Ю.Я. Барабаш[253]: «…
промывал наши молодые мозги. Нам показалось, что письма он не читал. Больше всего его интересовало: кто зачинщик, чья идея, кто автор текста?» Владимов с Аксеновым особенно не скрывали, что именно они были авторами письма, а в результате «
книжки наши посыпались».
За первым выступлением последовал очень смелый гражданский шаг. В мае 1967-го Александр Солженицын обратился к Четвертому Всесоюзному съезду советских писателей с открытым письмом:
«1. Я предлагаю Съезду принять требование и добиться упразднения всякой – явной или скрытой – цензуры над художественными произведениями, освободить издательства от повинности получать разрешение на каждый печатный лист.
2. Я предлагаю четко сформулировать в пункте 22-м устава ССП все те гарантии защиты, которые предоставляет союз членам своим, подвергшимся клевете и несправедливым преследованиям, – с тем, чтобы невозможно стало повторение беззаконий»[254].
Более восьмидесяти писателей по инициативе Константина Паустовского подписали коллективное письмо в поддержку его требований. Владимов послал в президиум съезда отдельное открытое письмо:
И вот я хочу спросить полномочный съезд – нация ли мы подонков, шептунов и стукачей, или же мы великий народ, подаривший народу плеяду гениев? Солженицын свою задачу выполнит, я в это верю столь же твердо, как и он сам, но мы-то здесь при чем? Мы его защитим от обысков и конфискаций? Мы пробили его произведения в печать? Мы отвели от его лица липкую и зловонную руку клеветы? Мы хоть ответили ему вразумительно из наших редакций и правлений, когда он искал ответа?
…Письмо Солженицына стало уже документом, который обойти молчанием нельзя, недостойно для честных людей. Я предлагаю съезду обсудить это письмо в открытом заседании, вынести по нему ясное и недвусмысленное решение и представить это решение правительству страны (4/145–148).
Владимов писал, что живая, свободная литература уходит в бесцензурное подполье. О позорном закрепощении слова, жизненно необходимого читателям, об истории преследований великих и достойных писателей. Солженицын особо отметил это выступление: «А венчало всех доблестное безоглядное письмо Георгия Владимова, дальше меня пошедшего – в гимне самиздату»[255].
Это письмо ставило автора на позицию открытого противостояния официальным литературным организациям, их практике и советской системе в целом: «Бунт на корабле!» «После этого письма было затишье, и никаких особо репрессивных действий со стороны властей не последовало. Но атмосфера менялось очень быстро». Последствия выступления в поддержку Солженицына почувствовались через пару лет, когда «забуксовала» публикация «Трех минут молчания»: «Ввиду плохого поведения непокорного автора гнусное издательство “Советская Россия” не только не хотело платить гонорар, что должно было сделать по закону, но требовало вернуть аванс. Все это было как-то беспросветно». «Беспросветность» длилась несколько лет, но в 1975 году произошли два события:
Во-первых, в Германии был напечатан «Верный Руслан», песик мой, сразу побежавший по миру, а во-вторых, в Московское отделение СП пришел Сергей Сергеевич Смирнов, лауреат Ленинской премии по литературе, автор «Брестской крепости» и очень симпатичный человек (ГВ).
Вскоре до Владимова дошел слух:
Альберт Беляев[256], хозяин советской литературы, вызывал к себе Феликса Кузнецова, чтобы выяснить, можно ли оказать на непокорного автора давление и где он уязвим. Кузнецов так объяснил ситуацию: «Роман лежит семь лет – не печатают, пьесу “Шестой солдат” военная цензура забодала за “пацифизм”, и в Париж визы не просит» (ГВ).
Кузнецов пригласил Наташу в ресторан, где расспрашивал, что можно сделать или пообещать для усмирения Владимова: «Оказалось, что самой большой проблемой был для властей человек, у которого отнять нечего». Владимов связался с Кузнецовым и предупредил, что каяться в публикации «Верного Руслана» не собирается, а если без его ведома будет опубликовано покаянное письмо, примет свои меры: соберет западных корреспондентов и объявит им, что письмо – фальшивка.
Тогда в дело вмешался Сергей Сергеевич Смирнов, секретарь Союза писателей СССР. Тяжелейшим моментом литературно-общественной карьеры Смирнова было его участие в травле Бориса Пастернака. По словам Владимова, Смирнов глубоко раскаивался и готов был помогать всем как мог. Он вызвал Владимова «на беседу»: «О собачке не упоминал, выступить против хищных западных издателей не предлагал и покаяния не ожидал – знали, что бесполезно». Благожелательный Смирнов предложил опубликовать «Три минуты молчания» отдельной книгой тиражом в 100 тысяч экземпляров. Условие: встретиться и побеседовать с Феликсом Кузнецовым. Названная «Диалог в прозе», эта беседа была опубликована 18 февраля 1976 года в «Литературной газете»[257]. Каждый в ней говорил на ту же тему, но о своем. Кузнецов – о социальной ответственности писателя перед обществом, Владимов – о социальной ответственности писателя за общество. Кузнецов о литературе и писателе как выразителе общественных процессов, Владимов о важности для литературы личности и страстности писателя, который представляет собой «национальное достояние» народа. Это были два голоса, которые вели разные партии, но, понимая смысл игры, старались не создать ощущения резкой какофонии. Роман «Три минуты молчания» был издан в том же году, и весь тираж его мгновенно «слетел с прилавков». Цензура не позволила изменить ни слова в журнальном варианте текста.
Замечание Кузнецова о «визе в Париж» оказалось пророческим: в 1976-м «невыездного» и не выезжавшего ранее в капиталистическое зарубежье Владимова пригласило на Франкфуртскую книжную ярмарку норвежское издательство «Gyldendal Norsk Forlag», в 1976 году выпустившее перевод «Верного Руслана»[258]. Ни о чем не подозревавший Владимов получил письмо из «Посева» с вопросом, почему он не отозвался на приглашение. Владимов обратился прямо в «Gyldendal Norsk Forlag», чтобы узнать, куда они послали письмо. Оказалось, что оно было направлено в иностранную комиссию Союза писателей. Откуда без ведома Владимова был послан «хамоватый ответ», что Владимов «занят, болен и желания участвовать в выставке не выражает». Владимов связался с издательством, которое немедленно выслало дубликат приглашения автору напрямую, но оформиться он уже не успевал. На следующий год «упорные варяги» повторили приглашение, послав его одновременно Владимову и в Союз писателей, который и письмо норвежцев, и обращения Владимова, чтобы его отпустили во Франкфурт, игнорировал. Это воспринималось, как унижение: «…на шесть дней не могут из-под контроля выпустить!»
Между тем в Союзе писателей «шел погром»: исключили Лидию Чуковскую, Владимира Войновича, Льва Копелева, Владимира Корнилова[259]. Всех их Владимов знал и глубоко уважал, и в нем созрело окончательное решение: «Я спрашивал себя: “А что же я-то там делаю?”»
10 октября 1977 года Владимов отправил в президиум Союза советских писателей заявление о добровольном выходе из организации, нарушившей за время своего существования все правила профессиональной и человеческой этики. Оно кончалось словами:
Унылая серость с хорошо разработанным инструментом
