Теперь стало видно, что у нее пулевое ранение: по свитеру расползалось темно-бордовое пятно.
– О, нет! Господи, нет! – воскликнул Бейн, ползя в ее сторону.
– Это была… твоя пуля, – с трудом проговорила она. – Это ты… убил меня, отец.
– Нет, нет… Я не мог этого сделать… Это была просто угроза… игра.
– Игра? – Аликс засмеялась, и на губах ее вырос кровавый пузырь. – Ступай… в ад.
Бейн скорчился в углу, держась за плечо, и заскулил.
Я обнял Аликс и только тут заметил, что тоже ранен: рукав моей голубой рубашки был залит кровью, но я почти не чувствовал боли, и мне было все равно. Я обнял Аликс, сказал, что с ней все будет в порядке, и попросил ничего не говорить.
– Люк, – прошептала она, – обними меня… скажи мне что-нибудь.
Я крепко обнял ее и начал говорить.
– Помнишь, как библиотекарша все время на нас шикала, а Кафедральный собор ночью был такой красивый в свете прожекторов и… – я остановился, в голову ничего не приходило, и спазм сдавил горло.
– Пожалуйста… не молчи, – она взяла меня за руку.
– Подожди, – попросил я. – С тобой все будет хорошо.
– Пожалуйста… продолжай… говорить.
– Сейчас, – я отпустил какую-то шутку о книге про чуму, которую она тогда читала, потом вытащил из кармана сотовый, набрал 911 и назвал адрес. В памяти всплыл образ: Винченцо на заднем сиденье такси прижимает к себе Симону и поет ей песенку, а она кашляет кровью и просит его не останавливаться.
Лицо Аликс побелело, а губы побагровели. Я стал говорить: о кафе, где мы впервые посидели и выпили кофе, о шикарном отеле, где мы провели свою первую ночь – но к этому времени рука Аликс ослабла, и сама она обмякла в моих объятьях, и я понял, что она уже не слышит меня.
99
День был прохладный, но весна вступала в свои права: начинали цвести деревья, из-под земли пробивались крокусы, на лазурно-голубом небе ярко светило солнце. У меня в запасе оставалось еще больше часа, и я решил пройтись и подумать. Прошло так много времени, а я все еще пытался разобраться в происшедшем и в своих чувствах. Я пошел на север по Бауэри мимо Купер Юнион;[90] старые здания здесь резко контрастировали с новыми современными. В последнее время я много думал об этом: о прошлом и настоящем. Почти на каждой второй улице города шло строительство, и шум мешал мне сосредоточиться. На назначенную в центре города встречу я пришел слишком рано.
Обеденный перерыв уже закончился, и кафе было полупустым. Выбрав кабинку в глубине зала, я заказал кофе и уткнулся в телефон, читая и перечитывая электронную почту. Поэтому вздрогнул, услышав рядом: «Привет».
Аликс села напротив, сняла шелковый шарф и расстегнула куртку.
– Хорошо выглядишь, – произнес я осторожно. Хотелось сказать «потрясающе», ведь так оно и было. Хотя в выражении лица ее что-то переменилось за это время, в нем стало больше открытости и понимания – может быть, я впервые увидел настоящую Аликс.
Она заказала чашку чая и подождала, пока отойдет официантка.
– Ты побрился, – заметила она. – Лицо стало видно.
– Это хорошо?
– Да, – ответила она и опустила глаза.
Мы не виделись четыре месяца, с того самого вечера, когда она была ранена, хотя я каждый день звонил в больницу и три раза ездил туда – Аликс отказывалась от свиданий.
Я спросил, как ее самочувствие.
– Теперь все хорошо. Пуля задела легкое… хотя ты это и так знаешь. Все оказалось не так страшно, как выглядело, – когда Аликс говорила это, она приложила руку к груди, потом убрала ее, словно этот жест был слишком интимным. – Хирург сказал, что мне повезло.
Она помолчала, потом поблагодарила за то, что я приходил в больницу, спросила, как моя рука – которая полностью зажила – затем проговорила:
– Прости, что… отказывалась от встреч, но…
– Пустяки, главное, что ты выздоровела.
Она еще раз поблагодарила и продолжала:
– Я хотела попросить прощения за то, что я… – Аликс покачала головой и замолчала, как будто у нее закончились слова или она передумала, что собиралась сказать, а потом просто изобразила улыбку. – Ладно, хватит обо мне. Чем ты занимался?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– А, верно… Ты же не знаешь.
– Чего не знаю?
– Что я вернул ее – «Мону Лизу».
– Что?
Аликс даже подалась в мою сторону, и мне захотелось тоже наклониться и поцеловать ее, но я сдержался и, пересказывая ей события последних месяцев, старался контролировать свои эмоции.
– Только, понимаешь, это не для огласки. Это нельзя никому пересказывать. Обещаешь?
– Да, клянусь.
Я решил рассказать ей все, главным образом, потому что мне этого очень хотелось.
– В общем, я ездил в Париж, в Лувр, все объяснил, привел доказательства и вернул им оригинал. Это если коротко. На самом деле, все было немного сложнее. Я действовал через Интерпол, со мной были аналитик и инспектор. Подробнее я тебе как-нибудь в другой раз расскажу, – слова «в другой раз» отдались эхом в моем сознании, но я надеялся, что так оно и случится. – Это очень помогло моему другу Смиту, аналитику. Его восстановили в должности и даже повысили, но это уже другая история.
– У тебя есть друзья в Интерполе? Я всегда знала, что ты шпион, – Аликс рассмеялась, а потом замолчала. – Стоп, ты говоришь, что нашел оригинал картины и вернул ее в Лувр, а «Мона Лиза», которая висела в музее все эти годы, была поддельной?
Я кивнул.
– А где был оригинал? Как ты его нашел?
– Он… – я не смог удержаться от драматической паузы, – висел на стене в подвале твоего отца.
– Что? Погоди… Значит, ты в тот раз солгал ему?
Я еще раз кивнул.
– Ух ты, – сказала она, потом, подумав, попросила. – Пообещай мне одну вещь.
– Все что угодно.
– Обещай, что мой отец никогда не узнает, что оригинал был у него. Не хочу, чтобы он испытывал удовольствие при мысли об этом.
– Из моих уст он этого никогда не услышит.
– Из моих тоже. – Аликс, откинувшись на спинку стула, покачала головой. – Выходит, ты не получишь никакого общественного признания, сделав такое важное открытие?
– Нет, – ответил я. – Мы дали обещание музею. Правду знают только в Лувре и Интерполе. Все документы, абсолютно все, что связаны с этим делом, засекречены. Насколько мне известно, даже уничтожены.
– Ух ты, – снова удивилась она. – Ну, что ж, и я буду молчать как рыба.
– Надо молчать. Даже на суде над твоим отцом.
– Обещаю, – сказала Аликс. – Только суда не будет.
– Что ты хочешь этим сказать? Почему не будет?
– Думаю, он провел в тюрьме не больше одного дня, если вообще до нее доехал. Я уверена, что его выпустили под залог, хотя на самом деле я не в курсе. Я с ним не разговаривала с тех пор и не собираюсь, никогда…
Она судорожно вдохнула и медленно выдохнула. Я сказал, что нам не обязательно это обсуждать, если ей слишком тяжело, но Аликс ответила, что она вполне в силах об этом говорить.
– Так почему суда не будет? – спросил я.
– Он скроется задолго до того, как это случится.
– Разве он не носит на щиколотке одну из этих штуковин?
– О, я уверена, что он уже заплатил кому-нибудь, кто носит ее вместо него. У него деньги припрятаны по всему миру. Он просто исчезнет.
– Ну, хотя бы все его краденые картины были возвращены.
– Да, это уже кое-что.
Мы помолчали. Мне хотелось сказать, как много она для меня значит, и спросить, нужен ли я ей хоть немножко, но я не сказал ни того, ни другого, боясь услышать ответ. Вместо этого я спросил:
– Как поживает твоя мама?
– Это из-за нее… для нее я все это делала… – Аликс воспользовалась моментом, чтобы высказать то, что давно хотела. – Ты понимаешь?
Я кивнул: я это уже давно понял.
– Мой от… Бейн… он грозил, что ее переведут в очень плохую клинику, и…
Она перевела дыхание.
– Это не оправдание, я знаю. Но все, что платил мне Бейн, я переводила на ее лечение. Я внесла предоплату за два года вперед, а это уже кое-что. А потом… потом что-нибудь придумаю, время есть.
