бриллиант.
Совсем не тревожусь за Россию! Освятится!
Не надо ли тебе денег? Я пошлю на Сережу, если разрешат, или на Марину.
Целую ручку у мамы.
Как я восхищен тобою — _н_о_в_о_й!
Не захватил голландца!
Как я хочу тебя, видеть, слышать тебя, баюкать! Ах, Оля… — а дни уходят.
Получила — меня от Мариночки? опять торгуют мои авторские права!
65
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
22 окт. 41 г.
Вчера письмо Ваше от 10-го окт.
К нему мне нечего добавить. Вы знаете, что Вы там и как писали. Но я скажу Вам все же, что я все увидала, все поняла.
Вы не оставили _н_и_ч_е_г_о, что могло бы больно уколоть меня.
Сердце мое, открытое Вам мною просто и без затей. — Вы как бы бросили в помойку, в сорный угол… в котел общий, где варятся _и_г_р_а_н_ь_я_ в чувства, кипя словесной пеной наших эмигрантских тетей. (Я часто таких видела: одна мне показала письмо свое, оставившему ее… «другу»… «я стою у последней черты», а когда я спросила, что это значит, — так сама не знала и призналась, что «просто хорошо звучит».)
Зачем ты это сделал?
Ты, именно ты не мог не видеть, не осязать, положенное тебе в руки, живое мое сердце!
Зачем мое святое читаешь, хочешь читать, наоборот?
На зов мой приехать… «слышу не приезжайте!» Ведь Вы не верите этому сами!! Не можете верить!
Вы не поняли мое: «я не могу приехать, и это мне большое горе»??
Да, «тети» тоже могут это, но разве Вы-то не различили?
Ты не оставил ничего, что больно могло бы резать. «Осколки»-то Ваши в меня швырнули, — «осколки», сделанные самим собою!..
О «Путях Небесных» даже… «они убиты, нет не Вами, — мною, моей ошибкой». И… «это мне награда, от читателя. Не от читательницы». И _э_т_о_г_о_ Вы не оставили мне! Хоть и говорил вначале письма как о «читательнице чуткой, хотя бы только». Нет, этот «бабий», «тонкий», «знаток», — он ценит… и это Вам «ценнее, чем читательница».
Правда ли это?
…«бабы из приличных». Чем определяете Вы «приличность»? Классом?.. «Котлеты… по 6 минут на каждую…» Даже деление произвели: 30: 5 = 6!..
Что это? Вы — роковыми словами швырнули в мою душу: «теперь уже поздно, не надо объяснений», «это письмо последнее», и«…Ваших 33 письма!» И… много еще! Если Вам дорого _т_о, ценное, большое, — не надо так!
Не нахожу я объяснений тому, что породило это в Вас! И вот и с розой: я в муке за тебя, что больно тебе было бы подумать, не плакала ли я, — по себе судя, — я писала: «это не слезы — вода из розы». Это и было так. Как же ты-то меня колол за это?!
Ты ничего не пощадил, чтобы меня изранить. Даже, узнав все из того же от 2-го, о том, что «свежи у меня еще краски», — воспел бледность лица,
_г_о_р_я_щ_е_й_ _и_з_н_у_т_р_и, Ирины!
Мое больное, самое больное, о сожженных моих портретах, там, в России, о разбитой моей мечте большой, о всем з-а-д-а-в-л-е-н-н-о-м во мне… Вы и это не пощадили.
Ирина — художница, у нее «прекрасные этюды».
Да, у меня их нет. И _н_и_к_о_г_д_а_ не будет. Я никому об этом здесь не открывала, — тебе про эту боль сказала, робко… не сразу доверилась.
А ты?.. Ириной бросил?
Я не ревную. Ревности здесь нет места. Ваше, да и мое, — я ставлю выше.
Чтоб Вы не поняли, _к_а_к_ это будет больно? Нет, ты знал, как ты меня изранишь! И это ты, — понявший с полувздоха тоску Ирины!..
Я все тебе открыла, — ясней нельзя!
Мое все сердце я отдала тебе, а ты… ты, в твоих руках его, горячее, имея… хотел сам, сам хотел увидеть его… это горящее… увидеть камнем!
Ты вдруг не понял, что могло случиться. «Какой страх», «почему страх».
Вспомни, вспомни, _Ч_Т_О_ я тебе давала, к чему звала тебя к себе, звала в «горе», что «сама не могу приехать»… К чему о Лизе, о Татьяне? _Э_т_о_г_о_ — они не обещали. Я вспомнила «Даму с собачкой»… Это — Лиза? Твое письмо чудовищно…
Вы на меня обвинительный акт опрокинули, — пригвоздили. И даже доктора, отца Ирины, вспомнили, — меня уколоть было удобней:…«очень уж глупо-религиозен, все на волю Божию…» Умышленно — неприкровенно? Я понимаю.
Ты понимаешь меня немножко слишком примитивно: — я — зрелая духом. И для меня: «на Волю Божию» — значит: вся моя правда, моя Вера, мой Опыт! Смеяться над этим разве мог ты?
Вчера я Вам писала свой роман, — всю жизнь мою, в нескольких письмах… Конечно не посылаю…
Вы мелочами себя тревожите: «духи не пахнут, роза завяла», а спросили Вы, что в моем сердце?
Мне больно будет, если Вы меня не поймете…
Понять же очень просто: — читайте тО, что тут стоИт и не ищите других, надстрочных смыслов…
Я не жалуюсь. Я Вас и не укоряю. Но я должна сказать во имя Правды, что то, что сделали Вы, — _о_п_а_с_н_о.
Как берегла я Вас! И даже то, о чем я уже скрывать не смела, — я все же скрыла по мере сил, чтобы сохранить покой Вам! Не помешать в работе. Я уничтожила 2–3 письма о драме с мужем, о всем, что было, об унижении… Я только написала то, чего уже нельзя было скрыть, что «о Париже нельзя и думать»… О… «моем горе», чтобы дать знать тебе и этим дать возможность тебе приехать.
Я верила, что наше с _т_о_б_о_й_ — _П_р_а_в_д_а. И потому — «на Волю Божью». На «грешность» мою толкнул меня ты сам же: «как же смел я Дари мою бросить в искушенье, в позор, на край погибели?»
Нет, ты меня совсем не знаешь!
Не важно, что ты зовешь меня Святая, Прекрасная и все другое… Но важно, как со мной ты поступаешь! «Чистая»… и «чистой» о… «котлетах»…
И как легко у тебя с «ошибкой» получилось! Ну, прямо «Полукровка» Вертинского271!
Я, кончая, хочу сказать, что если ты ищешь сердце, ласку, друга, — то — оставь… все это… имени этому, в твоем письме 10-го — я не найду. Не знаю, что это…
Но оставь это!
И я тебе не повторяю что люблю, и как люблю. Ты знаешь это. А не знаешь если?.. то, значит, и не узнаешь, хоть сотни раз тверди я все об этом!..
Мне — _н_е_ч_е_г_о_ тебе еще отдать!
Я все дала!
Вынь это из мусора, куда ты сам забросил, отмой, почисти —
