— до того самого момента, когда «МММ» закроют. И потеряет все, как и мудрая подруга-халявщица.
И снова я знаю, что ничего не знаю. Когда придет конец финансовой пирамиде? Точно в начале девяностых. Когда, блин, именно⁈
Тридцать лет прошло… и ничего не помню! История — самая неточная наука!
Зашипел будущий суп, убежав из кастрюли. Ругнувшись и вытерев плиту, я уселся за картошку. Пора учиться отключать мозг, иначе голова скоро взорвется.
Я закрыл глаза, сидя на табурете, с ножом в руке… И перед внутренним взором начала пузыриться перекись в ране. Тьфу. Бедные работники «скорой»! К такому привыкнуть невозможно.
Еще двадцать минут — и суп готов. Часы показывают начало десятого. Перед глазами все плывет от усталости, зевота вот-вот разорвет рот, а ноги отказываются нести меня в кровать. Точнее — на раскладушку.
Потому что сегодня ночью мне точно приснятся изувеченные люди, и таймер мне покажет результат моего пребывания в Москве. На сколько сместилось время? Туда ли, куда нужно?
Конечно туда, я помогал людям, как мог. Может, кому-то даже жизнь спас. В общем, бояться совершенно нечего. Но вместо того, чтобы завалиться в кровать, я пригласил деда к столу, мы поужинали, раздербанив окорочок, потом выпили чаю с печеньем.
И наконец наступил покой, я с удовольствием погрузился в сон, поставив будильник на семь — надо сперва на авторынок, потом — к Чуме.
Но вместо того, чтобы попасть в комнату-куб с экраном, я оказался в коридоре с тремя одинаковыми дверями в стене. Куда войти? Интуиция подсказывала, что ничего хорошего меня там не ждет. Где коня теряют? Я коснулся ручки левой двери.
Мир мигнул. Вот я стоял в освещенном коридоре — и вдруг оказался в незнакомом ночном городе. Было холодно, изо рта валил пар, вдалеке бахали взрывы, доносились автоматные очереди.
Снаряд разорвался близко — аж земля дернулась, зазвенели выбитые стекла, и из перекрестка выкатил танк под красным флагом. Я протер глаза. Нет, это не Великая Отечественная, танк современный, Т-72! Следом за ним выбежали люди с автоматами — кто в камуфле, кто по гражданке.
Я отступил к перевернутым мусорным контейнерам, посеченным осколками, присел за кучей мусора, понимая, что здесь разорвалась граната, вон, у стены труп.
— Федерасты, — прошипел бородач и сплюнул под ноги.
«А вы кто такие?» — вертелось на языке. Танк исчез из вида и бахнул совсем неподалеку — уши заложило. Видимо, за этим танком охотились, и в пятиэтажку напротив прилетело, она загорелась и частично обрушилась, заорали люди, повалил черный дым.
Это что, вероятное развитие событий, если бы толпа схлестнулась с толпой, и в регионах народ поднялся за Дом Советов? И сейчас я наблюдаю битву какой-нибудь Великой Мордовии против войск Российской Федерации?
Мир снова мигнул, и меня перенесло в тот же коридор, где я стоял изначально, только дверей было две. Если слева теряют коня, то мне остается лишиться головы или стать женатым. Неизвестно, что хуже. Не просто так женитьба включена в список выборов, которые лучше не делать.
Да пошли вы, мне туда не надо!
Однако коридор не имел ни окон, ни выходов, кроме этих двух дверей. Поморщившись, я коснулся той, что в середине.
Хлоп, и я посреди чужой просторной квартиры. За окном, изрисованным морозными узорами — снег и сугробы, в квартире лютый холод, идет Санта-Барбара на непонятном языке. Напротив телевизора «Тошиба» за столом сидят: бабка в фуфайке, закутанная в шерстяной платок, мужчина в пальто и меховой ушанке, женщина в шубе, девочка-подросток, замотанная в одеяло, как в кокон. На полу малыш лет пяти, тоже одетый, гудя, возит игрушечный грузовичок.
Мужчина читает субтитры, ругается и переводит. Меня никто не замечает, хоть я стою на видном месте.
— Фигня! — Девочка спрыгивает с дивана и уходит на кухню, там хлопают дверцы полок, доносится хруст.
Малыш замирает, бросает игрушку и бежит туда с криком:
— Мама, ма-ам! Я тоже хочу сухарик!
— Наташа! Ты сегодня уже ела! — кричит женщина. — Поделись с Вадиком!
— Вот! А вы в лес идти не хотели, — самодовольно восклицает бабка, воздев перст. — Кабы не насушили грибов, совсем подохли бы!
— Что тут происходит? — спрашиваю я, но меня не видят и не слышат.
— Поищи что-нибудь по-русски, — велит бабка мужчине.
Хозяин семейства берет пульт, переключает каналы, останавливается на новостях, где девушка в хиджабе радостно вещает о музыкальном фестивале для тюркских народов, который пройдет в Казани, где татары долго не могли самовыражаться на родном языке.
Бабка швыряет в телевизор подушку, ворча:
— У, гниды, понаотделялись! Тьфу! Жри, падла, свой татарский по талонам!
Ясно. В этой ветке Россия распалась бескровно, и мне показывают становление Великого Татарского Каганата в Казани.
То самое чувство, когда ты думаешь, что девяностые — это дно, и тут снизу стучат.
Бесспорно, им льют в уши, что эту страну ждет великое будущее без Москвы, которая высасывает из регионов все соки. Безусловно, скоро каганат заживет, настроят заводов, старые модернизируют, и будет у них тут, как на Тайване. И, конечно же, заграница им поможет, а воровать на местах никто не будет.
Я прошел на кухню, замерев в прихожей напротив календаря за 1996 год. Н-да, за три года они развились до талонов и отключения отопления зимой. Но как говорят в подобных случаях? «Ничего, я готов потерпеть, лишь бы дети мои жили, как в Европе».
Пока дети хрустели сухарями, я провел ревизию на полках. Обнаружил сушеные грибы в банках, мешки с сухарями, початую пачку муки. Вот где адище-то! Если в России, где пусть и полумертвое, но налажено какое-никакое снабжение, то тут, в каганате — зона экстремального земледелия, логистика не налажена, все связи с центром если уже не разорваны, то вот-вот разорвутся, потому что усилиями пропаганды скоро достанут из небытия какой-нибудь день скорби, и все больше народа будет просыпаться и видеть зверства москалей. Все крепче будет граница, все жирнее — таможенники.
Теперь, когда я увидел
