этому человеку. И сомнения будут, и неверие... И странным, нехорошим тебе что-то может показаться. Но ты обо всем спрашивай меня, я специально рядом с тобой буду, ни на шаг не отойду. — И Иван замолчал, ожидая, очевидно, вопросов.
Виталий задумался. О таком развитии событий он даже и думать не мог. Самое большее, на что он рассчитывал, — так это поговорить с этими хлыстами, а тут ему разрешают быть на радении, да ещё где — на том самом острове... Странно, что Борисов до сих пор не появился. Хотя при чем тут Борисов — на остров с хлыстами Ларькин все равно поедет один... Но в известность его поставить всё-таки не мешало бы. Всякое может произойти, а сидеть на этом куске суши в течение нескольких суток Виталию не хотелось. Но Борисов не откликался, Виталий уже несколько раз пытался выйти с ним на связь, но ничего не выходило. Скорее всего, Борисов ещё в Астрахани, и маленькая карманная рация, рассчитанная на пятьдесят — ну, максимум семьдесят километров, такое расстояние просто не может осилить. Не продумали они этот вопрос... С другой стороны, кто же знал, что Борисов так задержится. Делать нечего — завтра нужно попробовать ещё раз связаться, а если не получится — ехать наудачу. Такой шанс упускать нельзя.
— Ты о чем-то задумался... Может, ты передумал? — прервал ход ларькинских мыслей Иван. — Ты можешь отказаться, если боишься... если не хочешь ехать.
— Нет, что ты. Я не передумал, это я так, о своем задумался... Всё так неожиданно.
— Тогда слушай внимательно. — Голос Ивана стал сразу непривычно твердым. — Завтра ты не должен ни есть, ни пить. Помойся и надень всё чистое. Вообще-то рубаха должна быть длинная, белая... Но надевай что есть, только не черное.
Ларькин кивнул.
— Что ещё?
— Днём никуда не ходи и постарайся ни с кем не разговаривать... Вообще, освободи свою душу от суеты, помолись как можешь. Вечером, часов в семь, я за тобой зайду. Только я в дом заходить не буду, ты меня здесь, около калитки жди... Григорьевне ничего не говори — замучит расспросами, а тебе, особенно завтра, это не нужно.
— Скажи, а как это все происходить будет? Ну, что мы станем делать?
— Ты сам завтра все увидишь... Как я тебе расскажу? Это пережить нужно... Да, и вот ещё что — не кури, пожалуйста. Это вообще нехорошо — ты ангелов своим дымом отгоняешь, а завтра и тем более курить нельзя.
—- Да я не курю всерьез, так, балуюсь.
Ночью Виталий почти не спал. Он всё думал о том, что завтра может случиться. Ходики отбили час, потом два... Ведь завтра с Виталием произойдет то, чего раньше никогда не происходило. Иван не сомневается в том, что случившееся с ним не было сном и галлюцинацией. Хотя религиозное сознание тем и отличается от нерелигиозного, что готово всё принять на веру...
А ведь Ольга говорила «тебя пустят». Так ведь действительно пускают, только непонятно пока, куда. То ли пустят, то ли опустят, как сказал бы на моем месте Большаков. А если все это бред, игра больного воображения (ведь Иван-то при всей его внешней нормальности очень фанатичный юноша)…
Виталий представил, как он будет писать в отчете: «Агент Ларькин, находясь на задании в районе острова, обозначенного на карте О-6, присутствовал на радении хлыстов. В результате долгого кружения на одном месте ему привиделись ангелы, которые взяли его под белы ручки и повели куда-то вдаль...» Интересно, а свальный грех, о котором так много рассказывали нехлыстовствующие митяевцы, будет? Надо было с собой Ольгу прихватить. Ну, об этом он в отчете писать, конечно, не будет.
Под утро Виталий задремал. Ему снилось, что он идет на лыжах по огромной снежной пустыне. Во сне он точно знает, что идет к дому, и даже знает, в какой стороне этот дом находится. Но, он идет и идет, а эта снежная равнина никак не кончается. Он выбивается из сил, ему кажется, что он идет уже целую вечность и все никак не может дойти. И в отчаянии Виталий кричит: «Господи! Да когда же кончится это снежное безумие?» И какой-то голос сверху шепчет ему в самый затылок: «А его и нет, просто ты видишь то, что хочешь видеть». И тут же, как в кино, камера резко поднимается вверх, и Виталий видит себя как бы со стороны. Он один, а земля огромная и вся белая, и нет на ней ничего, кроме снега. А он всё идет и идет вперед, ширкая по снегу лыжами...
Виталий открыл глаза: кулаки крепко сжаты, как будто на самом деле держат лыжные палки, в ушах до сих пор этот мерзкий звук лыж — ширк-ширк. Ларькин с трудом разжал затекшие от напряжения ладони и почесал лоб. Ничего себе кино — с эффектом присутствия. Интересно только, к чему такие сны показывают...
Григорьевна громыхала на кухне, готовя завтрак. Потом входная дверь хлопнула — не иначе пошла на огород капусту полоть. Любимое занятие... Вставать Виталию не хотелось, сказано же было — никуда не ходить, вот он и не пойдет. Виталий приподнялся на постели и выглянул в окно — и ахнул. За окном было продолжение сна, только вместо снега мир был укутан, туманом. Сквозь плотную молочно-белую пелену едва виднелись контуры соседних домов, деревья выступали из тумана в какой-то нереальной неподвижности своих восковых линий. Небо сливалось с землей, перетекало в неё, так что невозможно было понять, где оно кончается.
Пользуясь тем, что любопытной Григорьевны нет дома, Виталий достал из кармана брюк рацию и попытался ещё раз связаться с Борисовым. Тот не отзывался. Что-то случилось, что-то не так. Если бы рация сломалась, но Борисов был где-то рядом, он бы обязательно дал о себе знать. Хотя кто его знает... Нет, он бы обязательно появился. Эксперименты над подчиненными — это не в его духе.
Виталий встал, оделся и пошел на кухню. Ну, вот так всегда — когда есть нельзя, обязательно найдутся соблазны. Предупреждал Иван — будут обольщения. Вот они в чистом виде — полная жаровня картошки в сметане и миска соленой капусты. А запах! Собственно говоря, почему все это нельзя употребить в дело? Это Иван считает, что нельзя, но он-то, Ларькин, понимает, что на возможный контакт с пришельцами, или кто они там, эта картошка повлиять никакие может.
Виталий уже собрался расправиться со
