– За что? – растерялся Алексей.
– За решётку… Ну, за ту, которую из парка спёрли – забыл, что ли?
Первым захохотал Бог, за ним остальные.
Мелиора. Столия
Железные звери дважды появлялись на окраинах Столии и вскоре исчезали бесследно, будто проваливались в подвалы или подземные нечистые каналы. И жителям начинало казаться, что это был морок, условность, остаток сна. Столия всегда жила особой, как бы придуманной жизнью, состоящей из ритуалов, непонятных для посторонних, и странных бесцельных интриг; этот город ощущал себя слепком с мёртвого лица, маской чего-то – давно забытого.
И жизнь в нём была бесконечным и безначальным, иногда весёлым, а чаще бессмысленно-жестоким маскарадом, понятным только посвящённым; долгой игрой без выигрыша и воображения…
Готовились к Возжиганию Времени. Храм Бога Создателя день ото дня пустел, и никто не убирал налетавшие листья, хвою, серый пепел. Постепенно и окружающие кварталы охватывало оцепенение: люди передвигались медленно и скупо, больше сидели и смотрели перед собой; они перестали зажигать фонари на улицах, а потом и свет в домах. Это расходилось концентрическими кругами, и в центре увядания возвышался храм: серый куб с воротами на все четыре стороны. Крышу храма венчала чаша, чара, вырезанная в давние времена из чёрного с красноватым отливом камня будто бы самим Создателем. Бордюр её насчитывал двенадцать тысяч девятьсот тридцать семь рисок, и при ближайшем рассмотрении каждая риска была миниатюрой, изображавшей какое-то событие. Тьма мудрецов во все времена толковала эти рисунки – толковала так или иначе.
Время кончалось каждые семнадцать лет. Каждые семнадцать лет его следовало высекать заново. Вряд ли кто задавался вопросом, что произойдёт, если жрецы, почему-то не собравшись в нужный день и час, не принеся жертвы и не произнеся нужные слова – не сотворят из ничего синее пламя и не поднесут его к чаше…
То лпы и звери вошли в Столию одновременно с противоположных сторон. Но если навстречу толпам медленно стекались оборванные, еле передвигающие ноги горожане, то звери вошли незамеченными.
Кузня
За прошедшие сутки Алексей узнал много интересного, но в практическом смысле ненужного. Главное, чего он достиг: его подзорных птиц стали замечать – и нервничать. И без того серьёзное потрясение, чреватое самыми крутыми разборками, осложнялось именно этим: странностью.
Может, кошек ещё на них напустить? – думал Алексей отстранённо. Но решил не перегибать.
Всё же неплохую идею подкинул ему когда-то один из злосчастных похитителей Отрады…
А сейчас Бог готовился к ночи. Алексея он выгнал за порог, чтобы не мешал, и Алексей спустился во двор, а потом, движимый непонятно чем, направился в сквер.
На скамейке сидел нахохлившийся Хвост. Алексей узнал его издалека… и, перебрав картинки, приходящие к нему от подзорных, нашёл и эту, самую старую: носки ботинок на фоне тёмного асфальта, озаряемые огоньком сигареты.
Он не мог чувствовать того, что чувствовал Хвост, или слышать его мысли… то есть мог, конечно, но это было бы глупо и бессмысленно… однако и картинки было достаточно, чтобы знать и думы, и чувства.
– Подвинься, – сказал Алексей.
Тот дико взглянул на него, хотел вскочить, но не вскочил. Подвинулся…
– Что было там, я примерно знаю, – сказал Алексей. – А потом?
Ответа пришлось ждать долго.
– Не знаю. Маку менты замели. Просто так. А я вот…
– Ту штуку вы так и не нашли?
– Ты издеваешься, да? Мы как в хавиру вошли – и тут нам ка-ак раз по рогам! Я сразу вырубился…
– Врёшь. И там не били, и потом. На психику давили – это было. Значит, не видел… Почему засада была, как считаешь?
– О, Господи! Да это же… ты чё, мужик, сам не понимаешь? Это ж перевалка Батыевская была для кислятины… или чего там, не знаю я, что он валял: пластилин, солому, стекло… да и знать не хочу! Встрял, блин, как писька в палисадник…
– И про эту вещь тебя потом не спрашивали?
– Спрашивали. Специально подошёл… не знаю уж, как его там, но из боссов. Которого взорвали потом…
– Понятно. Значит, штучка точно у них. И, похоже, начала действовать. Ладно, парень. Хоть ты дела не сделал, но башку под дуру подставлял. Вот тебе за это полкило бабок – и сматывайся. Не маячь, хорошо? Да, и ещё… мало ли, как всё обернётся… короче: помнишь, что я тебе про тот кристалл говорил? Вдруг он к тебе прилипнет… так вот: не надо топить. Зарой. Где-нибудь за городом. Но запомни твёрдо, где зарыл.
– Да я к нему пальцем…
– Это тебе так кажется. Пока не увидел. В общем, моё дело сказать, твоё дело услышать. На конверте номер записан, это моя труба. Но звони только в крайнем случае, понял? В крайнем.
– Не понял. Какое тебе вообще до меня дело, если на то пошло?
– Не знаю. Так просто. В общем, на твоём месте я бы уехал из города. Недельки так на две. Чёрт, мне бы и на моём – не мешало уехать…
– Сбегу – не жить тогда. Заподозрят.
– Ну, парень…
– А чего? Я виноват, что здесь родился? Теперь уже не пере…
Он вздрогнул и замолчал. Алексей тоже почувствовал это: горячую волну со стороны домов. Она прошла, не шевельнув и листка, но заставив содрогнуться всех людей: от внезапного беспредметного омерзения, или от страха, или от предчувствия восторга…
Бог что-то сделал. Сотворил. Надо было идти.
– Не бойся испугаться, – сказал Алексей. – Беги. Как тебя мамка звала? А то неловко…
– Денис.
– Пока, Дениска. Помни, что я сказал.
Бог встретил его у дверей.
– Не удивляйся…
Коридор, ведущий на кухню, зарос каким-то коричневым мочалом. Вместо кухни зияла тёмная пещера.
– Что это?
– Заглянул под обои…
– Что там? Дальше?
Можно было не спрашивать. Ясно и так: ход куда-то. Ход, не отмеченный на картах, не определяемый ключами.
Из пещеры тянуло холодом.
И надо туда соваться только потому, что запах духов одной пигалицы похож (может, и правда – просто похож?) на запах, проникший в коридоры дома отдыха, когда за окнами то ли действительно топтались, то ли мерещились тяжёлые медленные существа…
– Ну что же… если это действительно то, что мы искали…
Алексей не понял, кто это сказал или подумал: он сам – или же Бог.
Но внутри себя он уже знал, что это – то.
Он раздвинул руками висящее мочало – сырую мёртвую траву – и шагнул на бывшую кухню. Это было дно каменной ямы. Вверх вела основательная лестница из толстых железных труб и грубо приваренных перекладин, способных выдержать быка – а может быть, и слона.
Перекладины были исцарапанные и чуть прогнувшиеся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
