Суворов никогда не сидел за столом на хозяйском месте. Он садился сбоку, на уголку, по правую сторону стола. И теперь хозяйское место фельдмаршал приготовил графине.
Подойдя к столу, Суворов громко и внятно прочел молитву
Очи всех на тя, господи, уповают…
Кончив, он улыбнулся и будто бы сурово изрек:
– Кто не сказал "аминь", тому водки не будет!
В кабинете он был серьезен - не улыбнется, не пошутит, а за обедом любил смеяться, проказничать.
– Я не сказала "аминь", - отвечала, усаживаясь графиня.
– Ваше счастье, что вы не пьете, а то сейчас бы заставил выпить водочки…
Всем мужчинам налили водки. Выпили. Суворов закусывал своей любимой редькой и усиленно угощал сидевшего рядом генерала Киселева.
– Простите, графинюшка, мы по-солдатски, редькой… Как про нее в поговорке сказано: "шут в луже, борода наруже"… Мы в вашу сторону дышать не станем!
– Кушайте, пожалуйста! Я сама очень люблю редьку.
Вестовые стали по чинам обносить гостей.
Суворов любил все горячее. Для него готовили в отдельных горшочках и так подавали на стол. Он ел с аппетитом и рассказывал будто бы одному Киселеву, как в прошлое воскресенье вручали орден Анны командиру егерского батальона подполковнику Шмелькову. Подполковник с виду суров, брови лохматые, усищи громадные. И ни у кого в церкви, где освящали орден, не случилось булавки, чтобы приколоть ленту. И как дамы наперебой бежали к нему с булавками.
– Я замечал - дамы всегда любят эдакие марциальные [43] лица. Такие, как мы, бритые, у них не в почете. Свидетельствуюсь Эолом [44]. Его описывают ужасным, а этот старик-ветреник - дамский угодник. Он никогда не отказывал в бурях Гомеровым богиням.
Графиня стала возражать, говоря, что дамы любят не только воинственных по виду.
Разговор понемногу оживился, стал общим. Суворов любил, чтобы за столом было шумно, весело. Если молчали, он сам просил:
– Да говорите, братцы! Не молчите. Сидят, ровно на хозяина злобу затаили!
Столыпин сидел на противоположном конце стола, рядом с другими адъютантами - Мерлиным, Уткиным, Ставраковым. Костя Уткин занятно рассказывал о своих последних победах у графининых горничных. Увлеклись, не слыхали, что говорят кругом.
Вдруг дежурный генерал Арсеньев, сидевший по другую сторону графини, окликнул через стол:
– Столыпин, фельдмаршал спрашивает!
– Что прикажете, ваше сиятельство? - встрепенулся Столыпин подымаясь.
– Чем у нас чистят полы?
– Нашатырем, ваше сиятельство! - не задумываясь, брякнул Столыпин.
– Что стоит в день?
– Двадцать пять червонцев.
– Помилуй бог, как дорого!
Графиня и все сидевшие возле Суворова рассмеялись.
Столыпин понял, что Александр Васильевич, увидев, как они углубились в свои разговоры, хотел посмеяться - неожиданным и нелепым вопросом смутить его.
Вывернулся!
Суворов был весел, шутил, ухаживал за графиней, уговорил ее выпить рюмку малаги. И много ел.
Прошка подошел к Суворову и бесцеремонно потянул у него из рук тарелку с рисовой кашей:
– Позвольте, ваше сиятельство!
– Куда ты?
– Позвольте!
– Я еще не съел!
– Позвольте. Довольно!
– Как довольно? Я есть хочу, Прошенька!
– Не приказано.
– Кто не приказал?
– Фитьмаршал.
– А, фельдмаршал… Его надобно слушать, помилуй бог!
И он позволил Прошке убрать тарелку: Суворову запрещено было много есть.
– Александр Васильевич, вас здесь обижают, не дают и покушать. Приходите ко мне обедать, - смеялась графиня.
– Благодарствую. Но этот человек найдет меня и у вас. У него я за столом, точно Санчо-Панса во время губернаторства на острове Баратария…
Когда встали из-за стола, товарищи окружили Столыпина.
– Саша, откуда ты взял, что полы чистят нашатырем?-смеялись они.
– Сболтнул, что пришло в голову.
– Молодец!
К Столыпину протискался и генерал-поручик Киселев. Он крепко пожал ему руку:
– Спасибо, дружок! Почему ты узнал, что мне будет такой прием?
– Он Александра Васильевича хорошо знает, - ответил за друга Уткин.
– Вы помедлили являться, он и узнал, что вы чувствуете свою вину, не знаете, как показаться на глаза…
Выходили из зала.
Суворов, провожая графиню, кончал какой-то разговор:
– Вы говорите, что фортуна, как и купидон, слепая? Не верьте, графинюшка, этому мальчишке.
Он играет в жмурки, а из-под повязки плутовски подглядывает. Иначе он не догнал бы своей душеньки…
Проводив графиню до лестницы, Суворов ушел отдыхать.
Все разошлись.
Прошка, и тот ушел на квартиру к своей жене. Денщиков Столыпин отпустил в местечко.
Столыпину уходить никуда было нельзя - сегодня он дежурил у фельдмаршала. Он сел в приемной на диван и от скуки взял со стола истрепанный том журнала "Дело от безделья" за 1792 год, принесенный кем-то из адъютантов для препровождения времени.
Перелистывал, читал:
Ежели захотим мы рассматривать человека надлежащим образом во всех окрестностях его, тогда неминуемо долженствует разобрать и то, в каких отношениях находится он ко всем вещам, вне его сущим…
Переворотил еще. Глянул стихи:
Песнь в честь храбрых
Российских войск на юге
Не сведем Россам страх,
Не таковы их души,
На море и на суше
Разят врагов, как прах.
Все о нем, о Суворове. Тысячу раз это читывал. Полистал еще.
Вот песня - это интереснее:
Поля, леса густые,
Спокойствия предел,
Где дни текли златые,
Где я драгую зрел!
Прочел все семь строф. Зевнул. Спать хочется до смерти. Швырнул журнал. Отстегнул шпагу, прилег.
…Его разбудил Прошка. - Вставай, уже за полдень! А он спит! громко, во весь голос орал Прошка. Столыпин вскочил.
– Тише! Фельдмаршал спит!
– Какое там спит. Ляксандры Васильича нету.
– Неужто проспал? Не слыхал? Срамота!
Столыпин осторожно приоткрыл дверь в фельдмаршальскую спальню. На сене - никого. Кинулся в переднюю к вестовому:
– Куда ушел фельдмаршал?
– Сюдой не проходил, ваше благородие!
– Куда же он девался?
– Да что, впервой, не знаешь? В окно ушел, - подсказал Прошка, убирая постель Александра Васильевича. - Ишь, гуляет, цветочки рвет.
Столыпин глянул в окно. Суворов шел по саду. Он пристегнул шпагу и тоже вылез в окно. Быстрыми шагами стал догонять фельдмаршала.
Суворов, не оборачиваясь, тоже прибавил шагу.
Столыпин побежал. Суворов побежал тоже. Но Столыпин все-таки настиг его. Суворов круто обернулся. Весело спросил:
– Что, отдохнул, ваше благородие?
– Отдохнул.
– Ну, пойдем еще поработаем. А я цветочков набрал - вишь какая прелесть! - показал он на пышный букет розовых, фиолетовых и белых астр.
Потом вынул из кармана черепаховую, отделанную золотом табакерку с портретом Екатерины - подарок императрицы - и посыпал нюхательным табаком цветы. Понюхал. Покачал от удовольствия головой:
– Приятно! На, понюхай!
Столыпин понюхал, чихнул и, улыбаясь, пошел вслед. за фельдмаршалом к дому.
Вечером, умываясь на ночь, Суворов позвал Столыпина:
– Мальчик!
– Чего изволите?
– Завтра - суббота?
– Так точно, суббота!
– Пушки не боялись бы лошадей!
– Слушаю-с!
Больше спрашивать невозможно: нужно сообразить самому.
Столыпин в раздумье вышел из спальни: как бы не напутать, правильно отдать приказ.
Когда фельдмаршал говорил: "Патроны не мочить!" - это значило, что будет ученье на реке - переходить реку. Но "пушки не боялись бы лошадей"? Столыпин послал вестового за дежурными подполковниками - Каменевым по кавалерии и Тихановским по пехоте.
Через некоторое время подполковники явились. Столыпин передал им слово в слово приказ фельдмаршала. Стали думать сообща: что бы это могло значить? Предполагали, строили разные догадки.
Наконец Столыпин сказал:
– Вспомните, господа, первое ученье колоннами. Пехота училась против кавалерии. Потом артиллерия против пехоты. Но кавалерия против артиллерии еще не училась. Я думаю, так и должно: ученье артиллерии против кавалерии.
– Похоже,- согласились подполковники.
– Как пушки запалят, я взойду в спальню, будто бы за чем-либо. Ежели мы ошиблись, Александр Васильевич тотчас же спросит: что за пальба? Ежели мы поняли верно, он станет продолжать свою работу.
На том и порешили. На следующий день, как только загремели пушки,
Столыпин с тревогой вошел к фельдмаршалу.
Тот сидел у стола - что-то писал. Увидав вошедшего адъютанта, Суворов приставил два пальца к губам - это был знак: все правильно, все хорошо!
IV
Фельдмаршал Суворов кончал подписывать бумаги, собираясь ехать к войскам.
– Ваше сиятельство, вас дожидаются, - доложил адъютант Столыпин.
