Макоумер понял, что выбора у него нет. Он сделал маленький глоточек, а Монах залпом опорожнил треть стаканчика.
— Перейдем к делу, — Монах в предвкушении потер руки. — Семь исламских фанатиков, как вы понимаете, стоят немалых денег.
— Это мне хорошо понятно.
— Их надо найти, вывезти и соответствующим образом настроить.
— И непременно говорить с ними на их языке, — добавил Макоумер. — Это очень важно. Они ни в коем случае не должны догадываться, что их действия поправляют какие-то иностранцы.
Монах торжественно кивнул.
— Это ясно. И вполне выполнимо... Тоже за определенную цену, — он поудобнее устроился на парапете. — Скажем так: семь миллионов, по одному за каждого.
— Нереально, — Макоумер покрутил стаканчик. — Я готов предложить два миллиона.
Монах взглянул на Макоумера так, будто тот нанес ему смертельную обиду. Издал какой-то странный звук, напоминающий рык.
— Шесть миллионов. Ниже я спуститься не могу.
— Три.
— Пять с половиной.
— Да это вдвое больше, чем они стоят! — заявил Макоумер.
Макоумер вновь наполнил свой стаканчик.
— Тогда нам лучше прекратить разговор.
— Но я не могу заплатить больше, чем четыре миллиона.
— Платите пять, и можете считать сделку заключенной, — Монах выпил водки.
Макоумер раздумывал. Пять миллионов — это больше, чем он предполагал заплатить. Но, с другой стороны, Монах на дальнейшие уступки не пойдет — он это чувствовал. И разве у него есть другой выход? Ему нужны эти люди... Время не терпит.
Он кивнул.
— Хорошо. Их надо доставить в два приема: сначала одного, затем еще шесть человек. Вы знаете сроки. Тринадцатое августа и двадцать третье декабря.
— Ну, сказано, значит сказано! — вскричал Монах, допил водку и немедленно налил себе еще. — Что ж, я рад, что все решено. Честно говоря, терпеть не могу этап переговоров — я люблю само действие. Мне нравится сводить концы с концами: вот это дело!
— Единственное стоящее дело — это война, — ответил Макоумер. — Особенно остро это чувствуешь в вашей стране, — он немного боялся обидеть Монаха, но считал, что выпитое за день дает ему право высказаться, наконец, откровенно. — У меня здесь все время мурашки по коже бегают. Здесь повсюду бродят призраки прошлого.
Монах кивнул.
— Да, это верно. Слишком многие погибли, исчезли целые семьи, исчезли без следа.
— Значит, вы это тоже понимаете.
Монах глянул на него с удивлением:
— Понимаю что? Макоумер засмеялся:
— Я хотел сказать, что, слава Богу, вы правильный человек. Потому что я несколько волновался на ваш счет. На лице Монаха появилось странное выражение:
— Да? А что вас беспокоило?
— Я думал: а вдруг вы — коммунист.
— У торговца не может быть политических пристрастий, — Монах слегка покачал головой. — Я просто не могу себе это позволить.
— Но вы лояльны по отношению к режиму. Значит, вы до определенной степени поддерживаете его политику.
Монах смотрел поверх головы Макоумера на пышные ветки старого дерева гингко.
— Говорят, этому дереву четыре сотни лет, — он вздохнул. — И порой мне кажется, что и мне — четыреста. Я видел, как они появлялись и как они исчезали. Все сильные и смышленые. Но конец у всех был одинаков, и с каждым умирала частичка меня самого.
— Но вы все еще живы, — отметил Макоумер. — И все еще жаждете.
Монах глянул Макоумеру в глаза:
— Но у меня никого не осталось. Когда-то у меня была жена, была любимая дочь. Их больше нет. Их поглотил Китай.
— Не понимаю, — Макоумер подлил Монаху водки.
— Когда-то, давным давно... Или мне только кажется, что давно? У меня был брат. Сильный человек, могущественный человек. И он ненавидел американцев. — Монах поднял стаканчик. — Правительство нашло ему применение. Они подготовили его, запустили в дело. Он сразу же добился успеха. Такого успеха, что от него потребовали вербовки новых агентов.
— Когда это было? — спросил Макоумер.
— В шестьдесят седьмом, — Монах прикрыл глаза и глотнул еще водки. Наверное, он уже основательно надрался, подумал Макоумер, и пододвинулся поближе: вдруг Монах скажет что-то такое, что потом можно будет использовать против него? Макоумеру нравилось собирать информацию, компрометирующую информацию. Это давало ему власть над людьми.
— И что случилось? — осторожно спросил он. Вопрос Макоумера вернул Монаха к действительности.
— Среди тех, кого он завербовал, была одна женщина. Красавица. Она была полукровка, наполовину кхмерка, наполовину китаянка. — В голове Макоумера что-то зашумело, словно какая-то страшная птица прошелестела крыльями. — Он ее обучил, и она стала одним из самых ценных агентов. Она была хитрой, талантливой и полностью лишенной морали.
Вы должны понять: мой брат был человеком идеи. Он никогда не бывал удовлетворен сегодняшними достижениями, он всегда смотрел вперед. И эта женщина натолкнула его на интересную мысль. Он внедрил ее в подразделение сил особого назначения, расквартированное в Бан Me Туоте. — Макоумеру показалось, что внутри у него что-то оборвалось. Он до боли прикусил язык, чтобы не сбить Монаха с темы. Сердце его бешено колотилось, и когда он наконец заговорил, ему показалось, что язык присох к гортани.
— А как... — он еле справился с голосом, — как ее звали?
— Ужасно, ужасно... — казалось. Монах не слышал вопроса. — Это было так ужасно, что я старался выбросить все, с этим связанное, из памяти. — Он вздрогнул. Макоумер боялся пошевельнуться. — Да, как ее звали? Тиса, вот как. Брат заслал ее туда с приказом завязать как можно больше интимных связей с американскими офицерами.
«Связи»! Это слово, употребленное Монахом во множественном числе, сразило Макоумера. Нет, Тиса! Ты была моей, только моей!
— Она сделала все, что ей было приказано, и начала снабжать моего брата первоклассной информацией. Он был очень доволен. — По лицу Монаха пробежала тень. — А затем все перевернулось с ног на голову.
— Что вы имеете в виду? — Макоумер сам не узнал своего голоса.
— Она вдруг перестала давать информацию. Мой брат забеспокоился и отправился к ней. Дома ее не было.
Я-то это знаю, думал Макоумер. Что же случилось с Тисой, с его Тисой? Сейчас, после всех мучительных лет неведения, он вдруг оказался на пороге правды. И где? В древнем саду в Китае.
— Он знал имена ее контактов, точнее будет сказать, ее любовников, поэтому отправился по их квартирам, — по спине Макоумера пробежал холодок. Да, он когда-то подозревал, что она работала на коммунистов, и тогда ему казалось, что он не сможет ей этого простить. Но со временем понял, что сможет. Ей он простит все. Потому что она даровала ему жизнь в царстве смерти. Она спасла его.
Теперь он знал о себе все. Если она и была агентом коммунистов, это неважно. И он вздрогнул, сформулировав эту мысль. Неважно! Так чего же стоит перед лицом всепоглощающей любви так тщательно возведенное им здание политики?
Любовь!
Жива ли Тиса? Вот что волновало его больше всего на свете. Мозг его пылал. Он думал только о том, как бы осторожно подвести Монаха к свету на этот вопрос. Жива?!
Не торопись, уговаривал он себя, сдерживай поток вопросов. Не торопись, а то проиграешь, запорешь все дело.
— Вы перед этим произнесли слово «ужасно». Что ужасно?
— Да последствия, конечно, — сказал Монах таким тоном, будто он не понимал, почему Макоумер спрашивает о том, что и так ясно. Теперь он был уже совсем пьян, и, заметив это, Макоумер обрадовался.
— Брат вернулся на базу. Здесь его ждало сообщение. Его отзывали: начальство было в ярости. Оказывается, последняя из переданных Тисой сообщений оказалось фальшивкой. В результате в засаде погибло целое подразделение, все до единого. Мой брат впал в немилость.
Голос Монаха внезапно прервался. То ли от воспоминаний, то ли от спиртного лицо его покрылось потом. Глаза его закрывались, даже сидя, он слегка покачивался.
Но когда Макоумер уже собрался было подтолкнуть его к дальнейшему повествования, он заговорил сам.
— В тюрьме брат понял, что произошло. В одном из своих последних сообщений Тиса упоминала о некоем американском военном из сил особого назначения. Она с ним только недавно вступила в контакт, сразу поняла, что он был очень хитрым и очень ловким. Она считала, что он опаснее всех в Бан Me Туоте. Но информация, которой он располагал, казалась ей чрезвычайно значимой, и потому она все же решила вступить с ним в связь.
В свете луны его лицо, казалось, слегка покачивалось, как цветок, колеблемый тихим ветром.
— В тюрьме, как вы понимаете, хватает времени на то, чтобы вернуться мыслью в прошлое и тщательно пересмотреть все детали. Тишина и одиночество способствуют размышлениям. И брат понял, кто ее предал, скормил ей ложную информацию: именно этот, крайне опасный человек. Ее последний любовник. — Однако, — и Монах растопырил пальцы и как бы с удивлением на них взглянул, — это знание, конечно же, никакой пользы ему не принесло. Это были плохие времена, тяжелые времена. Правительство обвинило брата во всем, в чем только можно, включая предательство. Из него хотели сделать устрашающий пример... И сделали. Они его убили, как убили всю его семью. А затем принялись за меня. Сначала исчез мой старший сын. Затем средний — он вышел из школы, но домой так никогда я не вернулся. Потом жена и маленькая дочка. Тем самым они хотели преподать мне урок. «Они вернутся, как только мы убедимся в вашей невиновности, — заявили они. — Потому что у врага народа семьи быть не может».
