Крапушкин распахнул дверь с треском и стал на пороге, дрожа, как в лихорадке. Даже штаны на нем тряслись. Челюсть его отвисла, глаза выпучились прямо на меня.
— Я… я… т-т-те-бя в тюрь…му бр…брошу!.. — проговорил он, как паралитик.
— Ага! — злорадно воскликнул я. — Значит, вы не из папье-маше?! А в тюрьму мы вместе сядем. Я — за то, что написал: «Подлинное скверно», а вы — за то, что своей подписью засвидетельствовали это.
Чеботарев, выглянувший из-за плеча Крапушкина, выхватил у него из руки мою копию и разорвал на куски.
Тут Арнольд Викентьевич вдруг разразился демоническим хохотом. Хохотал, хохотал да вдруг, размахнувшись, как треснет кулаком по клавишам пишущей машинки.
— К черту!.. — выкрикнул он дико. — К черту!.. К черту!..
Я до сих пор не могу понять, в какой связи со всем этим вскочил облезлый Касьян и, хлопнув ладонью по столу, злобно уставился на Крапушкина:
— А где мои братские, а? Где мои братские, я спрашиваю! Зажилил два рубля семьдесят шесть копеек, чтоб ты подавился ими! Опять я без штиблет!..
Тимошка от восторга взвизгнул и застучал, как в чечетке, ногами.
Только Севастьян Петрович продолжал сидеть в своем старом деревянном кресле и спокойно поглаживал длинную бороду. Неужели он знал, что нес секретарю на подпись? О, милый старик!
Я почтительно поклонился совсем обалдевшему начальнику и навсегда покинул это гнусное учреждение.
10. Счастливая встреча
Еще месяц назад я послал по надлежащему адресу заявление с просьбой выдать мне свидетельство о политической благонадежности. Без такого свидетельства к экзаменам на звание учителя не допускали. Вернувшись домой после скандала в канцелярии суда, я увидел, что на террасе у нас сидит околоточный надзиратель и листает какие-то бумаги. «Неужто пришел арестовать?» — подумал я, мгновенно связав это посещение со скандалом. Но первый же вопрос, заданный мне полицейским офицером, объяснил, в чем было дело.
— Вы подавали заявление о выдаче свидетельства? — спросил он вежливо.
— Подавал, — ответил я.
— Ну вот, давайте побеседуем. — Он вынул из папки печатный бланк и принялся задавать мне обычные в таких случаях вопросы: имя? отчество? фамилия? сословие? где учился? и прочее. Затем сделал хитроватое лицо и спросил: — К какой партии принадлежите?
— Беспартийный, — ответил я.
— Так, так… А… — Он прищурил глаза. — А какой партии сочувствуете?
— Союзу русского народа, — ответил я вызывающе. (Это была монархическая организация, создавшая погромные черные сотни.)
— Вот как! — одобрительно воскликнул околоточный.
— Именно так, — подтвердил я.
— Значит, на ниве народной решили потрудиться, учителем хотите быть? Похвально.
— Это временно, — небрежно ответил я. — Поучительствую год-два, потом в Петербург уеду. Там у меня двоюродный дядя живет, действительный статский советник. Обещал устроить в министерство народного просвещения инспектором.
Околоточный дернулся на стуле, будто хотел привстать, и, подхалимски заулыбавшись, сказал:
— Далеко пойдете, молодой человек, далеко.
— Будьте покойны, — ответил я заносчиво, — до министра дослужусь.
— Ну, дай бог, дай бог.
Уходя, он протянул мне руку и опять сказал:
— Дай бог.
— А что, — спросил я, — вы уже собрали сведения обо мне у соседей?
Околоточный доверительно склонил голову.
— Это секрет, но от вас я не утаю: прекрасные отзывы, прекрасные!
— То-то, — посмотрел я на него строго.
Когда я рассказывал об этом разговоре Ильке, он трясся от хохота:
— До министра, а?! Ну и загнул!
— Это в отместку отцу, — объяснил я. — Он уже сколько лет твердит мне: «Нам министрами не быть». Поэтому-то и сунул меня в канцелярию суда.
— В отместку или не в отместку, а конспиратор из тебя, пожалуй, выйдет добрый, — похвалил меня Илька. — Ей-богу, ты нам здорово пригодишься в своей деревне.
Экзамены на звание учителя я выдержал удовлетворительно (брат Витя такой экзамен выдержал отлично). Теперь оставалось получить место, что было не так просто. Но и это уладилось: отец, махнувший рукой на мою канцелярскую карьеру, попросил городского голову, своего высокого начальника, замолвить за меня словечко перед инспектором народного образования. Голова замолвил, и я получил назначение в Новосергеевское начальное училище, невдалеке от города.
Но до отъезда оставалось еще десять дней, и чем их заполнить, я не знал.
Илька сказал:
— В городской сад требуются рабочие — сухие ветки подрезать. Не худо б тебе поработать топориком, а то все пером да пером.
— И то правда, — с готовностью согласился я и на другой же день, одетый в какую-то мешковину, уже взбирался на липы и тополя.
Возвращался я из сада усталый, с непривычки к физическому труду ныло все тело, и все-таки чувствовал себя превосходно, куда бодрей, чем после писания копий в судейской канцелярии.
Однажды, сидя верхом на ветке клена, я увидел идущую по аллее девушку в сиреневом костюме, с пестреньким зонтиком в руке, и чуть не свалился на землю: даже на большом расстоянии я сразу узнал Дэзи. Когда она была уже совсем близко от дерева, на котором я замер, из боковой аллеи выскочил с обеспокоенным лицом прохвост Дука и бросился к девушке:
— Дэзи, вот вы где!.. А я вас ищу!.. Ваша маман сказала, что вы в сад пошли, — и вот я здесь! — Он сделал такое движение, будто хотел эффектно стать на одно колено.
По лицу Дэзи скользнула гримаска досады:
— От вас никуда не спрячешься. Это мучительно. Оставьте меня, пожалуйста, хоть на час.
Дука приложил ладони к груди:
— Но Дэзи!..
— Подите прочь!.. — гневно выкрикнула девушка, и лицо ее ярко вспыхнуло.
Дука закивал головой:
— Уйду, уйду, уйду. Ваше слово для меня закон.
Кивая, как болванчик, и пятясь задом, он скрылся в аллее, откуда перед этим выскочил. Дэзи стояла, прикусив губу. Грудь ее вздымалась…
Засмотревшись на нее… что скрывать, скажу точней: залюбовавшись ею, я выпустил из рук топор, и он упал на дорожку. Дэзи вздрогнула и подняла голову к дереву. Мне ничего не оставалось, как спрыгнуть с ветки.
— Ах!.. — вскрикнула девушка.
— Не бойтесь, я не разбойник, хоть и с топором, — угрюмо сказал я.
Но она уже пришла в себя. Видимо, моя одежда из мешковины объяснила ей, что за чучело свалилось с дерева.
— А я и не боюсь. — Она гордо взглянула на меня.
Я хотел пройти мимо и уже сделал несколько шагов, как она окликнула меня.
— Послушайте, вы дровосек?
— Вроде, — буркнул я.
— А вам можно отлучиться из сада?
— Я не привязан.
— Тогда вот что… — Она слегка поколебалась, потом решительно раскрыла бархатную сумочку и вынула из нее маленький розовый конвертик. — Отнесите это по адресу. Я вам заплачу.
Я машинально взял конверт.
— И подождите ответа, — крикнула она мне вдогонку.
На конверте тонкими изящными буквочками было написано: Багрову Алексею Викторовичу, Итальянский переулок, 7.
Так вот кто адресат! Этого студента Петербургского университета, сына доктора Багрова, я знал, как знали и многие в городе: он печатал свои стихи в местной газете, декламировал их со сцены на концертах литературно-художественного кружка, писал в петербургские «Биржевые ведомости» коротенькие живые корреспонденции о местной жизни. Лицо у него было смуглое, с еле заметными рябинками, волосы черные, глаза диковатые, цыганские. Барышни и, особенно, дамочки были от него без ума, но он, говорят, никому не отдавал предпочтения и был со всеми одинаково сдержан и даже суров. Я нашел его во дворе, под густой шелковицей, с книжкой в руке.
Прочитав записку, он сказал:
— Передайте, сейчас приду, — и полез в карман.
— Спасибо, мне уже заплатили, — буркнул я.
— Ничего, возьми еще.
— А я вам говорю, что мне уже заплатили! — раздельно отчеканил я каждое слово и пошел со двора.
Дэзи сидела на скамье вблизи того места, где я свалился с дерева. Не доходя нескольких шагов, я остановился и сказал:
— Сейчас придет.
Дэзи раскрыла сумочку.
— Мне уже заплатили, — предупредил я.
— Ничего, возьмите еще.
— А я вам говорю, что мне уже заплатили! — ответил я так же резко, как и студенту.
Она удивленно взглянула на меня, и лицо ее вспыхнуло румянцем оскорбления.
— Простите, — сказал я тихо и отошел.
Показался студент.
С тех пор я еще два раза видел их вдвоем — на той же скамье, в ту же пору дня. Проходя мимо, я слышал, как он глухим голосом декламировал ей стихи. Она вертела зонтик и молча слушала, глядя на носочки своих туфелек.
Это было у моря, где ажурная пена,Где встречается редко городской экипаж… -
доносилось до меня.
