Монах подпер ладонью толстую щеку.
— Власть предержащие менялись. Одни исчезали, на их месте появлялись другие, потом исчезали и эти. Меня оставили в покое, но, что касается жены и детей... О них никто ничего не знал или не хотел знать. Никто.
Монах тяжело поднялся на ноги и медленно, с пьяной осторожностью облокотился о парапет. Теперь он казался Максу-меру очень старым, в мягком лунном свете на его лице проступила сетка мелких морщин.
— Вот, Макоумер, к чему относилось слово «ужасно». И я больше не хочу об этом вспоминать, — он плюнул с моста.
Макоумер встал рядом. Он внимательно наблюдал за Монахом. Кажется, время настало.
— А девушка? — Как бы между прочим спросил он. — Та, Тиса? — Он почувствовал, как трудно ему произнести ее имя вслух. — Что стало с ней?
Монах молчал. Макоумер вдруг явственно услышал, как жужжат ночные насекомые, как всплеснула под мостом вода — наверное, лягушка, почему-то подумал он.
Монах упорно смотрел в воду, будто хотел увидеть в ее глубинах, где-то на дне свое прошлое.
— Конечно, никто в точности не знал, что именно произошло той ночью. Однако мой брат сумел из крупиц составить хоть какую-то картину.
Видимо, Тиса начала подозревать, что ей скармливают ложную информацию и попыталась этому воспротивиться. Ее контакт решил, что девушку опасно оставлять в живых. Наверное, той ночью он явился к ней.
Должно быть, она что-то поняла, может услыхала его в самый последний момент. Во всяком случае, успела спастись, скрыться в джунглях Камбоджи.
Макоумер почувствовал, что сердце у него вот-вот выскочит и непроизвольно прижал руки к груди. Глаза у него вылезли из орбит. Жива! Тиса жива!
Он перевел дыхание. Прана. Надо успокоиться. Он поглядел на старинные камни моста, напомнил себе о вечности. И после того, как понял, что голос не выдаст его, произнес:
— Я хочу, чтобы вы нашли ее. Для меня.
Монах продолжал смотреть в воду. Затем покачал головой, словно хотел буквально стряхнуть с себя воспоминания.
— Это был злой человек, тот, кто ее подставил. Очень злой, — он медленно повернулся. Серебряный лунный свет заливал его лицо, у самого его уха пролетел мотылек, но Монах этого даже не заметил. — Для вас этот человек, наверное, был героем, да, Макоумер? Но для меня он злодей. Воплощение зла, — глаза его потемнели, и Макоумеру показалось, что в них стоят слезы: наверное, Монах слишком много выпил, подумал он. — А теперь вы просите, чтобы я разыскал для вас Тису, — сказал Монах. — Для меня не тайна, что и вы были в Бан Me Туоте, Макоумер. Известно мне и то, чем вы там занимались. Я был полным идиотом, если бы не проверил все это до того, как пойти с вами на встречу, — он молитвенно сложил ладони. — Я знаю, кто вы.
— Кем я был, — поправил его Макоумер.
Монах пожал плечами:
— Это неважно. Но я не могу понять, почему вы меня об этом попросили.
— Не ваше дело!
Глаза Монаха были полузакрыты, он покачивался.
— Позвольте мне сказать, Макоумер, что хотя в данном предприятии мы с вами деловые партнеры, это вовсе не значит, что мы с вами на одной стороне.
— Вы мне тут четверть часа толковали, до какой степени ненавидите коммунистический режим. На лице Монаха появилось удивление.
— Тогда мы провели это время зря. Не путайте политику с преданностью своей стране. То, что я чувствую к коммунистическому режиму — это одно, но в моей любви к Китаю никто усомниться не может.
Поэтому когда вы просите меня разыскать некую полукитаянку, которую вы знали в прошлом, шпионку, которая долгое время работала против вас, я задаю себе вполне логичный вопрос: почему?
Он резко поднял голову, глаза его сверкали в лунном свете.
— Вы хотите завершить то, что начали пятнадцать Лет назад, а, Макоумер?
— Что?!
— Я пророю Камбоджу вдоль и поперек, найду вам Тису, и, как ваш христианский Иуда, буду наблюдать, как вы ее распнете?
— Что! Что вы сказали?! — Макоумер почти кричал. — Так вы полагаете, что это я был ее последним контактом?
— Вы очень опасный человек, Макоумер. Это-то я знаю.
— Я заплачу вам еще пятьсот тысяч за то, чтобы вы ее нашли.
— Мой дорогой...
— Прекрасно! Миллион!
— Но каковы мои гарантии, что...
— Не я был тем контактом, черт побери.
— А я никогда и не говорил, что это были вы, — ласково произнес Монах.
— Да если я узнаю, кто это был, я сам его уничтожу! — грозно пообещал Макоумер. — Вот как я отношусь к тому человеку! — В воцарившемся за его словами молчании было нечто, напоминавшее тишину после бомбардировки. Макоумер в упор смотрел на Монаха. — Означает ли это, что вы знаете, кто это был?
— Знаю, — Монах наконец отошел от парапета. — Я все эти годы держал при себе это знание, единственное наследство, доставшееся мне от брата.
— Я должен знать тоже, — хрипло произнес Макоумер. Мысль о том, что кто-то из тех, с кем он был в Бан Me Туоте, намеренно старался погубить Тису, жгла его, как огонь. — Я должен знать.
— Да, — серьезно ответил Монах. — Я понимаю. И вижу, что в вас проснулся тигр мести. Я понял природу вашего чувства.
Он вразвалку начал взбираться на вершину горбатого моста, потом остановился, повернулся к Макоумеру:
— И теперь я понял ценность наследства, которое оставил мне мой бедный брат.
Я отыщу для вас Тису, Макоумер, потому что она жива, — он поднял руку. — А что касается остального, то эту информацию я отдам вам прямо сейчас. Не хочу, чтобы она продолжала тяготить мою память.
Перед самым концом я виделся с братом. Он плакал у меня на плече, потому что понимал то, что я в своей наивности и невежестве понять не мог: он знал, что его ждет. Эту сцену, этот наш разговор я запомнил навсегда. И, возможно, сейчас, отдав вам имя человека, который подставил Тису и через нее — моего брата, я избавлюсь от воспоминания.
Того человека звали Трейси Ричтер.
* * *
Самолет Трейси вылетал в шесть вечера. Перед аэропортом он заехал к отцу, чтобы взять тот особый набор, который подготовил для него старик.
Теперь ему приходилось думать о многом — не только о том, куда и зачем он направлялся, но и обо всей картине в целом. Он пытался понять, как укладывается в схему смерть Роланда Берки; почему Фонд вдруг заинтересовался смертью Джона Холм-грена. Странный интерес! Неужели во всем деле был некий аспект, касающийся международной безопасности? А, может, Джон сам влез во что-то, о чем Трейси не знал? И хотя это было на Джона очень похоже, Трейси не мог отбрасывать и такой вариант.
Он был настолько занят своими мыслями, что совершенно обалдел, когда на звонок дверь в квартиру Луиса Ричтера открыла Лорин.
Они уставились друг на друга. Позже он думал, что, возможно, если бы он не так растерялся, если бы успел что-то сказать, у него появился бы шанс что-то исправить, наладить.
Но в тот миг она показалась ему далекой-далекой. Такой видела ее публика из зрительного зала: существо, обладавшее фантастическим талантом и профессионализмом, ледяная маска, за которой человек не виден. Она молча отступила, и он мимо нее вошел в квартиру.
Он услышал, как за спиной его закрылась входная дверь. Он прошел в холл. Лорин — на кухню.
— Что она здесь делает? — спросил Трейси у отца. — Я-то звонил повсюду, пытался ее разыскать.
Луис Ричтер положил руки на плечи сына.
— Наверное, сейчас здесь единственное место, где она чувствует себя уютно, — он увидел, какое выражение появилось на лице Трейси. — Не спеши, — мягко произнес он. — Время излечивает все раны... Даже такие, как у нее.
А уже в кабинете он сказал:
— Я не думаю, что все дело только в тебе. Что-то еще ее гложет.
— Что же?
— Я не все знаю.
Давным-давно отец закрыл окна в своем кабинете ставнями, отчасти из соображений собственной безопасности, отчасти ради безопасности окружающих. И с тех пор никогда их не открывал. И теперь, в полумраке, Трейси показалось, что на него глядят пустые глазницы черепа: с лица отца растаяла вся плоть. Боже, как близко подобралась к нему смерть!
Он крепко схватил Луиса Ричтера за плечи, будто надеялся, что сможет влить в отца хоть частицу своей жизненной энергии.
Глаза Луиса Ричтера были полны слез, и он отвернулся, он не хотел, чтобы сын видел, как он плачет. Старик откашлялся.
— По-моему, она не может и себя за что-то простить. Какие-то сложности, которые почти всегда возникают между братом и сестрой... Но я не уверен.
— Я бы хотел сказать ей так много!
— Понимаю. И, поверь мне, ты еще успеешь это сделать. Луис Ричтер повернулся, взял с рабочего стола несессер из свиной кожи, протянул Трейси.
— Не открывай сейчас. Пусть открывают таможенники, если очень уж захотят.
Трейси взял спецнабор, сунул подмышку.
— Трейси...
— Я буду осторожен, папа.
— Я знаю, — ответил Луис Ричтер.
Трейси наклонился, поцеловал отца в щеку. Кожа казалась странно мягкой, как у младенца. А потом повернулся я вышел из квартиры. Он слышал, как Лорин возилась на кухне, но открыть дверь туда было выше его сил. Но как же невыносимо трудно было заставить себя войти в кабину лифта!
