орал он сипло. — Что же это деется! Который день езжу, загонял Брониславович проклятый! Буланой уже на ногах не стоит! — и ткнул профессору чуть ли не в самый нос мятую бумажку.
— Что? Что? Я не местный, я..., — отшатнулся Всеволод Петрович.
— Помоги, гражданин! — умоляюще засипел Петрович, — Объясни ты, где тут этот треклятый склад!
Делать нечего, взял профессор бумажку и прочитал: «Склад вторсырья, ул. Первомайская, дом 13».
— Что ж тут непонятного! Это улица Первомайская? — вгляделся он в табличку на ближайшем доме.
— Та Первомайская! — плюнул Петрович.
— Значит, нужно найти на ней дом номер тринадцать.
— Нет тута такого дома!
— Не может быть!
— А гляди сам!
Прошел Всеволод Петрович по нечетной стороне улицы — действительно: стоял дом одиннадцатый, за ним сразу шел пятнадцатый, между ними пролегал неглубокий овраг; тринадцатого же дома, где должен был согласно бумажке располагаться склад вторсырья, нигде не было. Он перешел даже на четную сторону улицы — не затерялся ли каким-нибудь образом тринадцатый дом среди четных номеров? Но и там его не было.
— Скажите, барышня, — остановил он пробегавшую мимо девицу в резиновых сапогах, — почему на вашей улице отсутствует тринадцатый дом? Чем объяснить такой парадокс?
Та смешливо на него посмотрела и пожала плечами.
— Может быть, он провалился? — Кивнул Всеволод Петрович на овражец между домами. — И осталась от него только яма?
Девица прыснула в кулак и ничего не сказала. Стали от соседних домов стекаться люди, подошли две женщины и один ветеран.
— А и не было никогда, — сказал ветеран. — Шестьдесят пять годов на этой улице живу, никогда не было тринадцатого дома. Испокон веков так стояли.
— Чудеса! — покачал головой профессор.
— Обратно теперь ехать! — горестно заныл Петрович, — Брониславович с меня шкуру сымет! И Буланой не дойдет, притомился. Кормить его надо. Слышь, друг, одолжи коню на прокорм, не оставь животину!
— Сколько же требуется вашему коню на прокорм?
— Пять рублей.
— Однако! — усомнился Всеволод Петрович, но пять рублей дал и быстро зашагал в сторону города.
Петрович же переждал, пока он растворится в налетевших неожиданно сумерках, выпряг Буланого, пустив его пастись на вольные травы, и спросил у любопытствующих граждан:
— А магазин-то у вас есть? С энтим самым делом...
Охотно разъяснили ему, и через час он вернулся с бутылкой крепленого вина. Удобно примостился на телеге, привалившись спиной к бронзовым ногам, и содрал зубами с бутылки пробку.
«Куда же я шел?» — думал меж тем Всеволод Петрович, выбираясь из российского лабиринта прошлых веков в унылый и серенький двадцатый век, век проклятый богом, кровавый век, неизвестно за какие грехи ниспосланный России в лице рыжеусого антихриста. Одним словом, выбрался он к новостройкам и оглянулся назад, где уже канули в налетевшую тьму окраины города Благова и где золотистые отблески доживали последние секунды в бронзовом изваянии.
Здесь же, в новостройках, зажглись уже фонари — еще не в полную силу, а лишь затеплились акварельным голубеньким светом, в этом свете фантастической гусеницей проползал по примыкавшему к домам пустырю трамвай десятый номер, разбрызгивая по сторонам заливистый звон. Узнал район Всеволод Петрович — уже ехал он сегодня и на трамвае десятый номер, ехал именно в эти новостройки, где в одном из домов жил Анвар Ибрагимович Ниязов. «Ну да, к нему я и ехал! Но как угораздило меня забраться в трущобы? Хоть убей, не помню!» — подивился профессор своей рассеянности, никогда раньше с ним такого не случалось. Ну, раньше! Мало ли чего не случалось с ним раньше! Раньше, например, никто никогда его не арестовывал, не сажал в тюрьму. Никто не врал ему нагло в глаза. Никто не предавал.
Через пустырь направился профессор к домам по едва приметной тропинке, вьющейся между кучами мусора, застывших бетонных глыб, разбитых труб, заросших уже густо бурьяном и крапивой. Голубеньким светлячком догорал на западе закат, и в отблесках его, и в синюшном, судорожном свете электрических фонарей преобразился пустырь, диковинным, неземным представился пейзажем, как будто не колючий чертополох, крапива и бурьян росли на нем, а фантастические растения, не оставленный за ненадобностью людьми строительный мусор, а сказочные песчаные барханы тянулись без конца и без края, змеями взвивались искореженные прутья стальной арматуры, исчезли дома, и пустыня простерлась перед профессором, и вообразилось, что идет он по ней босой и в рубище, изнемогающий от жажды и одиночества. Он чуть даже не крикнул: «Эй, люди!» Но какие же здесь могли быть люди? Шел он, одинокий и гонимый и вроде бы опирался на деревянный посох, отполированный до блеска его ладонями. «Да, гоним и одинок, — кивнул сам себе Всеволод Петрович, проглатывая горький комок в горле, — гоним и одинок!» От одиночества он и бежал к Анвару Ибрагимовичу — помнился его отчаянный взгляд в аэропорту, когда ловкие молодые люди крутили руки профессору и вели к машине.
Кончился пустырь, ступил он ногой на асфальт — здесь уже редкие пробегали автомобили и, окутанные полумраком, проходили в отдалении прохожие, казавшиеся пришельцами из других миров. Примчался брызжущий электричеством трамвай десятый номер, Всеволод Петрович вскочил в вагон и огляделся, но и трамвай был пуст, словно сговорились люди, бежали от него — как от изгоя, как от прокаженного. Проехал одну остановку и вышел как раз напротив дома Анвара Ибрагимовича.
Странно, не оказалось на двери знакомой латунной таблички с выгравированной на ней залихватской надписью: «Доктор Ниязов А. И.» — маленькой слабостью Анвара Ибрагимовича, над которой добродушно подсмеивались в клинике и в Мединституте. «Не ошибся ли этажом?» — подумал Всеволод Петрович, заглянул в лестничный пролет и сосчитал этажи — все правильно. Пригляделся к двери внимательней и обнаружил на крашеной ее поверхности более светлый квадратик и две дырочки от шурупов. Ага, здесь и была привинчена табличка, и зачем-то ее сняли. Не к добру, не к добру — дрогнуло сердце, и рука, протянувшаяся к звонку, заколебалась, задержалась в воздухе. А‑а, да пусть! — и надавил белую кнопку и прислушался. Тихо было за дверью. Ну конечно, надо было позвонить предварительно по телефону. Почему же не позвонил? Сам себя спросил Всеволод Петрович и удивился: действительно, почему? Почему нагрянул незваным гостем?
