здесь! Она скажет им завтра все, что об этом думает!
Гилберт только сказал: «Оп-ля!» — и поддержал ее. Был бы он так же небрежен, если бы это Кристина споткнулась, когда они разгадывали значение восходов луны?
Едва они вошли в дом, Гилберт бросился в свой кабинет, Аня же молча пошла наверх в их спальню, где на полу лежал лунный свет, неподвижный, серебряный и холодный. Она подошла к открытому окну и выглянула. Очевидно, в эту ночь выть было положено собаке Картера Флэгга, и она отдавала всю себя этому занятию. В лунном свете листья тополей блестели как серебро. А в самом доме все вокруг нее как будто шепталось в этот вечер — шепталось зловеще, словно дом не был больше ее другом.
Аня чувствовала себя больной, озябшей, голодной. Золото жизни превратилось в увядшие листья. Ничто больше не имело никакого значения. Все казалось чуждым и нереальным.
Вдали прилив пришел на свидание с берегом, как делал это всегда со времен сотворения мира. Она могла теперь, когда Норман Дуглас срубил свои ели, видеть маленький Дом Мечты. Как счастливы были там они с Гилбертом, когда им хватало для счастья того, что они вместе в их собственном доме, с их мечтами, их ласками, их молчанием! Гилберт, смотревший на нее с той улыбкой в глазах, которую берег для нее одной, находивший каждый день новый способ сказать: «Я люблю тебя», деливший с ней смех и печаль.
А теперь… Гилберт устал от нее. Мужчины всегда были такие, всегда будут. Раньше она думала, что Гилберт — исключение, но теперь знала правду. И как она приспособит свою жизнь к этой правде?
"Конечно, есть дети, — думала она утомленно. — Я должна продолжать жить ради них. И никто не должен знать… никто. Я не хочу, чтобы меня жалели".
Что это? Кто-то поднимался по лестнице, шагая через две ступеньки, как это делал Гилберт когда-то в Доме Мечты, как он уже давно не делал. Это не мог быть Гилберт… это был он!
Он ворвался в комнату, бросил на стол маленький пакетик, схватил Аню за талию и закружил ее в вальсе по комнате, как веселый школьник, и остановился наконец, запыхавшийся, посреди серебряного пруда лунного света.
— Я был прав, Аня, слава Богу, я был прав! Миссис Гэрроу будет здорова — так сказали специалисты!
— Миссис Гэрроу? Гилберт, ты сошел с ума?
— Разве я не говорил тебе? Конечно, говорил. Впрочем, нет, это была такая больная тема, что я просто не мог ни с кем говорить об этом. Я до смерти волновался эти последние две недели, не мог думать ни о чем другом ни наяву, ни во сне. Миссис Гэрроу живет в Лоубридже и была пациенткой Паркера. Он пригласил меня для консультации. Я поставил диагноз, отличный от его, мы почти поссорились… Я был уверен, что я прав, я настаивал, что есть шанс. Мы послали ее в Монреаль, но Паркер твердил, что живой она не вернется. Ее муж клялся, что застрелит меня, если увидит. Когда она уехала, я места себе не находил, вдруг я все-таки ошибся… быть может, я подверг ее напрасным мучениям. И вот я нашел письмо в моем кабинете, когда вошел. Я был прав, они оперировали, у нее отличные шансы на выздоровление. Девочка моя, я мог бы перепрыгнуть через луну! Я сбросил двадцать лет!
Аня должна была засмеяться или заплакать, и она принялась смеяться. Как прелестно снова чувствовать, что можешь смеяться, хочешь смеяться! Все вдруг встало на свои места.
— Вероятно, именно поэтому ты забыл, что сегодня была годовщина нашей свадьбы? — насмешливо сказала она ему.
Гилберт отпустил ее ровно на те две секунды, что потребовались ему, чтобы подскочить к пакетику, брошенному им на стол.
— Я не забыл. Две недели назад я послал в Торонто заказ вот на это. Но посылка задержалась в пути. Мне было так стыдно сегодня утром, когда у меня не оказалось никакого подарка для тебя, что я решил не упоминать о годовщине, думал, ты забыла, надеялся, что ты забыла. Когда я несколько минут назад вошел в кабинет, там рядом с письмом Паркера лежал и мой подарок. Взгляни. Тебе нравится?
Это была маленькая алмазная подвеска. Даже в тусклом лунном свете она играла и искрилась как живая.
— Гилберт… а я…
— Примерь. Жаль, что она не пришла утром. Тогда у тебя было бы что надеть на этот обед вместо старого эмалевого сердечка. Хотя оно выглядело довольно мило, уютно устроившись в хорошенькой белой ямочке на твоей шейке, дорогая. Но почему ты не осталась в том зеленом платье? Мне оно понравилось… Оно напомнило мне то платье с розовыми бутонами, которое ты носила в Редмонде.
