Критикуя историцизм, Поппер, естественно, негативно относится к историцистским предсказаниям будущего, которые некорректны и напоминают неудачные попытки пророчеств прошлого.
Подмена «законов» «тенденциями»
«Надежда на то, что можно найти «законы движения общества», подобные Ньютоновым законам движения физических тел, зиждется именно на недоразумениях. Поскольку не существует движения общества, в любом смысле подобного или аналогичного движению физических тел, не существует и законов его движения,»[298] – пишет Поппер. И далее: «Не хотелось бы, чтобы меня неправильно поняли. Конт и Милль несомненно внесли величайший вклад в философию и методологию науки; в особенности это касается Контова анализа законов и научного предсказания, критики им эссенциалистской теории причинности и совместной с Миллем концепции единства научного метода. Но что касается исторических законов последовательности, то это просто набор плохих метафор»[299].
Заблуждением сторонников историцизма, Поппер считает принятие «тенденций» за универсальный «закон». Тенденции важны, однако они являются лишь материалом для дальнейшего исследования и могут быть рассмотрены как единичные «экзистенциальные» суждения, но не универсальные законы.
От Поппера к Шигалеву
В критике историцизма и сциентизма в понимании общества Поппером можно увидеть призыв к той же открытости, которую мы встречаем у Бергсона. Отсюда и тождество тезиса у обоих философов об «открытом обществе». Но тут есть важное отличие. В подходе к науке Поппер защищает нечто, вполне аналогичное «жизненному порыву», и отказывается от предписательной догматики. И в этом он последователен. Но перенося этот принцип на общество и формулируя идеологию либерализма, он сталкивается с парадоксом: отказ от того, чтобы предписывать кому бы то ни было запрет или ограничения на те или иные взгляды (а именно в этом состоит сущность классического либерализма), незаметно переходит у него в запретительные меры против тех, кого он относит к категории «врагов открытого общества». Получается, что свободным может быть только тот, кто согласен с базовыми установками либерализма, то есть с вполне определенным толкованием свободы. Те же, кто считает иначе, заведомо помещаются в категорию лишенных всякий прав. Таким образом, протест против любой предписательности и любого историцизма заканчивается жестким указанием следовать нормам либеральной идеологии, при том, что сама она воспринимается как венец исторического прогресса и развития.
Позднее этот парадокс тоталитарности «открытого общества» еще более обострялся, и в случае ученика Поппера Джорджа Сороса приобрел по-настоящему экстремистский характер. Так – на сей раз в либеральной среде – реализовалось пророчество из Бесов Достоевского, где один из героев, утопист Шигалев рассуждал так: «Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом.»[300]
Парадокс либерализма
В Поппере важный парадокс либерализма достигает точки максимума. Открытость, постулируемая изначально, у Поппера, как и у Бергсона, ориентирована на то, чтобы не создавать на пути «жизненного потока» искусственных препятствий. Прежде всего через абсолютизацию рационального, чисто интеллектуального знания или проекта. В своих представлениях о философии науки и критериях научности Поппер еще следует за этим толкованием открытости. Здесь как раз между двумя философами острого противоречия нет.
Но когда Поппер переходит к обществу и проецирует на него те законы, которые он отстаивает в отношении открытости научного метода (фальсификационизм, существенно расширяющий рамки научности по сравнению с фальсификационизмом), то вся картина меняется. Бергсон в своем идеале «интуитивного общества» как апогея открытости вообще отказывается придавать ему какую бы то ни было нормативность. Жизнь может повернуть так, а может иначе. Дробление на индивидуумы (гражданское общество) может не обязательно является венцом социального прогресса. Как множество в шестой гипотезе платоновского диалога «Парменид»[301] может сложиться в новое целое из частного, так и общество может от буржуазной демократии перейти к какой-то холистской системе – например, к социализму, а, теоретически, и к национализму. Движение жизни не подчинено рациональности, и членение может быть фазой перед следующим витком интеграции.
Поппер же, следуя за критикой самой идеи «проекта» у своего учителя Хайека, отвергает любой холизм как искусственный и насильственный, то есть «тоталитарный» проект. В этом он оказывается убежденным сторонником седьмой гипотезы из платоновского «Парменида», отвергающей сложение единого из многого и оставляющей «многое» быть просто «многим», чтобы избежать тоталитарного холизма единого. Вот тут-то Поппер и отступает от собственных взглядов в науке с требованием свободы научных гипотез и даже противоречит собственному запрету на проект в области общественной: если считать именно либеральную демократия единственно возможным нормативным типом общества, то на пути развития жизни уже тем самым поставлен непреодолимый барьер. Хайек понимал эту трудность, и поэтому его либерализм является эволюционным. Да, он выступал против проектов – и правого, и левого. Но он прямо не защищал и либеральный проект. Поппер же идет именно в этом направлении и объявляет врагом каждого, кто не согласен с его трактовкой открытого общества. Так сам либерализм становится тоталитарным, а открытость такого общества не просто сомнительной, но не существующей, иллюзорной. Так мы получаем модель либерального концлагеря, в котором каждый свободен быть либералом, и никто не свободен не быть либералом.
Таким образом, если «открытое общество» Бергсона еще как-то может быть совместимо с традиционализмом, хотя для традиционализма бытие расположено в границах, где есть Единое, то есть в пределах пяти первых гипотез платоновского «Парменида», то с «открытым обществом» Поппера, иными словами, с либеральным тоталитаризмом, традиционализм решительно несовместим.
Вот к таким выводам я пришла, сопоставляя идеи «открытого общества» у Бергсона и Поппера. Но в духе старой демократии я на них не настаиваю и готова обсудить иные точки зрения.
Черный Делез: постмодернистское прочтение монадологии Лейбница
Просвещение и Постпросвещение: светлое или темное?
Диалог постмодернизма с классической философией экзотичен и странен, как и сам Постмодерн. В основе философии Постмодерна лежит причудливая и сложная стратегия: надо полностью разнести Модерн, не оставив в нем камня на камне, но при этом надо еще дальше уйти от Традиции, которой противостоял Модерн, и продолжить дело прогресса.
Обычно стремление стать еще более прогрессивными, чем мыслители Модерна больше всего бросается в глаза. Кажется, что постмодернисты просто смещают Модерн в Традицию, оказываясь сами в положении истинного авангарда. Такой подход принимают так называемые «левые акселерационисты» (Макр Фишер, Ник Срничек и т. д.). Для них классики постмодернистской философии, и прежде всего Жиль Делез, выступают как нечто «светлое», «освободительное» и «революционное». Но есть еще и «правые акселерационисты» (Ник Лэнд, Реза Негарестани и т. д.), которые понимают всю двусмысленность постмодернизма и не отводят взгляда от его темных сторон – ведь, сокрушая Модерн, постмодернисты сами выбивают табуретку из-под ног висельника, у прогрессизма и веры в светлое будущее больше нет оснований. Это аффектирует и прочтения Делеза, в котором «правые акселерационисты» начинают различать вполне черные стороны. Так рождается фигура «черного Делеза», чья откровенно деструктивная работа по демонтажу иллюзий Нового времени, предстает в довольно инфернальной оптике. Добро пожаловать в «Черное Просвещение»!
