времени вылезть из экипажа, они встречают вас словами: «Лошадей нет, все в разъезде». Если же станция не в степи, а в деревне, так прибавляют: «Извольте ехать на квартиру, лошади еще не скоро будут». Горе вам, когда вздумаете отвечать на это хоть одно слово! Наберетесь такой брани, какой, быть может, во всю жизнь не слыхали. Любопытно заглянуть в жалобную книгу по этому тракту. Тут найдете совершенно новую, неподражаемую литературу. Наконец, продержав вас целые сутки на станции, запрягут лошадей, которые так называются только у них, а в словарях известны более под названием кляч. Медленно отправляетесь вы на них по грязной и топкой дороге и едете верст двадцать пять целых шесть часов, не встретя ни одного жилья.
Впрочем, Петр Петрович довольно скоро проехал расстояние с небольшим в пятьсот верст. На двенадцатый день, утром, он накупил в Аксае стерлядей и чего мог найти и в час пополудни восседал за обедом на Змиевской станции. Вопреки увещеваниям жены, он объедался прежирным обедом до третьего часа; потом кушал кофе на крыльце станционного дома; потом с удовольствием пресыщения поглаживал рукою по брюшку и весело глядел на божий мир.
Послышался колокольчик. Вмиг тройка влетела во двор: коренная, коротко запряженная, пристяжные в польских шлейках вместо хомутов выходили вполтела вперед коренной. Два колокольчика на пестрой дуге, лошади все в мыле, новая крепкая телега: все показывало, какого рода был проезжий. Лихой ямщик, в красной рубахе, с фуражкой, обращенною козырьком к затылку, подтвердил эти догадки, когда закричал, останавливая тройку:
– Курьерских!
Магическое слово на станциях! Не успел проезжий, сбросив шинель, с видом сильной усталости вылезть из повозки, а ямщик поехать на рысях проваживать тройку, как на почтовом дворе все закипело. Из избы высыпал целый рой ямщиков, кто с мазальницею, кто с хомутом на плече. Пока мазали повозку и надевали хомуты на лошадей, проезжий потянулся, зевнул и пошел на крыльцо станционного дома. Трудно было разобрать черты его лица, покрытые густым слоем пыли; сюртук был на нем адъютантский; на груди висела сумка. Он вежливо поклонился Петру Петровичу. Смотритель, достегивая сюртук, встретил его на крыльце и, покинув свой грубый вид, сказал:
– Позвольте вашу подорожную?
Адъютант расстегнул сумку, вынул подорожную и, отдавая смотрителю, спросил:
– Нет ли здесь квасу? Вели мне подать напиться.
– Извините-с, кроме воды ничего нет! – отвечал смотритель, развертывая подорожную. Прочитав ее, он закричал: – Живо курьерских запрягать! – и вышел записать проезжающего.
– Не угодно ли вам вина? – спросил Петр Петрович.
– Покорнейше благодарю. Натощак голова разболится.
– Так милости просим покушать; мы только что из-за стола: славный обед удался!
– Много вам обязан; но, во-первых, это задержит меня, во-вторых, будет клонить ко сну: а этого-то ямщикам и нужно!
– По крайней мере, выкушайте кофе?
– Это с благодарностию приму.
Петр Петрович приказал подать кофе; между тем он уговаривал офицера отобедать.
– Право, не могу! – отвечал адъютант, – я уже и так потерял много времени на Военно-Грузинской дороге, по милости завала.
– Как, завал? – спросил Петр Петрович.
– Да, на днях снег обрушился с вершины Казбека и завалил Дарьяльское ущелье, по которому лежит дорога.
– И много навалило снегу?
– Не один снег: тут и лед, и камни, целые скалы сорвало, все смешалось вместе и завалило ущелье версты на четыре; вышиною саженей на восемь или на десять. Завал остановил на несколько часов течение Терека.
– А случались ли по дороге проезжие?
– Были, и погибали.
– Их, вероятно, вырывают здесь, как в Швейцарии?
– Нет, этого невозможно, потому что завал слишком глубок. Притом же, кто может знать, на каком именно месте погибли они. Когда, года через два, завал довольно стает, и его расчистят, тогда найдут остатки смолотых экипажей, людей и лошадей.
– Вы не встречали в Тифлисе Пустогородова?
– Которого? Я видел там двух, одного военного, другого путешественника.
– Военного.
– Александр Петрович по приезде в Тифлис подал немедленно в отпуск и в отставку, вслед за тем он не устоял против тамошнего климата и занемог желчною горячкою. Когда я выехал, он еще был опасен.
– Прасковья Петровна! Поди сюда! – закричал старик в сильном волнении. На крыльцо вышла пожилая женщина, он сказал ей встревоженным голосом: – Александр ведь болен горячкою!.. Вот господин офицер знает его.
Адьютант поклонился Прасковье Петровне и, на ее вопрос, повторил сказанное.
– А не видали ли вы другого Пустогородова, – спросила она, – что он делает?
– Как же! Я с ним познакомился, он уехал в Персию.
– Покинул больного брата?
– Он выехал, когда еще не приезжал Александр Петрович. Полковник фон Альтер, который ненавидит капитана Пустогородова и большой приятель с Николаем Петровичем, ускорил свой отъезд в Персию; будучи снабжен всем нужным для путешествия по той стране, он уехал вместе с меньшим братом, чтобы избежать встречи со старшим.
– Надолго ли поехал полковник фон Альтер в Персию? – спросила Китхен, стоявшая у дверей.
– Не могу вам определительно сказать; но думаю, что он не возвратится. Я слышал от Николая Петровича, что он намерен вступить в персидскую артиллерию, куда охотно принимаются иностранцы для обучения туземцев; а как он прусский подданный, то ему будет это легко. Говорят, полковник фон Альтер огорчен какими-то семейными обстоятельствами.
Вышедший на крыльцо станционный смотритель с подорожною прервал разговор.
– Староста, бери прогоны! – закричал адъютант.
– Я их получаю-с, – сказал смотритель.
– Знать не хочу: по правилам почтовой езды старосте отдаются прогоны.
– Все равно-с, как вам угодно.
Ямщик без шапки подошел к адъютанту.
– Сколько следует прогонных денег?
– Ничего-с, ваше превосходительство! – отвечал ямщик, почесывая голову; потом, поклонясь, сказал Поберегите, ваше сиятельство, лошадок.
– Вот я сейчас поберегу тебе бороду! – гневно возразил адъютант. – Сколько следует на тройку прогонов? Говори!
Мужик наконец вымолвил. Адъютант вынул кошелек и отсчитывал деньги. Между тем смотритель, кашлянув раза два, сказал запинаясь:
– Смею доложить-с, староста не виноват; они напуганы-с: на днях проехал фельдъегерь, они, дураки-с, взяли с него прогоны: тройка вся легла-с, а ямщик еще не отдохнет-с от побоев.
– Всякий делает, как знает; кто в деле, тот и в ответе! – отвечал адъютант, отдавая прогоны.
– Пословица говорит-с: отвага кандалы трет, отвага мед пьет-с, – заметил смотритель.
– Ваше сиятельство! Поклажи было в повозке – чемодан, сабля, ковер, шинель, всего пять штук? – доложил староста.
– Так! – отвечал адъютант. – Переплет-то хорош ли? Чоки подвязаны ли?
– Все исправно, ваше превосходительство!
– Подай огня закурить трубку.
– Позвольте у вас спросить, – сказал смотритель адъютанту, – все ли в Грузии благополучно?
– В каком отношении?
– То есть в рассуждении заразы-с, чумы-с, как мы попросту ее называем-с.
– Нравственная чума все сильна; но болезней нет.
– А мы слышали-с, половину народу вымерло-с. Ну, а
