– А почему вас называют поэтами? – спросила Лиат. – Вы ведь на самом деле не читаете стихов. Обычные люди читают, но они не работают на хая.
– Нас по-разному называют, – ответил Маати. – Можно звать мастерами или скульпторами, ткачами мыслей. Так повелось из-за ритуала воплощения.
– Разве андаты – стихи?
– Они похожи на стихи. Переводы с языка мыслей в форму, обладающую собственной волей. Когда ты берешь письмо на хайятском и переводишь на гальтский, есть разные способы выразить нужный смысл. Так и воплощение: оно подобно идеальному переводу с одного языка на другой. Ты объясняешь то же самое, но другими словами, а если их не хватает – например, нет в гальтском такого термина, – создаешь свой, чтобы сохранить смысл. Старинные грамматики отлично подходят для таких случаев.
– И что вы делаете с этим объяснением?
– Держим в уме. Всю жизнь.
Слова иссякли. Маати с Лиат шли все дальше и дальше. Высокие стены складского района кончились, потянулись приземистые дома ткачей. Дворцовый холм над городом сиял фонарями и факелами, точно лоскут звездного неба упал и накрыл землю. Потом прекрасный вид снова скрылся за стеной, теперь уже вокруг купеческих и малых торговых домов.
– Ты бывал в летних городах на Ночь свечей? – спросила Лиат.
– Нет, – ответил Маати. – Зато ее праздновали в селении дая-кво. Было очень красиво. Все улицы были полны людей, а гора светилась изнутри, как храм.
– Здесь тебе тоже понравится, – сказала Лиат. – Вина будет точно побольше, чем у дая-кво.
Маати усмехнулся и притянул ее – маленькую и теплую – к себе.
– Это точно, – сказал он. – В школе нам не…
Удар был таким резким, что Маати даже не успел его почувствовать. Его сбило на землю. Ободранные ладони уперлись в камни мостовой, из всех мыслей осталась одна: что-то случилось и надо действовать. Лиат лежала рядом и не двигалась. Между ними, словно выброшенная подушка, валялся квадрат черепицы из красной обожженной глины в локоть шириной и три пальца толщиной. Сверху раздался какой-то шорох, словно бы крысы заскреблись между стен. Маати рассеянно оглянулся, и в этот миг упала еще одна плитка, разбившись о мостовую рядом с Лиат. Растерянность Маати испарилась, и он пополз к Лиат. Ее платье на плече пропиталось кровью, глаза были закрыты.
– Лиат! Очнись! Тут с крыши сыплется!
Она не отвечала. Маати поднял голову. Его руки тряслись, но не от страха, а от ужасной растерянности. Что делать? Куда бежать? Черепица больше не двигалась, но что-то на крыше – птица? белка? человек? – шмыгнуло за ребро ската. Маати положил руку Лиат на плечо и попытался придумать хотя бы подобие плана. Здесь им грозила опасность. Надо было убираться от стены. А Лиат не могла.
Маати осторожно подхватил ее под мышки и поволок. При каждом шаге его бок нещадно ломило, но он все же оттащил Лиат на середину улицы. Там его и скрутило. Согнувшись над ее телом, он по-настоящему запаниковал: ему показалось, что она не дышит. Однако в этот миг под влажным от крови платьем наметилось движение. Помощь. Им нужна помощь.
Маати встал и пошатнулся. Улица словно вымерла, зато рядом стояли большие кованые ворота, за которыми виднелись мраморные ступеньки и двойные деревянные двери. Маати рванулся туда, чувствуя, что мышцы не слушаются, будто он не владеет собственным телом. Он стоял на лестнице и барабанил в тяжелую дверь, уже не надеясь кого-нибудь увидеть. Утер со лба пот и только тут заметил, что это кровь.
Маати пытался сообразить, хватит ли у него сил дойти до другой двери, огнедержца или более людной улицы, когда ему вдруг открыли. На него смотрел худой, как палка, старик. Маати принял позу мольбы.
– Вы должны спасти ее, – произнес он. – Она ранена.
– Боги! – воскликнул старик, подхватывая Маати, который сполз на ступеньки. – Не шевелись, мальчик. Лежи смирно. Тиян! Сюда, скорее! Тут дети ранены!
«Скажите Оте-кво, – подумал Маати, но от слабости не смог произнести. – Разыщите Оту-кво и передайте ему. Он разберется».
Маати очнулся в незнакомом ярко освещенном покое. Какой-то молодой мужчина больно тыкал чем-то ему в голову. Он попытался оттолкнуть его руку, но не смог. Незнакомец что-то спросил, Маати ответил утвердительно и тут же забыл, о чем спрашивали. Кто-то помог ему выпить некрепкого горького чая, а потом все вокруг померкло.
16
Марчат Вилсин очнулся от беспокойного сна, услышав тихие шаги в коридоре. Когда в дверь постучали, он уже сидел. Вошел Эпани. Его лицо в отблесках свечи выглядело уныло.
– Вилсин-тя…
– Это он, да?
Эпани молча подтвердил его слова. Марчат почувствовал, как ужас, мешавший ему спать, подступил к горлу, но все же напустил на себя бравый вид, отбросил полог и облачился в толстый шерстяной халат. Эпани все это время молчал. «Амат, – подумал Вилсин, – наверняка бы что-нибудь сказала».
Он вышел в комнату для особых встреч. Ее дверь стояла открыта, свет лампы проливался на стены коридора. В проеме маячила, то и дело загораживая лампу, черная тень. В груди у Марчата упало – точно камень лег на сердце. Он расправил плечи и вошел.
Бессемянный мерил шагами комнату. Вид у него был напряженный, как у кота перед прыжком. Его одежда, черная с красной нитью, сливалась с темнотой, так что он сам казался порождением тени. Марчат принял позу приветствия. Андат сделал вид, что не заметил, хотя на лице у него появился намек на улыбку.
– Это вышло случайно, – сказал Марчат. – Они его не узнали. Им было велено только избавиться от девчонки.
Бессемянный остановился. Его лицо было абсолютно бесстрастно, взгляд – холоден. От него так и дышало яростью.
– Ты ранил моего мальчика, – процедил он.
– Вини Амат, если тебе нужны крайние, – отозвался Вилсин. – Если бы не ее месть… Она хочет нас выдать – жизнь на это кладет. Так что не я это начал.
Бессемянный прищурился. Марчат переборол желание отвести взгляд.
– Она почти подобралась к нам. Сейчас разыскивает записи о поставках жемчуга из Гальта и пытается увязать их с оплатой торга. Учитывая, сколько она предлагает за сведения, рано или поздно они будут у нее. Оставлять Лиат в живых было… Девчонка может нам навредить. Если хай обо всем узнает, ее допросят, и…
– Но твоя старая распорядительница не посвятила ученицу в свои дела?
– А ты бы посвятил? Лиат – славная девочка, но я не доверил бы ей даже стирку.
– Она плохо работает?
– Нет, просто молода еще!
Эти слова почему-то подействовали усмиряюще, словно для андата в них скрывался особый смысл. Марчат в первый раз за ночь перевел дух.
– Так значит, ты решил удалить ее с доски, – проговорил Бессемянный. – Несчастный случай с черепицей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
