Власов прикинул шансы на тот или иной исход. Разумеется, в арест или похищение - во всяком случае, произведённое силами тех организаций, которые упоминала впечатлительная журналистка - он не верил. Однако, какая-нибудь неожиданная пакость и в самом деле могла произойти. Исходить она могла, разумеется, только от любезных друзей фрау. Идиотская фраза про арест, правда, не вписывалась ни в какую версию. Впрочем, возможно, фрау решили как следует напугать? Похоже, с ней здесь обращаются как с дурочкой... И вполне заслуженно, - решил Фридрих.
Чем ближе они подъезжали к дому, тем больше нервничала журналистка. Когда же они въехали на саму улицу, женщина снова сжалась в комочек, всем своим видом показывая, что готова к новой истерике.
Последний разворот - остался позади большой дом, увешанный рекламой - и "BMW" вкатил в узенький слякотный проулок. За ним открылся небольшой дворик, забитый машинами.
Заглушив мотор, Власов бросил Франциске: "ждите меня здесь, если что - звоните", и, не оглядываясь, пошёл к подъезду. Госпожа Галле что-то робко пискнула вслед, но он не расслышал.
За то время, пока они ехали, с погодой произошла обычная для Москвы метаморфоза: плавно опускавшийся снег, в котором, если забыть о порождаемых им дорожных проблемах, было даже что-то элегическое, превратился в настоящую метель с резким и злым ветром. Власов поспешно достал перчатки и с удовольствием натянул их на руки, жалея, что нечем прикрыть лицо. Пожалуй, летный шлем с прозрачным забралом-экраном сгодился бы здесь в самый раз...
Дом был старым, солидным, построенным явно не вчера. Чёрную дверь из потемневшего резного дерева украшали следы снежков - видимо, резвились дети. Власов невольно вспомнил, как выглядел снег московских дворов до снегопада - грязный, ноздреватый, с желтыми подтеками собачьей мочи - и его передёрнуло.
В косяк был вделан крохотный домофон с металлическими бусинками кнопок. Фридрих открыл книжку, ткнул пальцам в кнопки 2 и 3 - это был номер квартиры - и стал ждать. Домофон тихонько зачирикал. Чирикал он минуты три, потом смолк. Похоже, в квартире и впрямь никого не было.
Тем не менее, войти внутрь было необходимо. И, желательно, не вызывая подозрений.
Власов решил для начала попробовать самый простой способ, а именно официальный. Он ещё раз осмотрел панель домофона и убедился, что среди кнопочек имеется одна с изображением колокольчика: принятое во всём Райхсрауме обозначение каморки консьержки. Нажал её и приготовился ждать.
На сей раз, впрочем, ожидание было недолгим.
- Слушаю? - раздалось в домофоне.
- Я пришёл с визитом в квартиру двадцать три, - как можно вежливее сказал Власов. - К Берте... - он демонстративно закашлялся, потому что не знал ни отчества, ни фамилии, - отвратительная погода, простите... Мы договаривались о встрече, я звоню, но она, кажется, не слышит...
- Она не слышит, - подтвердил голос в домофоне. - Я вам открою, заходите, - замок в двери щёлкнул.
Внутри подъезда, за вторыми дверями, оказалась просторная лестничная площадка, отделанная белым камнем. Консьержка - маленькая, сухенькая старушка с пучком волос на затылке - сидела в стеклянной кабинке, и, судя по небрежно отложенной в сторону книжке, повышала свой культурный уровень.
- Так вы, значит, к старой Берте? В первый раз? - накинулась она на нового человека. - Если вас не предупредили, то я вам скажу: будете с ней разговаривать, говорите громче. Она плохо слышит. Прошу вас на второй, у нас система учрежденческая, первая цифра - этажность, вторая - квартира...
Власов вежливо поблагодарил бойкую старушку и пошёл пешком на второй.
Между этажами он остановился, чтобы перелистать записную книжку Галле: логика подсказывала, что другой возможности заняться этим ему может и не представиться.
Оказалось, что, несмотря на свой растрёпанный вид, сколько-нибудь полезной информации там не было. По большей части книжку заполняли журналистские заготовки, записанные отвратительно корявым почерком. Кое-где попадались адреса и телефоны, в основном берлинские. Несколько страниц было вырвано.
Нужное нашлось в самом хвосте. На отдельной страничке была выведена большая буква "Z", под которой был список: два адреса и непонятный аншрифт - судя по последним буквам, польский. Там же был телефонный номер, данный Власовым Галле при последней встрече.
Фридрих усмехнулся, достал целленхёрер, перевёл видеокамеру в покадровый режим и аккуратно переснял всё интересное.
Определённо, шпионская техника со времён полковника Исаева продвинулась настолько далеко, что перестала быть шпионской, - подумал он. Фотокамера в целленхёрере - уже распространённая игрушка; видео-, как и еще некоторые специальные функции, пока еще имеются только в таких машинках, как у него, но скоро и они войдут в стандартный набор. Впрочем, всё это мишура. Как и сто, и тысячу лет назад, сотрудник соответствующих служб отличается от обывателя не столько техническим оснащением, сколько начинкой черепа...
Закончив с записной книжкой, он поднялся на второй этаж, нашёл нужную дверь (она была деревянной, с набитым узором из золотыми гвоздиков), решительно нажал на кнопку звонка и невольно вздрогнул - до того пронзительная трель раздалась за дверью.
Дверь открылась через пару минут.
На пороге стояла маленькая аккуратная старушонка непонятного возраста: на вид ей можно было дать от семидесяти до девяноста. Её тщедушное тельце было закутано в засаленный персидский халат, из-под которого выглядывали очень большие мягкие тапочки. Аккуратные белые волосы на голове выглядели неживыми. Пол-лица загораживали огромные очки в тяжёлой оправе. Оставшееся место занимал огромный нос характерной формы. Одного взгляда на этот нос было достаточно, чтобы понять: старая Берта не имеет никакого отношения к арийской расе.
- Штоб вы были здоровы, - заговорила она по-русски, произнося слова громко, но неправильно. - Таки я вас знаю? У меня другие очки и я плохо слышу. Мы знакомы, говорю я вам?
- Вряд ли мы зна... - начал Фридрих, прикидывая, насколько громко нужно разговаривать, и как связаны очки и хороший слух.
Она перебила его на середине слова - так, как обычно перебивают глухие:
- Таки не знаете. Тогда слушайте мине сюда. Я Берта Соломоновна. Я очень плохо слышу. Только высокие звуки. Я умею читать по губам. Но у меня сейчас не те очки. Это очки для чтения, а не для смотрения на людей. Подите ко мне ближе и говорите в моё лицо.
Власов подумал, что оставлять такого ребёнка, как Микки, на глухую, да ещё и подслеповатую старуху по меньшей мере неосмотрительно.
Он подошёл поближе, наклонился над сморщенной старушечьей мордочкой и сказал, отчётливо шевеля губами:
- Моя фамилия Власов. Я друг фрау Галле. Она оставила у вас своего сына...
На этот раз старуха поняла.
- Да, да. Мальчик. Мойше. Хороший мальчик, только беспокойный мальчик. Вы пришли его забрать?
- Нет. Я хочу посмотреть на него. Мне нужно убедиться, что всё в порядке.
Старуха совершенно не удивилась.
- Ну так идите смотреть на своего мальчика. Чего стоите? Проходите пока в обеденную. Я возьму другие очки, чтобы хорошо слышать. - Не дожидаясь ответа, она повернулась и пошла куда-то вглубь квартиры.
Власову ничего не оставалось, как последовать за ней.
"Обеденная" оказалась довольно большой комнатой с высоким потолком, под которым висела огромная люстра. Половину комнаты занимал огромный обеденный стол, застланный чистой, но пожелтевшей скатертью. Вокруг него сгрудилось стадо стульев на гнутых ножках с продавленными зелёными сиденьями. Грозно сверкал набитый хрусталём зеркальный сервант. Стены были увешаны старыми фотографиями в рамочках под стеклом. Под окном дышала жаром старинная чугунная батарея "гармошкой".
В воздухе витал какойто слабый, но неприятный запах. Власову он, впрочем, был знаком по Софии: это была табачная вонь. Здесь курили - и совсем недавно.
Берта Соломоновна тем временем залезла в сервант и извлекла оттуда очки ещё большего размера, чем прежние.
- Ну вот, теперь вы можете, - заявила она, - чего хотели сказать. Лучше по-русски.
Власов повернулся к старухе лицом, и медленно произнес, стараясь отчётливо артикулировать каждый слог.
- Госпожа Галле очень беспокоится за ребёнка. Она звонила всё утро, и никто не брал трубку...
- Я спала, - перебила его старуха. - Я пью снотворное утром. Я имею много макес и утром у меня они болят. Вы таки даже не знаете себе, как болят утром мои макес. Ди цейн вил нит княкн, дер тухес вил нит какн, - она гадко хихикнула.
- А потом трубку кто-то снял. И сказал что-то про арест... - закончил Фридрих.
Старуха сделала гримаску.
- Вот как? У нас сегодня никого нет. Только я и мальчик. Наверное, мальчик пошалил.
- Мать узнала бы голос сына, - возразил Власов. - Она сказала, что это был какой-то металлический голос.
