Мы выбрали столик в углу и заказали прохладительные напитки.
— Получается, вы знаете Никиту уже давно…
— Его отец ужинал в ресторане отеля, где жил до того, как забрал его из России. Никите нужно было соблюдать определённую диету, Герман попросил меня позаботиться о его питании. Когда решил купить пентхаус, пригласил работать у него.
— Каким он был?
— Как дикий зверёныш… — Экену не нужно объяснять, о ком я спросила. Мы ведь и пошли прогуляться, чтобы поговорить о моём любимом мужчине. — Не по годам взрослым, и не по годам ребёнком. С полными тоски глазами.
— Мне кажется, он и сейчас такой.
— Да, не изменился. И он совсем не похож на отца. Заматерел, но мальчишку в себе не потерял. Игрушки всё те же, только масштабы больше, — улыбнулся он, — ты сама это скоро увидишь.
— А его мать вы знаете?
— Прилетала пару раз, но не жила в пентхаусе.
— А бабушка?
— Она умерла вскоре после переезда Никиты в Нью-Йорк.
— Никита сказал, от рака мозга.
— Даже рак можно победить, если есть ради кого жить, дочка. Она долго прожила, потому что любила Никиту. Они могли разговаривать часами.
— Как он это пережил?..
Это был вопрос, ответ на который я могла представить.
— Лучше тебе не знать этого, дочка. Это его очень личное пространство.
Экен посмотрел на меня не иначе, чем обычно, но у меня больно сдавило под сердцем. Воображение и понимание, что для него значила эта женщина, знание, как может срываться Никита, рисовали страшные картины. Душа обмерла, представляя мальчишку в отчаянии и слезах, кричащего от боли, которую невозможно терпеть — от боли потери самого близкого и любимого человека. Даже стоя в комнате, которую он воссоздал, я не понимала того, что поняла сейчас.
Экен увидел накатившие на глаза слёзы и похлопал меня по лежавшей на столе руке.
Взглянул на часы и включил местный канал. Я откинулась на спинку диванчика и во все глаза смотрела начинавшийся прямой эфир с Бейшор Драйв…
* * *
— …Повод, по которому мы здесь собрались — не причина для торжества. Детский онкологический центр — не повод радоваться. Мы с вами обязательно отпразднуем… но только закрытие каждого такого учреждения…
Бесконечное щёлканье затворов, вспышки камер, лес микрофонов и штабеля лежащих на земле репортёров раздражали. По толпе пошёл гул, Фрэнсис Суарес — мэр Майами — переглянулся с Германом Соломатом, а Армат поднял два больших пальца и чуть улыбнулся — его год назад умерший семилетний племянник стал последней каплей, переполнившей чашу моей боли, и лицом новой сети клиник.
Я подошёл к красной атласной ленте, перегородившей вход в «Дом веры, надежды и любви», сдёрнул её, уронив стойки из нержавейки, и сжал в руке комом.
— Пока мы здесь стоим, умирают дети…
Я отпустил ленту и проводил взглядом. Подхваченная морским бризом, она как струйка крови из оборванной вены, прыснула вверх и обвила ствол пальмы, будто цепляясь за последнюю надежду.
— …Мы сейчас распоряжаемся не своим временем, а бесценна каждая минута. Бесценна для маленьких пациентов и тех, кто их любит, кто рядом, когда нужен больше всего, когда больно и страшно… — Рука сама потянулась к волосам и коснулась кожи там, где жила дама почтенного возраста — коварная гамартома, — …когда тяжело и неизвестно — выживешь ли? Время — самое дорогое сокровище…
Я посмотрел на Армата, и он всё сделал, как мы решили утром, не поставив в известность ни мэра, ни репортёров. Я никогда не придерживался и не собирался придерживаться глупых пафосных традиций. Глубокие реки текут неслышно.
— …Пропустите колонну…
Репортёры засуетились, получив новый инфоповод, а толпа заозиралась и начала расступаться. К площади перед онкоцентром подъезжали машины с логотипами сети клиник.
— …Двери «Дома веры, надежды и любви» открыты для тех, кто готов помочь. Среди маленьких пациентов много детей из приютов и неблагополучных семей — им нужно наше тепло и добрые слова. Сегодня я даю старт движению «Бери выше!» Выше качество лечения! Выше цели! Выше нос! Когда мы вместе, когда есть цель, когда любишь — ничего невозможного нет!
Я широко развёл руки и поднял взгляд в небо, привлекая внимание гостей — арендованные вертолёты, пролетая над площадью, рассыпали шары-глобусы. Их было ровно столько, сколько в клинику везли маленьких пациентов, и к каждому привязана карточка с фотографией и короткой историей ребёнка, номером его палаты и датой рождения. Я верил, что отзывчивые американцы обязательно поздравят детей с днём рождения, пришлют им игрушки и, может быть, хоть однажды навестят. Иначе я разочаруюсь в этой жизни полностью, остановлю планету и сойду с неё.
Машины припарковались, медперсонал знал своё дело, привлечённая молодёжь раздавала автонаклейки с символом нового движения и первый выпуск газеты «Бери выше!» Больше я здесь был не нужен. Но стоило шагнуть со ступеньки, как меня окружили репортёры:
— Как вы прокомментируете сексуальный скандал с вашим отцом?..
— Правда ли, что у вас рак мозга?..
— Будут ли лечить иностранцев?..
— Почему первые клиники открыты именно в Майами?..
— Какой отдачи от нового движения вы ожидаете?..
Вопросы сыпались не только на меня: мэра, а тем более отца и Наоми — звёзд последних новостей, тоже не обошли стороной. Я снова взял микрофон и ответил всем и сразу:
— Пресс-конференция состоится завтра в десять утра в ресторане отеля «Времена года». Обещаю ответить на все вопросы и угостить молоком и печеньем. А сейчас прошу меня извинить…
* * *
Никита приехал за мной почти в девять вечера. В светло-сером строгом костюме и голубой рубашке. Ему очень шло, но выглядел он непривычно. Вошёл в квартиру Экена уверенно, как я бы вошла в дом родителей, и сразу очутился в объятиях Блэр.
— Мальчик мой! — женщина покрывала лицо Никиты громкими поцелуями, как, наверное, целовала бы сына после долгой разлуки. — Так рада видеть тебя! Молодец-то какой! Как выступил — нарыдалась! Проходи, расскажи — что за движение такое придумал?
Я остановилась на лестнице, уже переодетая в вечернее платье — ультрамариновое, с мелкими стразами Сваровски и яркими, как глаза Никиты, сапфирами. Теренс подобрал его точно по моему размеру вместе с туфлями, а причёску мне сделала Блэр. Она провозилась с ней больше двух часов, разделяя и вытягивая пряди, переплетая их в мягкую объёмную геометрию, вплетая канекалоны и узкую атласную ленту точно в цвет наряда. Результат превзошёл самые смелые предположения, я не могла и представить, что французскую косу можно сделать такой шикарной. Прокрутилась перед зеркалом до приезда Никиты. Лишь увидев его, входящим в дом, тронула перламутровым блеском с голографическими блёстками помадой и накрасила ресницы — стилист позаботился и о косметике.
— Блэр, завтра пресс-конференция, я всё расскажу.
— Приезжайте после банкета к нам, накормлю нормально…
— Не сегодня, — засмеялся Никита, — но я обязательно выберу несколько часов побыть у вас…
Смотреть, как титан бизнеса с платиновом костюме улыбается во весь рот, как мальчишка, и крепко обнимает жену своего домашнего повара, было чем-то из разряда «досье на миллиардера». Я пожалела, что под рукой не оказалось телефона, чтобы запечатлеть этот момент. Не улыбаться, глядя, как женщина треплет за щёки акулу бизнеса, было невозможно. Никита даже будто выгнул грудь колесом, радуясь, что им гордились, и был по-настоящему счастлив.
— О-о, кто эта девушка, Блэр? Где моя Несси? — он подошёл ко мне медленно, восхищённо оглядывая с макушки до носочков туфель. — Царица неба и океана… Просто невероятная…
Он протянул мне обе руки, я вложила в них ладони и спустилась с последних ступенек.
— …но не хватает самой малости… — он сунул руку во внутренний карман пиджака и вынул широкую плоскую коробочку. Нетрудно догадаться, что это было украшение, но чтобы такое… — Повернись-ка, маленькая, мне захотелось побыть банальным…
