к дому дяди ещё до того, как тот узнает, что её нет.
Если мы не сможем достать машину Томми, нам придётся сесть на паром и найти какое-нибудь другое средство передвижения в Чарльстоне. Алек не уверен, действительно ли нам придётся ехать до Саванны, как планировалось изначально, чтобы снять проклятие, или будет достаточно просто покинуть остров, но он не хочет ничего оставлять на волю случая, если это может помочь. Он думает, что помнит автобусную станцию в Чарльстоне на Митинг-Стрит, поэтому мы решаем начать поиски там, если понадобится.
Я провожу свой последний день так же, как и все остальные: после утренней тренировки по балету быстро перекусываю с папой. Но на этот раз густые пятна консилера скрывают исчезающие синяки на моей шее. Работаю с Алеком до обеда, а потом плаваю с ним днём, вдыхая запах соли, песка и кокосового солнцезащитного крема.
Я считаю каждый вдох в своих лёгких. Сосредотачиваюсь на каждом изображении, которое воспринимают мои глаза, сохраняя их в памяти, как снимки с камеры. Я зарываюсь пальцами ног в песок и чувствую, как каждая песчинка пробегает рябью по моей коже. Я живу с осознанием того, что завтрашний день может стать последним днём моей жизни.
Живая и напуганная.
Я прошу папу взять отгул на ночь с работы и съесть со мной в номере на ужин пиццу. Он напоминает мне, что моя вечеринка с пиццей в честь дня рождения состоится только через несколько дней, но я говорю ему, что мне просто нужно немного побыть с ним. Он больше не задаёт никаких вопросов.
Мы смотрим старый фильм с Джимми Стюартом — думаю, я видела его в другой жизни — и говорим о папиной работе, моих тренировках. Это не очень глубокий или важный разговор, но это не имеет значения. Мы могли бы поговорить о морских коньках, мне всё равно. Я просто хочу слышать папин голос.
Когда папа засыпает, смотря повтор «Фрейзера», я выключаю телевизор, накрываю его одеялом и целую в щёку.
— Люблю тебя, папа, — шепчу я.
Я выскальзываю из нашей комнаты и провожу остаток ночи в объятиях Алека. Впервые за несколько недель мы не говорим о плане. Мы не пересматриваем наши поминутные расписания и не пытаемся найти новые способы обойти проклятие. Мы просто обнимаем друг друга, прислушиваясь к биению наших заклеймённых сердец.
В 11:59 Алек сжимает руки вокруг меня.
— Готова? — спрашивает он.
Я зарываюсь лицом в изгиб его плеча. Я не хочу смотреть, как стрелки часов переводятся на полночь.
— Никогда.
— Я люблю тебя, — говорит Алек.
Я открываю рот, чтобы сказать ему, что я тоже его люблю, но нас окутывает белый свет.
Мир вращается.
А потом мне не за что держаться.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА 57
НЕЛЛ
Я ОТКРЫВАЮ ГЛАЗА НАВСТРЕЧУ тёплому утреннему солнечному свету, струящемуся по моему лицу. Я тянусь через кровать к Алеку, но сразу несколько истин поражают меня:
Я нахожусь в другой, большей кровати.
Комната квадратная, а не круглая.
И Алека здесь нет.
Моё сердце колотится, когда я оглядываю комнату: кровать красного дерева с балдахином и шкаф в тон, антикварный керамический кувшин и миска, стоящие на комоде, старомодные светильники и большой дорожный сундук, задвинутый в угол комнаты.
Я смотрю налево, ловя своё отражение в зеркале на туалетном столике. Мои волосы длиннее, они падают локонами на плечи и спину, и на мне ночная рубашка из прозрачного кружева и розовой ленты. Я оттягиваю воротник от горла.
Желто-зелёные синяки, которые были там вчера, исчезли.
Я поднимаю руки и смотрю на мягкую, безупречную кожу, свободную от шрама под большим пальцем, который я получила в результате падения с велосипеда, когда мне было восемь.
5 Августа, 1907.
Я снова в этом дне.
Я уже шесть раз проделывала это и всё же это всё ещё застает меня врасплох, когда я возвращаюсь в эту комнату, где так много кошмаров и снов преследовали меня в то последнее лето моей жизни в качестве Аурелии Сарджент. Когда я понятия не имела, какая судьба ждала меня после этой ночи, и всё, что я знала, это то, что была влюблена в парня, который, по мнению общества, мне не подходит, и боялась жениха, которого общество навязало мне. Когда я стояла на краю пропасти, где с одной стороны была знакомая жизнь, полная комфорта и подчинения, а с другой — волнение и неизведанная территория, и — прежде всего — настоящая, бескорыстная, всеобъемлющая любовь.
Этим утром, в той жизни, я решила прыгнуть. Поверить в эту любовь. Довериться судьбе. Я понятия не имела, что Алек не сможет меня поймать. Смех Бенни доносится из-за закрытой двери моей спальни. Я втягиваю воздух от лёгкого, позвякивающего звука. В моё время Бенни давно умер вместе с остальными членами моей семьи, но здесь, в этот день, он просто ребёнок, у которого впереди полная жизнь.
Моя дверь внезапно открывается. Мать заполняет дверной проём, выглядя целой и здоровой, с розовой кожей, шелковистыми волосами и пухлыми щеками — совсем не похожая на труп, который я видела в своих кошмарах. Она смотрит на меня сверху вниз со смесью раздражения и веселья.
— Всё ещё в постели в этот час?
— Который сейчас час? — спрашиваю я, мой голос хриплый, сердце болит при виде её.
— Половина десятого, — отвечает она, подходит к шкафу и роется в моих платьях.
Я уже знаю, какое из них она выберет.
— Думаю, белое кружево с голубой лентой выглядит подходящим для встречи с организатором свадьбы. Ты не согласна?
Я киваю, поднимаясь с кровати.
Мама протягивает мне платье.
— Поторопись, — говорит она. — Твой завтрак стынет.
Я жду, пока она выйдет из комнаты, закрыв за собой дверь, затем наливаю воду из кувшина в таз и умываюсь.
Затем я расчесываю волосы. Прошло более ста лет — или шестнадцати лет, в зависимости от того, как вы на это смотрите, — с тех пор, как я скручивала и собирала волосы в такой сложный пучок на макушке, но мои руки выполняют движения так, как будто времени не прошло. Затем я переодеваюсь в платье, аккуратно завязываю ленту вокруг талии. Затем, не задумываясь, я щипаю себя за щёки и кусаю губы, чтобы придать им немного цвета.
Вы можете забрать девушку из эдвардианской эпохи, но вы не можете забрать эдвардианскую эпоху из девушки.
Бенни заканчивает свой завтрак из тостов и фруктового варенья, когда я вхожу в гостиную, его прыгающие светлые кудри мерцают на солнце,
