Ранее ко мне никого не допускали, а сейчас режим ослабили.
Он выслушал моё описание боя, что и как было. Спросил о дезертирах. Я назвал имена, взятые наобум с потолка, дал внешнее описание, и на этом всё. Танк, мол, принадлежал дезертирам, они нашли его брошенным без топлива. Я достал соляры, починили и загнали в балку. Подкармливал их пять дней, а тут и немцы появились. Жаль мужиков, погибли.
Почему сам за прицел пушки сел? Так вынужден был. Один парень – тракторист, он танк вёл, второй – пехотинец, за пулемётом, крепкий парень из артиллерии был заряжающим, а за прицел посадили меня. Тем более я охотник, куропаток с лёту бью. Да и опыт был, в сорок первом. Тоже на месте командира в танке находился. Орден за это получил, но об этом говорить нельзя.
По поводу боекомплекта? Действительно, долго стреляли. Один раз успели пополнить: у нас во дворе под сеном ящики спрятаны были, мать не знала, заехали и пополнили. Успели, как раз гаубицы дом накрыли, тот загорелся.
Капитан, который меня опрашивал, не знал, что мой дом сгорел, записали. Я рассказал про бой с восемью танками. А потом капитан сказал следующее: «Этот бой у станицы задержал немцев, они только к обеду следующего дня двинули дальше. Благодаря этому наши успели перекинуть силы и заметно задержать их на этом участке». Вот так.
Я сказал, что вообще-то на награду я и не рассчитывал, мне не до неё было, немцев бы больше набить да нашим дать уйти – вот и вся моя задача. Капитан покивал и попрощался. Три часа меня мучил этим опросом.
А потом зашла Раиса, попрощаться. Она уже была в форме, петлицы пустые. Её прикрепили к одному военному корреспонденту, а его направляли на передовую, вот она и уезжала с ним. Фотоаппарат я ей подарил.
Матушка долго ревела из-за Раисы и волосы ей потрепала (и правильно сделала), но отпустила. Даша, понятно, с нами оставалась. Корову мать спасла, так что есть чем кормить ребёнка.
А фото у Раисы были очень удачные, не зря её в газету пригласили. Думаю, мы ещё услышим о ней. Плёнки я буду ей подкидывать время от времени, это дефицит. Лишь бы поберегла себя, война – страшная штука.
Что касается меня, я не хотел воевать и бить немцев, я желал дистанцироваться от этой войны, да и возраст был на моей стороне, но вот не отпускала, проклятущая. Сначала отец с братом в беду попали, потом немцы в станицу пришли.
Нет, на передовую я больше ни ногой, ещё чего. Только в тыл слетаю, хочу добыть замену погибшему танку. Хм, а может, немца взять? А что, почти тридцать тонн свободного места имею в Хранилище. Поищу «Тигра» первой серии и возьму, когда для него место будет. Советские у меня есть, будет и немец. Да, решено, так и сделаю. А пока лечимся.
* * *
Дни переходили в недели, недели в месяцы, а месяцы – в годы. С того памятного боя у станицы прошло два года. Что я могу рассказать? Восстановился я за полтора месяца, чем поразил врачей. Потом поступил в местную среднюю школу, в чём мне очень помог табель с оценками, и быстро наверстал пропущенное. За первый учебный год я снова прошёл программу двух классов, сдав экзамены за шестой и седьмой. В следующем учебном году я сдал экзамены за восьмой и девятый классы.
А летом сорок четвёртого мы вернулись в станицу. Зачем? Неплохо же устроились в Геленджике. А вот как будто что-то тянуло нас туда. Станицу освободили ещё в январе сорок третьего, и как только потеплело, станичники потянулись обратно. Мать тоже съездила. Кроме печных труб и ям на местах погребов, там ничего не осталось.
Кстати, немало набитого мной железа осталось на месте. Даже мой танк, «Беспощадный», ржавой тушей застыл посреди станицы. Башню у него сорвало детонацией и откинуло на корму. Немцам было не до него, не трогали.
Причём боёв за станицу, когда наши наступали, не было. Всё это осталось после того боя, когда мой танк в одиночку защищал станицу. Во время того боя более двадцати станичников погибли от случайных пуль и осколков, десятки были ранены, с некоторыми я лежал в одном госпитале.
Ушедшие с председателем станичники сгинули. Чуть позже вернулись несколько человек, рассказывали, как их на дороге танками гоняли и давили.
Возвращавшиеся в станицу начинали понемногу обживаться. Кто сразу начинал строить дома, кто на своих подворьях устраивал пока полуземлянки. При этом обрабатывали огороды, ухаживали за садами, засевали колхозные поля. Выбрали нового председателя.
Мать затребовали только к весне сорок четвёртого. Она к тому времени в городе устроилась, учётчицей на винном заводе. Умный человек послал бы их, а она взяла и согласилась: мол, бригада её попросила. А если они попросят спрыгнуть с крыши девятиэтажки? В общем, назначили её командиром бригады полеводов.
Матушка уехала, а мы с Настей, закончив учебный год, за ней следом. Мне было одиннадцать, Насте восемь, первый класс закончила. К сентябрю мы с Настей вернёмся продолжать обучение: в станице школы пока нет. Хорошо, что в городе в средней школе десять классов, отучусь последний учебный год и закончу эту каторгу.
Жили мы в палатке на том участке, где раньше стоял наш дом. Огород вскопали, посадили, часть фруктовых деревьев подлечили, часть я саженцами привёз. Колодец почистил, сруб новый поставил. Своё хозяйство налаживали.
К сорок четвёртому от прошлой станицы едва половина вернулась, но постепенно она оживала. Председатель договорился, и нам выделили материалы и рабочих. Шесть десятков пленных немцев с отделением охраны строили в станице школу (общую, где будет и начальная, и средняя), здания колхоза и будущий конезавод.
Я за лето отстроил только туалет, крепкий сарай и коровник: корова-то с нами была. Но до дома руки не дошли, батя вернётся, пусть строит. Соседи помогали, и я им тоже, машиной или трактором. Да и председатель порой то одну единицу техники просил, то другую, и я не отказывал: он неплох был.
А вот когда он машину заиграл, как и не было, я больше ничего ему не давал. И бензин не выдавал, а то он привык бочками у меня брать. В последнее время даже спасибо не говорил, привык к халяве, обнаглел. А когда я его послал, угрожать начал: мол, откуда у меня это всё? ворованное? Так что к концу лета сорок четвёртого мы находились в состоянии холодной войны.
Мы решили,
