Господи, как она всегда презирала это слово — «старуха». Никогда не употребляла его применительно к себе. Чарлин Дэви не может быть старухой. Просто она не так молода, как прежде. Постарше. Вот так.
Оно, конечно, никто тебя больше не лапает, никто не запускает руки под юбку в ресторане. Сидишь и смотришь, как мужчины проделывают с молоденькими то же, что раньше проделывали с тобой. Даже слова говорят те же самые. Начинаешь понимать, что годы проходят, а ситуации повторяются одни и те же, и так тошно при мысли, что ничего ты не понимала, когда была непревзойденной красавицей, верила во всю эту шелуху, не хотела признаться себе в том, что тебя попросту использовали, да-да, именно использовали все эти вонючие старики и вонючие молодые парни, плейбои, извращенцы, мужья, любовники, никому и дела не было до того, что ты собой представляешь как человек, все только упивались собственным тщеславием: а как же, такая неслыханная красавица рядом с ним. Ты — штрих к автопортрету каждого из них, продолжение их эго, символ их преуспеяния в мире.
Чарлин налила себе еще и со злостью завинтила пробку на бутылке. Уоррен, дрыхнувший под столом, проснулся и заворчал. Курт насторожил уши и вопросительно уставился на собрата.
— Ах, вы, мои собачки! — громко сказала Чарлин. — Мои любимые! Единственные существа мужского пола, на которых я могу рассчитывать.
Она вздохнула и провела ладонями по телу. Черт, похоже, с прошлого месяца печень здорово увеличилась.
— Привет, Чарлин!
В дверях стояла Кэрри Ричардс — рабочая сумка и альбом в руках, солнечные очки на лбу, волосы перехвачены сзади мужским носовым платком.
— Кэрри! Тебя-то я и хотела видеть, моя девочка. У меня есть для тебя потиражные.
Чарлин выдвинула ящик стола и стала перебирать стопку чеков.
— Ага, все нашла. Семьдесят долларов от «Дженерал фудз» за второй показ, зубная паста «Колгейт», мыло «Пальмолив», шампунь «Хало» — сто четырнадцать долларов. Так, еще есть: семьсот пятьдесят долларов от «Джей Уолтера Томпсона» и от «Томпсона» же за мыло «Люкс» триста восемьдесят и четыреста десять. Будут и дополнительные выплаты, но те придут попозже.
— Эти тоже удивительно кстати, — Кэрри спрятала чеки в сумку.
— Кстати! — откликнулась Чарлин. — Кстати, я давно собиралась сказать тебе одну вещь.
— Что такое?
— Понимаешь, у тебя есть незначительный, но все-таки заметный южный акцент. Ты не подумай, акцент действительно небольшой, но я слышу, как ты иногда тянешь гласные. Поработай над собой, а?
— Обязательно.
— Кто в нашем бизнесе всерьез и надолго, им всем приходится брать разного рода уроки. Когда молоденькая девушка только приходит к нам, она может все компенсировать юностью и новизной своего облика. У нас ведь новизна — это все! Но проходит время и приходится сталкиваться с конкуренцией, а для этого требуется профессионализм. Я бы хотела, чтобы ты начала два раза в неделю брать уроки у Берта Кнаппа. Берт — лучший преподаватель во всем городе. Думаю, тебе также надо начать брать уроки балета и актерского мастерства, заняться своим лицом у Бергмана и ходить в гимнастический зал Куновского.
— И во что мне обойдется все это? — спросила Кэрри.
— Сотня в неделю, не больше. Сумма, не облагаемая налогами. Приходится тратить деньги, чтобы иметь возможность заработать их. Позволь себе расслабиться — и тебя обойдут другие.
— Я понимаю, Чарлин, ты права, но…
— Что — но? В чем дело, кисуля?
— Чарлин, ты знаешь, как я живу. На себя не остается и минутки, все поглощает работа. Я несусь, несусь, несусь куда-то, надо пройти через два десятка собеседований, чтобы получить одну рекламу. Хорошо, реклама достанется тебе, но тогда начинаешь тревожиться: будет коммерческий показ или фирма решит придержать ролик и меня вместе с ним? А если ролик идет, даст он деньги или нет? Ну что это за жизнь: с утра до ночи мотаешься по всему городу, ожидаешь в приемных, прыгаешь из одного такси в другое, все время надеешься, что есть в тебе нечто неопределимое, нужное представителям фирмы для рекламы их товара. Да только никто не узнает, что это такое. Но устаешь не от самой беготни, а от того, что никогда не испытываешь удовлетворения. Я, например, все, жду возможности заработать большие деньги, такие большие, которые позволили бы мне жить, как я хочу. Понимаешь, Чарлин, я очень хорошо знаю: мне не место в этом бизнесе. Здесь не требуется ничего, кроме моей внешности, а все остальное, что во мне есть, просто пропадает. Одна только внешность…
— Типаж, — поправила Чарлин.
— Пусть будет типаж. Я-то все время мечтала о другом: я хотела бы выйти замуж или уж, по крайней мере, заработать достаточно денег, чтобы путешествовать и писать.
— Все мечтают.
— Но я действительно стремлюсь ко всему этому, Чарлин! И не нужен мне этот бизнес!
— Киска моя, а чем еще ты можешь заработать? Ну где еще девушка может заработать двадцать, тридцать, сорок тысяч в год, скажи?
— Чарлин, я знаю, все знаю…
— Я знаю тоже! Знаю, что ты все время пишешь книгу.
— Не книгу. Я просто веду дневник. У меня совсем недавно появилась идея, над которой стоит поработать.
— И что же это такое, деточка?
— Книга, Чарлин. Книга о женщинах. Я собрала большой материал, и меня очень волнует эта тема. Я напишу, прежде всего, о красивых женщинах, о возмездии за красоту, о судьбе красивой женщины в обществе, которое ценит одни лишь физические аспекты совершенства. Я хочу показать, как мало шансов красивая женщина имеет на проявление своей человеческой сути, я хочу показать, как эксплуатируется внешность женщины.
— Браво! — прервала ее Чарлин. — Браво! Наконец им скажут всю правду!
— Если бы только у меня были деньги и время. Все так дорого! А теперь возникают новые траты. Я хотела бы целиком отдаться работе именно сейчас, пока я еще не растратила силы на миллион ненужных мелочей.
— У тебя вся жизнь впереди, Кэрри.
— Да знаю я!
— Придет время — и напишешь свою книгу. Написать книгу ты всегда успеешь, а самое ценное, чем ты можешь обеспечить себя, — оно недолговечно. Молодость. Самый ходкий товар, и он у тебя пока есть.
— И куда мне с этим товаром идти? Ты посмотри на этих мужчин, Чарлин, на мужчин, с которыми мы все общаемся! Это же анекдот! Хорошо, возвращаюсь к моей теме: мы общаемся с этим типом мужчин потому, что мы красивы. Им девушка нужна для показухи, ну а сама девушка что при этом испытывает? О ней никто не думает, она получает одни стандартные слова. Мы модели, поэтому нам полагается быть лощеными, светскими, современными, модными. Нам полагается всякому угождать, ко всякому приспосабливаться — у них деньги и власть, а мы прислуживаем, обслуживаем их. Мэдисон-авеню распоряжается: исправить акценты, сегодня выглядеть восемнадцатилетней, завтра смотреться спортивной, в три часа выдать образ бритвы «Жиллетт», в четыре тридцать — образ «Пепси». Вечером приемы, обеды, танцы — все то же самое: улыбаться, поддакивать, быть обворожительной. Начинаешь задумываться: да какого же черта?! Кто же я такая? Живая кукла или все-таки нечто большее? Движимое имущество, ожидающее в приемных распоряжения — приобрести облик «Пепси» или «Пальмолив», или еще чего-то. Мне осточертело быть каждую минуту кем-то новым. Я вот подумала: возможно, девушек привлекает эта работа тем, что открывает перед ними двери в престижные социальные круги. Девушкам поначалу кажется, что они приняты на равных, их расхваливают за телегеничность, за профиль или фас. Но постепенно нарастает ощущение ложности ситуации. Чарлин, поверь мне, это совсем не «зелен виноград»! Я хочу вернуться к нормальной жизни, то, что происходит со мной, со всеми нами сейчас, это не только ненормально — это почти нереально. Как ты думаешь, сколько еще я сумею сохранять равновесие, если мне и дальше придется общаться черт знает с кем, не видя ни привязанности, ни человеческого отношения к себе, не говоря уж о такой вещи, как любовь?
