запретно тянет к юному телу.
Здесь стою и я, Мария, наполовину хазарка, наполовину половчанка.
Во время той, последней войны со свеями и русами мою мать изнасиловал экипаж половецкого танка, ворвавшийся в деревню Магдаль и застрявший в непролазной осенней грязи, которая два раза в год намертво размывает дороги в селах по берегам Итиля. Половцы тогда в надежде поживиться заключили союз с русами, но когда наши войска перемололи их дивизии, тут же капитулировали и даже предложили объявить войну бывшим союзникам. Но к тому времени Чернигов уже пал, и русы сами запросили мира.
Вот в эти несколько недель, что половцы так подло ударили по нам с тыла, их танкисты и успели ворваться в Магдаль и изнасиловать первую попавшуюся им на дороге сироту, не успевшую спрятаться при виде приближающейся танковой колонны. Правда, тут же, как рассказывала мне мама, началась стремительная контратака хазарских десантников. Половцы кинулись обратно в танк, тщетно пытаясь выбраться из хазарской черной грязи, пока выстрел из гранатомета не спалил за несколько секунд их всех вместе с боевой машиной. Ни один из пятерых так и не успел выбраться. Туда им и дорога. Мать, пока они быстро и жестоко ломали ее тело, и рассмотреть их толком не успела, так что ничего внятного про моих отцов рассказать не могла, кроме того, что ей было очень больно и очень стыдно.
Когда она поняла, что беременна и сделать уже ничего нельзя — ей было всего пятнадцать лет, так что мое появление было обнаружено критически поздно — то уехала в столицу, считая, что там будет легче с работой и безопасней для ребенка. Она ошиблась в обоих случаях. Всю жизнь моя мама проработала уборщицей в одной из бесконечных трастовых компаний, расположенных в бесчисленных небоскребах Итиль-Сити. Начальство, я думаю, время от времени снисходило до юной поломойки и лениво потрахивало ее, расслабляясь после трудового дня. Очень скоро у меня появилась сестричка Марта, и жить мы стали еще хуже.
Маму мне было жалко, особенно, когда я подросла и стала понимать, как она надрывается, чтобы мы с сестрой могли учиться и выглядеть не хуже одноклассниц. А мы все равно выглядели хуже. Марта донашивала мои платья, из которых стремительно вырастала, а я носила мамины. Ровесницы щеголяли в кроссовках Fila и футболках Gucci, а я ревела в туалете, потому что у меня даже нормальных джинсов не было. Те, что были, мама подобрала на благотворительной раздаче, и я была настолько дурой, что ненавидела ее за это. Мне-то хотелось новых, со стразами, как у всех девочек.
Зато мы с Мартой много читали. А что еще оставалось делать? На дискотеках из-за наших нарядов над нами смеялись, подруг-одноклассниц ни у меня, ни у Марты не было, так что единственное, что нам оставалось — читать. Ну, еще телевизор. А потом — и компьютер. Один на двоих.
Среди томов, которые я проглатывала с дикой скоростью, как-то попалась мне книга, перевернувшая мою жизнь — «Нана» франкского писателя Эмиля Золя. История Анны Купо, сводившей мужчин с ума, разорявшей любовников и жившей при этом в свое удовольствие, потрясла меня, несмотря на уродливый и печальный конец этой женщины. Если смазливая толстуха могла вертеть мужиков на кончике мизинца, то мне-то с моими данными сам Бог велел, не правда ли?!
Все это было бы хорошо, если бы познания о сексуальной жизни я черпала не только из книг и утомительной мастурбации перед сном. Прежде, чем стать куртизанкой, вообще-то неплохо было бы потерять девственность.
Переспать с придурками-одноклассниками? Чтобы мучиться как дочь маминой знакомой, которую сверстник всю ночь пытался лишить невинности, но так ничего и не смог? Смешная пухленькая Фатима, округлив глаза, рассказывала нам об этом горячечным шепотом, Марта ахала, а мне было смешно. Разве так это надо делать?
Бедная Фатима. Каково ей сейчас там, на солончаках половецких степей? Наверное, похудела, как всегда мечтала, но вряд ли это та стройная худоба, к которой ты стремилась, правда же, бедная моя товарка? Иссушили тебя, высосали до капли жестокие ветры, какой ты оттуда вернешься оттуда, да и вернешься ли? Может, лучше бы тебе там и сгинуть. Видала я тех, кто возвращался оттуда, мало похожи они были на людей. Бессмысленные мумии, обтянутые пергаментной кожей, ходящие под себя и мычащие что-то нечленораздельное.
Но мне тогда казалось, что ничего этого никогда не будет.
На сайте знакомств я тайком поместила объявление, что готова предоставить свою невинность тому, кто предложит за нее наиболее крупную сумму. Начался виртуальный аукцион. Это было очень забавно и очень возбуждающе. Если бы еще не приходилось прятать от матери компьютер, и если бы не это жгучее желание уткнуться в экран и следить в реальном времени, во сколько купюр эти странные мужчины оценивают право порвать тонкую пленку в моем теле.
Но проверять предложения приходилось или поздно ночью, когда заснет Марта, или рано утром, пока она плескалась в душе, а мать уходила мыть свои офисы. Вот тогда я и включала компьютер и, дрожа от возбуждения, смотрела, на сколько со вчерашнего вечера выросла предлагаемая за мое влагалище сумма.
Я дала им неделю. И если в понедельник мне предлагали жалкую тысячу, то к субботе сумма выросла уже до двенадцати тысяч. В воскресенье утром я не могла выйти в интернет, а вот ночью перед финалом аукциона чуть не ошалела: какой-то извращенец выложил за мою девственность двадцать пять тысяч.
Я закрыла торги, гордясь тем, что как истинная хазарка сделала неплохой гешефт. Двадцать пять тысяч — это не слишком древний автомобиль, это полгода аренды неплохой квартирки, это свобода и начальный капитал, не облагаемый налогом.
Вот тут-то меня и поджидала засада. Я, как последняя дура, поверила, что победитель принесет мне всю сумму наличными (впрочем, в 16 лет чему только не поверишь!) и открыто заявилась со спортивной сумкой в снятый им номер в гостинице.
И только тут мне стало страшно до слез. Я представила, что этот неприятный дядька с круглым животом сейчас разденется, залезет на меня, начнет делать то, о чем я, собственно, не имела никакого представления, и мне тут же захотелось запереться в зеркально чистом туалете и не выходить оттуда никогда. Он старательно перекладывал пачки кредиток в мою сумку, а когда переложил и вопросительно взглянул на меня, то отступать уже было некуда. Сдерживая тошноту, набрав побольше воздуха, я взялась за верхнюю пуговицу блузки.
Тут что-то
